Искусство путешествовать - Ален Боттон

Несомненно, я не буду даже пытаться сравниться с Гумбольдтом по степени любопытства, которое вызывают у меня незнакомые места (а уж о лени, настойчиво загонявшей меня обратно в постель, и говорить как-то неловко), но меня хоть немного оправдывает одно обстоятельство: у любого путешественника, отправляющегося в экспедицию с исследовательской миссией, есть огромное преимущество перед обычным туристом.

Научные факты имеют определенную практическую ценность. Измерение пропорций зданий, стоящих вдоль северного фасада Пласа Майор, несомненно, может быть полезно архитекторам и исследователям творчества Хуана Гомеса де Моры. Информация о точном значении атмосферного давления в один отдельно взятый день в центре Мадрида обладает ценностью для метеорологов. Произведенный Гумбольдтом замер обхвата ствола некоего кумананского кактуса (Типа Macho) и информация о том, что длина данной окружности составляет 1,54 метра, была интересна всем европейским биологам, до тех пор и не подозревавшим, что кактусы могут вырастать до таких внушительных размеров.

Полезность информации притягивает к ней аудиторию (по большей части благодарную). Гумбольдта, вернувшегося из Южной Америки в августе 1804 года и перебравшегося в Париж, буквально осаждали коллеги и просто заинтересованные его знаниями и опытом образованные люди. Спустя два месяца после приезда во французскую столицу в переполненном зале Национального Института он зачитал свой первый экспедиционный отчет. Аудиторию, жаждавшую новых знаний, просветили о температуре морской воды как на Тихоокеанском, так и на Атлантическом побережьях Южной Америки. Кроме того, собравшихся проинформировали об открытии пятнадцати новых видов обезьян, обитающих в джунглях. Гумбольдт представил слушателям и наглядный материал: он предложил осмотреть более двадцати образцов ископаемых окаменелостей и редких минералов, привезенных им из экспедиции. Публика еще долго толпилась у стендов. Бюро географических исследований запросило у ученого копию результатов проделанных им астрономических измерений, Обсерватория выразила интерес к отчетам по показаниям барометров. Гумбольдта приглашали в гости Шатобриан и мадам де Сталь, его приняли в элитарный Аркейский кружок — научный салон, куда были вхожи такие ученые, как Лаплас, Бертолле и Гей-Люссак. В Британии его работами зачитывались Чарльз Лайелл и Джозеф Хукер. Чарльз Дарвин заучивал фрагменты отчетов Гумбольдта наизусть.

Обходя очередной кактус с рулеткой в руках или опуская термометр в воды Амазонки, Гумбольдт, без сомнения, осознавал, что не только удовлетворяет собственное любопытство, но и действует на благо других людей и в их интересах. Это чувство наверняка поддерживало его в минуты усталости и уныния, неизбежно случающиеся в жизни каждого ученого. На пользу Гумбольдту пошло и то обстоятельство, что практически вся известная тогда информация о Южной Америке была либо сомнительной и требующей проверки, либо абсолютно ложной. Оказавшись в Гаване в ноябре 1800 года, он обнаружил, что даже эта важнейшая база испанского флота нанесена на карту неправильно. Распаковав приборы, ученый провел необходимые измерения и высчитал истинную географическую широту стратегически важной точки, за что благодарный испанский адмирал пригласил его на ужин.

Сидя в кафе на площади Провинсиа, я постепенно осознавал, насколько невозможно совершение новых открытий фактического толка в современном мире. Путеводитель тотчас же подтвердил правоту моих догадок, выдав следующую лекцию: «Неоклассический фасад церкви Святого Франциска построен архитектором Сабатини, но само здание — круглое в плане, с шестью расположенными по окружностям часовнями-приделами и куполом диаметром 33 метра (108 футов) — построил другой зодчий, Франсиско Кабесас».

Все, что я мог сейчас узнать, могло быть интересно или даже полезно только мне самому. Ни о какой пользе для других людей речь уже не шла. Мои личные открытия должны были воодушевить меня, придать сил, сделать жизнь интереснее и разнообразнее. В некотором роде они должны были подтвердить свою «жизнеутверждающую сущность».

