Любовники - Кэтлин Уинзор

Ожидая, пока Джасинта оденется, он расхаживал по зале, с презрительной миной засунув руки в карманы, пиная ногой мебель, грубо наступая на ковры. Сейчас он напоминал подростка-хулигана.

— Все в порядке! — прокричала она вскоре, приводя в некоторое подобие порядка прическу и встряхивая волосами, чтобы они рассыпались по спине. — Я готова!

Он тут же остановился, взглянул на нее, когда она выходила из-за кресла, а затем, шаркая ногами, направился к огромной двери, через которую привел ее сюда по приказу своего хозяина.

Она приблизилась к Гранту, сейчас более уверенная в себе, чем когда-либо в жизни.

— Я сделаю все, что ты скажешь, — сказала она, обращаясь к нему таким тоном, как разговаривала бы королева с самым презренным своим подданным, — но после я все расскажу ему.

Грант с совершенно равнодушным видом выслушал ее слова, сделал гримасу и пожал плечами. Он открыл дверь и кивнул на нее, показывая Джасинте, чтобы та следовала за ним. Она с надменным видом миновала дверной проем, а он двинулся вперед по темному узкому коридору, освещая дорогу фонарем. Очень быстро они подошли к подножию лестницы. Тут она внезапно остановилась, почувствовав холод, и побледнела, словно у нее остановилось сердце.

Шерри.

Ведь наверху ее ожидала Шерри.

Она совершенно забыла о ней, а теперь к ней вернулась память, и испытанное потрясение оказалось намного сильнее того, которое пришлось испытать при встрече с матерью после почти двадцатилетней разлуки.

Ибо Джасинта с мучительной отчетливостью вспомнила, как страстно не хотела Шерри того, что недавно произошло с ее дочерью. Она воочию видела маленькое светлое лицо Шерри, которая смотрела на него, когда они втроем стояли в вестибюле. Она словно наяву ощущала встревоженный взгляд матери, обращенный прямо ей в глаза, когда мать уводила ее обратно в их комнаты. Слышались слова Шерри, веселая беспечная болтовня, когда она изо всех сил пыталась не выдать своего жгучего, отчаянного волнения.

А потом за ней явился Грант, и она ушла… против своей воли, при этом решительно намереваясь сдержать обещание, данное Шерри и себе самой.

Но она ведь не только нарушила это обещание, но и совершенно забыла о нем.

Джасинта постояла несколько секунд в полнейшем оцепенении. Все ее существо бунтовало против низкого предательства, на которое она оказалась способна. Она устыдилась бы своего поступка, будь эта женщина просто ее подругой… Но Шерри!

Тут Джасинта ощутила грубый толчок в спину и чуть не упала. К счастью, она успела упереться руками в лестницу.

— Поторапливайся! — проговорил Грант.

Она повернулась и увидела его нелепую, бесцветную и бесформенную физиономию, нависавшую прямо над ней. Он ожидал ее, и на его лице застыло обычное для него нетерпеливое раздражение.

— Я не могу туда подняться! — нервно произнесла она. — Не заставляй меня возвращаться туда, умоляю тебя! Я отдам тебе все мои драгоценности! Я отдам тебе…

— А ну поторапливайся! Я и так попусту трачу с тобой время! У меня есть дела и поважнее!

Однако она не двигалась с места, полностью овладев собой и глядя на него с холодной решимостью. В ответ он разразился лающим смехом и внезапно резким движением ударил ее локтем в лицо. Она невольно отшатнулась и двинулась вперед, а дверь приоткрылась еще шире, словно от сильного порыва ветра. Джасинта изо всех сил устремилась наверх и, задыхаясь, оказалась в своей комнате. Краем глаза ей удалось увидеть ухмыляющуюся физиономию Гранта, когда тот захлопывал дверь в полу. На том месте, где только что находилась дверь, не было видно ничего, кроме ее очертаний, постепенно пропадающих на затейливом рисунке ковра, с изображенными на нем яркими цветами.

Джасинта стремительно повернулась.

Комната была пуста.

Она ощутила облегчение и потрясение в одно и то же время, задрожала; лицо ее покрылось потом. Спустя несколько секунд поняла, что должна присесть, настолько сильной оказалась слабость во всем теле. Она была близка к обмороку и сидела, непроизвольно покачивая головой. Слезы капали на руки, лежащие на коленях.

