Искусство путешествовать - Ален Боттон

Уильям Вордсворт родился в 1770 году в Кокермауте, маленьком городке на севере Озерного края. По его собственным словам, он «провел половину детства, бродя без присмотра по окрестным холмам». За исключением сравнительно коротких периодов жизни, проведенных в Лондоне, Кембридже и в поездках по Европе, Вордсворт оставался верен родным местам: сначала он жил в скромном двухэтажном домике — Доув-Коттедже, или Голубятне — в деревне Грейсмер, а затем, когда известность помогла ему поправить материальное положение, перебрался в более основательное и просторное жилище — особняк в соседнем поселке Райдел.

Все эти годы почти каждый день Вордсворт подолгу гулял по окрестным холмам и по берегам озер. На дождь поэт попросту не обращал внимания. По его словам, дожди в Озерном краю шли так часто, что «напоминали промокшему и усталому путнику о тех ливнях, что проливались над Абиссинскими горами, чтобы напоить Нил перед ежегодным паводком». Один знакомый поэта, Томас де Квинси, приблизительно подсчитал, что за свою жизнь Вордсворт прошел около ста семидесяти пяти — ста восьмидесяти тысяч миль. Цифра эта покажется еще более внушительной, если принять во внимание не самое крепкое здоровье поэта и его телосложение. «Вордсворт вовсе не был здоровяком или богатырем, — писал де Квинси, — а его ноги подвергались самому безжалостному осмеянию со стороны всех экспертов женского пола, понимающих толк в мужских ногах. К сожалению, комический эффект только усиливался, когда Вордсворт находился в движении. По словам многих местных жителей, не раз встречавших его на прогулке, передвигался их сосед весьма потешным и странным образом — как-то по-крабьи боком и почти вприпрыжку».

Именно во время таких «крабьих» прогулок на Вордсворта находило вдохновение, в порывах которого были созданы многие сделавшие его известным стихи. Это и «К бабочке», и «К кукушке», и «К жаворонку», и «К маргаритке», и «К молодому чистотелу». Всех этих представителей флоры и фауны поэты и раньше упоминали в стихах, но лишь походя, словно случайно, и лишь Вордсворт возвел их в ранг благородных тем, на описание которых он обращал все свое поэтическое мастерство, весь свой талант. 16 марта 1802 года — дата приводится по дневнику сестры поэта, Дороти, скрупулезно фиксировавшей на бумаге все перемещения брата по Озерному краю, — Вордсворт перешел мост у Бразерс Вотер, небольшого озера неподалеку от Паттердейла, а затем сел и написал такие строчки:

Пусть кричит петухи бежит ручей.Птицам ты не друг,ты для них ничей.Был бы ты горой,был бы ты рекой, —был бы ты герой,ну а так — на кой?

Несколько недель спустя поэт написал другое стихотворение, на этот раз вдохновленный увиденным им воробьиным гнездом:

Взгляни, взгляни в гнездо дрозда!Там пять лежит яиц.Лишь падающая звездапо красоте с таким сравнится!

Восторг, испытанный при звуках соловьиной трели, подтолкнул Вордсворта к написанию еще одного прекрасного стихотворения:

Ты — соловей, не скучная овечка!Поешь, пока стучит твое сердечко,Как девушка, которой бог винаНалил бокал и пить велел до дна…

Все эти произведения вовсе не были случайным собранием сиюминутных восторгов от увиденного во время загородной прогулки. Они складываются в целую философскую систему, в формировании которой в рамках западной мысли и научной, а также творческой традиции Вордсворту принадлежит важнейшая роль. Именно ему удалось через концепцию единства с природой рассмотреть с точки зрения художника проблему стремления человека к счастью и истоков его несчастья. Поэт настойчиво утверждал, что природа, в которую он включал как могущественные стихии, так и птичек, ручейки и стрекоз с овечками, является необходимым человеку корректирующим фактором, способным компенсировать вред, наносимый психике постоянным пребыванием в большом городе.

Эта концепция поначалу встретила в обществе жесткое сопротивление. Так, в 1807 году лорд Байрон, просмотрев вордсвортовские «Поэмы в двух томах», пришел в негодование из-за того, что взрослый человек может на полном серьезе делать громкие заявления от имени всяких цветочков и зверюшек: «Что может сказать любой нормальный читатель, вышедший из младенческого возраста, по поводу сентиментально-жеманных причитаний этого, видите ли, поэтического цикла, просто вгоняющего нас обратно в колыбель и заставляющего лепетать что-то невнятное и неразумное?» «Эдинбургское ревю» сочувственно задавалось вопросом, не специально ли автор «этой детской глупости» вознамерился стать предметом насмешек со стороны критиков и читающей публики: «Вполне возможно, что, увидев садовую лопату или воробьиное гнездо, Вордсворт действительно испытал сильные чувства и впоследствии серьезно думал об этом… но столь же очевидно, что большинству людей подобные ассоциации покажутся искусственными и натянутыми. Все от души потешаются над „Элегическими стансами, посвященными молочному поросенку“, над „Гимном стирке“, над „Сонетами, воспевающими чью-то бабушку“ или же над „Пиндарическими одами пирогу с крыжовником“; однако убедить в этом господина Вордсворта оказывается не так-то легко».

