Как быть двумя - Али Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, вы действительно очень талантливый человек, кем бы вы ни были, сказал он.
Именно так, сказала я. И не меньше того.
Я произнесла это запальчиво, с вызовом, но он пропустил мои слова мимо ушей, а вместо этого хлопнул себя по бедру и снова рассмеялся.
Только теперь я понял, сказал он, почему Космо вас так называет.
(Космо? Говорит обо мне?)
И как же меня называет Космо? спросила я.
А вы разве не знаете? вопросом на вопрос ответил Сокол.
Я покачала головой.
Не знаете, что Космо, называет вас Франческа? произнес Сокол.
Что? удивилась я.
Франческа дель Косса, повторил Сокол.
(Космо.
Я прощаю тебя.)
Всего-навсего придворный живописец, сказала я. Я никогда не стала бы так работать. Исполнять чьи-то прихоти.
А чем же вы сейчас занимаетесь? поинтересовался Сокол. Вы разве не придворный живописец?
(Чистая правда.)
По крайней мере, мне никогда не приходилось брать деньги у палачей, ответила я (мне было доподлинно известно: Космо немало заработал, выполняя заказы для людей такого сорта).
Сокол пожал плечами.
Палачи платят точно так же, как и все остальные люди, сказал он. А вы видели его святого Джорджо на хорах в соборе? Это весьма возвышенный образ. И разве не Космо был вашим учителем? Я думал, вы учились у него.
Космо? Учил меня? удивилась я.
А кто же? спросил Сокол.
Меня учили собственные глаза и мои настоящие учителя.
Кто именно? не отступал Сокол.
Великий Альберти, ответила я. Великий Ченнини. А, промолвил Сокол. Значит, вы — самоучка.
Он покачал головой.
И Кристофоро, добавила я.
Да Феррара? уточнил Сокол.
Дель Косса, отрезала я.
Кирпичник? удивился Сокол. Это он научил вас всем этим вещам?
Я молча указала на своего нового асистента, того самого воришку, который между замешиванием штукатурки и растиранием красок занимался, по моему приказанию, рисованием кирпичей, кучу которых я велела ему принести из дворцового сада: потом снова взглянула на великолепную толпу младенцев, выходящих в жизнь из отверстия в каменистой земле с таким видом, будто весь свет — это театр, а они — посланные Богом пристрастные критики.
С пеленок мне довелось жить, дышать и даже спать среди кирпича и камней, синьор де Присциано, но камень и кирпич нельзя есть, вот почему я…
(я как раз собралась завести речь об оплате).
…нет, наоборот, перебил меня Сокол. Разве вы не знаете об одном способе готовить ловчих птиц к охоте — когда им дают вместо пищи маленькие камешки? (и в самом деле: именно так поступают сокольничьи: обманывают птицу, скармливая ей вместо мяса гальку и гравий, и когда с сокола снимают клобучок, он сам дивится собственному свирепому голоду, и тот делает его взор острым, как никогда, в поисках добычи).
Но в моем вопросе содержался намек, и он, Сокол, его понял: пристыженно отвел вигляд в сторону и стал смотреть не на меня, а на мою армию младенцев.
Маленькие мудрецы, молвил он. Голые, без всего, такие, как есть. Хорошо. И ваш Аполлон мне по душе. А где лютня? Ага, вот она. И очень красивые, грациозные у вас музыканты. А это… ох. Что это такое?
Тот самый сонм поэтов в верхнем углу, как вы и просили, пояснила я.
(Действительно, я, не спрашивая разрешения, изобразила его подобие среди поэтов: мне показалось, что Соколу будет приятнее видеть себя среди стихотворцев, чем среди ученых).
А что это у меня в руках? спросил он.
Сердце, сказала я.
Ах! только и воскликнул он.
А здесь, видите, над ним поднимается пар. Словно вы разглядываете сердце, которое еще дымится. Пар, как от дыхания в холодный день.
Он покраснел: затем лукаво взглянул на меня.
Да у вас талант политика, Франческо, молвил он.
Нет, синьор де Присциано, сказала я. Только художественный — к работе рук и глаз, к добротной работе.
Он очень быстро отвернулся, должно быть, опасаясь, что я снова заведу речь о деньгах.
Уже спускаясь с лесов по лестнице, спиной вперед, он бросил на меня еще один быстрый взгляд.
Ну, что ж, держите и дальше хвост трубой, произнес он.
А затем подмигнул и добавил:
Фигурально выражаясь.
(Однажды ночью я пришла в залу, отодвинув завесу, которая закрывала дверной проем: была всего лишь полночь, а не глухая ночь, приятная влажная пора, и художников в это время там работало не много, а мне нравилось писать в тишине, но сначала я прошлась по зале и среди шевелящихся теней заметила свет факела на одной из платформ в дальнем конце: я остановилась в сумраке под лесами: где-то вверху, я сразу поняла, находился Сокол, и он с кем-то беседовал:
Венециано — да: Пьеро — безусловно: Кастаньо, возможно, какие-то фламандцы, и, конечно же, немного Мантеньи и Донателло. Но, ваша светлость, эта работа как бы пропиталась ими всеми, а потом ее словно взяли и отмыли, и вышло что-то настолько свежее, чего я никогда…
Ваша светлость.
Да, ответил собеседник Сокола. Не уверен, что мне так уж нравится, как он изобразил здесь мое лицо.
В нем столько привлекательности, отозвался Сокол. Большое — даже не знаю, как это назвать, — обаяние.
Никогда не следует недооценивать привлекательность, сказал другой.
Да — и легкость духа, добавил Сокол. Ни у кого не позаимствованная. Ни у Пьеро. Ни у фламандцев.
Очень хороши одеяния женщин, отметил собеседник. А как дела со звездами? С приметами? И как вам боги? Я имею в виду — все в сочетании?
Очень и очень, ваша светлость, и одновременно они очень человечны, произнес Сокол. Великая редкость — умение изобразить в равной мере прекрасно и богов, и людей, не так ли?
Хм, ответил его светлость.
А взгляните на эту женщину с ребенком — они просто стоят, но как тонко все прописано, продолжал Сокол. Это материнство. Но и нечто большее, чем просто материнство. Словно они ведут разговор, пользуясь только жестами.
А этот художник еще где-нибудь меня изобразил? поинтересовался собеседник.
Да, ваша светлость, сказал Сокол, и я услышала, как они прошли дальше по платформе лесов, и отступил еще глубже в тень.
Кто он такой, этот малый? Спросил его светлость, и под ним заскрипела лестница.
Не малый, ваша светлость… произнес Сокол.
Я затаила дыхание.
…а вполне сложившийся мастер, ему уже за тридцать, закончил фразу Сокол.
А каков он из себя? Спросил незнакомец.
Ведет он себя, как юноша, синьор,