Прошлой ночью, когда они так возбужденно беседовали, забыли задвинуть шторы, и теперь в комнате было светло. Джасинта медленно встала и подошла к окну, выходящему на восток. Над вершинами гор, виднеющимися вдали, пролегла розовая полоска зарождающегося утра, и в молочно-белом свете виднелся пар, поднимающийся над землей. Он был светло-голубым, красным и зеленым. Джасинта прислонилась лбом к стеклу, чтобы ощутить его холод, потом — щекой, а затем — губами. Так и стояла у окна, подавленно глядя перед собой. Она слышала хриплые крики каких-то птиц, постоянно повторяющиеся, словно птицы кому-то жаловались; прямо перед ней пролетела сорока, так забавно распушив крылья, что Джасинта невольно улыбнулась нежной и грустной улыбкой.

Она стояла у окна, всеми покинутая и совершенно обескураженная происшедшим. Веселая вчерашняя встреча с Шерри отдалилась во времени. И все же она имела место, у нее были свое начало, кульминация и развязка, положившая конец их отношениям матери с дочерью.

Теперь из-за своего эгоизма и предательства она навсегда лишилась права на любовь Шерри. И ей придется встретиться лицом к лицу с вечностью в одиночестве, несчастной, всеми брошенной и в полном уединении. Впрочем, все — по заслугам.

Ее чувства притупились, она ощущала скорее мрачное разочарование, нежели страшное горе.

«Я слишком устала, — подумала Джасинта. — Да, я слишком устала, чтобы чувствовать так, как мне следовало бы и как мне хотелось бы.

После того как посплю, схожу к ней и попрошу у нее прощения, хотя знаю, что она не примет моих извинений, да и не должна их принимать. И все-таки я обязательно должна униженно попросить у нее прощения. Это мой долг. Иначе, не исключено, произойдет что-нибудь еще столь же бессмысленное».

Вот с такими мыслями она прохаживалась от окна к окну, задвигая тяжелые шторы из алого бархата, и когда наконец задвинула последнюю — комната погрузилась во тьму. Джасинта разделась, легла, совершенно обнаженная, в кровать и распростерлась на спине, вытянув над головой руки ладонями вверх и чуть согнув пальцы, как это делают маленькие дети. И закрыла глаза.

«Буду думать о нем.

Теперь, когда это свершилось, я не стану уничтожать содеянное, отказываясь от мыслей о нем. Я поступила скверно, как никогда, и некоторым образом это делает меня совершенно свободной в моих дальнейших поступках…»

Это были необычные для нее мысли, совершенно непохожие на те, которые обуревали ее, когда она за неделю или две планировала провести с Дугласом несколько часов. И довольно долго размышляла о своем грехе, о том, как же это она, воспитанная в строгости и морали, могла пасть так низко, откуда в ней появился этот порок. А сейчас… как отличались ее теперешние мысли от тех! Какая же великая разница пролегла между ними!

Поначалу не только гордость, но и угрызения совести давали о себе знать. Она понимала, что была бы глубоко унижена, если бы он не обратил на нее никакого внимания после их встречи на Ревущей горе.

Лежа вот так, с закрытыми глазами, она вспоминала его с такой отчетливостью, что ей стало даже страшно. Казалось, не было ни одной самой мелкой детали в его внешности, в интонации голоса, в сказанном им слове, в жесте, которой не удалось бы припомнить. Он словно находился с ней рядом, был реальнее подлинной реальности, даже реальнее того, что она сейчас одна в постели.

Так Джасинта лежала на спине, не шевелясь, с нежностью и благодарностью вспоминая все, что произошло между ними с той самой секунды, как она, обернувшись, обнаружила его рядом, почти обнаженного, сверкающего в лучах солнца на фоне совершенно белой земли на Ревущей горе, и до последнего его поцелуя, перед тем как неожиданно провалилась в сон.

Она вспоминала жесткие волосы на его груди, которые она страстно наматывала на пальцы. Вдыхала запах его тела, целовала его губы. Ощущала мощные мускулы спины, напрягавшиеся, когда он входил в нее со всей своей могучей энергией, вливая в нее свое возбуждение. Вспоминала каждое ощущение, которое с таким упорством он вызывал в ней снова и снова, и ее опять понесло по волнам чувств, стремительно увлекая к высотам несравненного наслаждения. И вновь ее тело словно пропиталось буйным эротическим желанием. Страстное влечение к нему возродилось в ней в полную силу, предательски лишая ее самоконтроля и приводя в дикое отчаяние. А еще ею владело сильнейшее отвращение к себе самой.

Вот так и мучили ее любовь, желание и отвращение, вместе взятые. «Я или околдована, или сошла с ума». Взгляд ее лихорадочно метался по темной комнате в поисках хоть какой-нибудь помощи. Ею все сильнее овладевали испуг, подавленность, разочарование.