Авторство этого термина принадлежит самому Ницше. Осенью 1873 года Фридрих Ницше написал статью, в которой прослеживались и анализировались различия между собиранием новой фактической информации исследователем-практиком и академическим ученым-теоретиком и использованием уже известных фактов для внутреннего, психологического, обогащения. При этом Ницше приходит к таким выводам, которые кажутся неожиданными для университетского преподавателя: если говорить кратко, то первый род умственной деятельности он всячески очернил и опорочил в глазах читателя, зато вознес хвалу второму. Статья называлась «О пользе и неблагоприятном воздействии истории на жизнь». С первого же абзаца Ницше идет в решительное наступление, неожиданно заявляя, что привычный сбор фактов, почему-то названный им квазинаучным методом, является бессмысленной и бесплодной деятельностью. Настоящим дерзанием он находит использование имеющихся фактов для обогащения жизни. В качестве одного из доводов он приводит цитату из Гёте: «Я ненавижу все, что просто пытается учить меня, не подталкивая меня к чему-то, не провоцируя меня на какие-то поступки».

Как же можно получить «жизнеутверждающие знания», основываясь на опыте собственных путешествий? Ницше предлагает вариант ответа на этот вопрос. Он представляет читателю некоего человека, обеспокоенного состоянием современной ему немецкой культуры и полным отсутствием каких бы то ни было попыток это состояние улучшить. Этот персонаж отправляется в Италию — во Флоренцию или же в Сиену — и обнаруживает, что известный во всем мире феномен, традиционно называемый «Итальянским Возрождением», на самом деле представляет собой плод усилий всего-навсего нескольких талантливых индивидуумов, которым при определенном везении, настойчивости и при наличии верно выбранных патронов-спонсоров удалось ни много ни мало изменить настроения и систему ценностей всего современного им общества. Турист быстро научится искать в других культурах «то, что в прошлом смогло насытить новым содержанием концепцию „человека“, сделать ее более красивой, чем она была раньше». «Вновь и вновь пробуждаются от сна те, кто набирается сил в раздумьях об опыте былых поколений и черпает вдохновение в ощущении величия человека, всей его жизни».

Сам Ницше предлагает практику туризма другого типа, благодаря которому мы могли бы познать, каким образом современные нам культуры и человеческие сообщества формировались под влиянием прошлого. Подобная практика дала бы нам возможность осознать непрерывность и последовательность развития культуры и свою принадлежность к той или иной ее составляющей. Человек, путешествующий с такой внутренней установкой, «заглядывает за горизонт собственного преходящего существования и ощущает себя частью духовной составляющей своего дома, своего народа, своего города». Этот путешественник может смотреть на старинные здания и чувствовать себя счастливым от «осознания того, что его жизнь — не случайность, не произвольный выбор судьбы, а органичная составляющая исторического наследия, его цветок и плод, а следовательно, эта жизнь оправданна и не бессмысленна».

Следуя нити размышлений Ницше, целью созерцания старого здания является не более — но и не менее — чем признание того факта, что «архитектурные стили в реальности оказываются более гибкими, менее следующими канону, чем это может показаться на первый взгляд, ибо слишком велико разнообразие тех нужд и целей, ради которых они были построены». Мы могли бы окинуть взглядом Паласио-де-Санта-Крус («…этот дворец, построенный в 1643 году, является одной из жемчужин архитектуры эпохи Габсбургов…») и подумать: «Если такую красоту могли создать в те времена, то почему же сейчас не создается ничего, что можно было бы назвать хотя бы подобием подобных шедевров архитектуры?» Вместо того чтобы везти с собой из долгого путешествия целый гербарий — 1600 растений, — мы можем вернуться домой с коллекцией маленьких, вроде бы скромных и неприметных, но в полном смысле слова жизнеутверждающих мыслей.

Возникла передо мной и другая проблема: те исследователи, которые побывали здесь до меня, не только собрали и систематизировали всю фактическую информацию, но и определили в соответствии со своими вкусами и взглядами, что из этой информации является существенным, а что не заслуживает сколько-нибудь серьезного внимания. И вот эта, созданная неизвестно когда и кем, шкала ценности тех или иных объектов постепенно зафиксировалась, окаменела и стала сводом скрижалей с раз и навсегда определенной иерархией достопримечательностей Мадрида. В этой системе площади Вилья была присвоена одна звезда, королевскому дворцу — две, монастырю Дескальсас Реалес — три, а вот Пласа де Ориенте осталась вообще без звезд.