Литературные журналы запестрели пародиями на поэта:

Я лишь облачко увижу —Мысль из глотки так и прет:До чего же симпатиченЭтот милый небосвод! —

писал один пародист.

То не галка ли в кустах?Не малиновка ли? Ах! —

вторил ему другой.

Вордсворт держался стоически. «Не нужно переживать из-за столь неблагожелательной сиюминутной реакции на эти стихи, — советовал он леди Бомон, — ибо совсем иной вижу я их судьбу, совсем иначе будут их оценивать в будущем. Я уверен, что эти стихи смогут стать утешением для многих и многих обиженных и несчастных, многих счастливых они сделают еще счастливее. Они будут учить юных и тех, кто великодушен и пытлив в любом возрасте, искусству видеть, чувствовать и думать, чтобы они могли стать еще мудрее, еще добродетельнее. Вот каково их подлинное предназначение, вот их роль, которую они будут верно исполнять еще долго-долго после того, как мы с вами (да, увы, все мы смертны) сгнием в могиле».

Ошибся Вордсворт лишь в сроках, предполагая, что для понимания его поэзии обществу потребуется очень много времени. «Вплоть до 1820 года его топтали все кому не лень, — описывает ситуацию де Квинси. — С 1820 по 1830 год он завоевывает известность, а с 1830 по 1835 год его имя победно звучит на устах читающей публики». Общественные вкусы изменились не мгновенно, но радикальнейшим образом. Читатели как-то незаметно перестали бесцеремонно высмеивать стихи Вордсворта и сумели оценить, поддаться очарованию, а многие и выучить наизусть гимны, воспевающие бабочек, и сонеты, посвященные чистотелу. Творчество Вордсворта привлекло в те места, где поэт обретал вдохновение, множество людей. В Виндермере, Райдале и Грасмере один за другим открывались отели и гостевые домики. По приблизительным подсчетам, к 1845 году в Озерном крае побывало больше туристов, чем там было овец. Приезжие часами выжидали, когда в райдальском саду мелькнет знакомый кособокий силуэт прихрамывающего поэта, бродили по холмам и вокруг озер, воспетых в его стихах. После смерти Соути в 1843 году почетное звание поэта-лауреата перешло к Вордсворту. Группа влиятельных лондонских поклонников его таланта вынашивала планы по переименованию Озерного крах в Вордсвортшир.

В итоге ко времени смерти поэта (а скончался он в возрасте восьмидесяти лет в 1850 году, когда половину населения Англии и Уэльса уже составляли городские жители) практически все серьезные и уважаемые критики уже, похоже, разделяли предложенную Вордсвортом концепцию регулярных выездов на природу как противоядия вреду, наносимому человеку жизнью в большом городе.

В какой-то мере претензии к городу заключались в недовольстве задымленным воздухом, скученном проживании больших масс людей, распространенной бедности и общей неприглядности большинства кварталов. Впрочем, введение норм предельно допустимой концентрации вредных веществ в воздухе, равно как и облагораживание и расчистка трущоб, вряд ли бы заставили Вордсворта воздержаться от дальнейшей критики. Его в гораздо большей степени беспокоил вред, который наносит город нашим душам, чем его негативное влияние на наше физическое здоровье.

Поэт обвинял город в потакании самым опасным, разрушительным для человеческой души чувствам — стремлению занять как можно более высокую ступень в общественной иерархии, зависти к успехам и достижениям окружающих, в тщеславии и непреодолимом желании производить эффектное впечатление на всех вокруг, включая совершенно незнакомых людей. Горожане лишены объемного, перспективного видения мира, заявлял он. Они находятся в плену того, что говорят окружающие, — будь то на улице или же за обеденным столом. Даже хорошо обеспеченные всем необходимым, они стремятся к обладанию все новыми и новыми вещами, которые на самом деле им не нужны и которые в итоге ничуть не делают их более счастливыми. В переполненном людьми тесном пространстве нормальные дружеские и искренние отношения устанавливаются гораздо труднее, чем при жизни в оторванных от шумного мира особняках и усадьбах. «Есть вещи, неподвластные моему разуму, — писал Вордсворт о своем пребывании в Лондоне, — Я так и не понял, как можно жить буквально бок о бок с людьми и оставаться совершенно чужими друг другу; как можно жить и не знать, как зовут твоих ближайших соседей».