Извек - Вадим Кондратьев

— Ну дела! — оторопел Извек. — Ещё чуток и начну понимать, о чём шеборшит мышь. Вот так яблочки! А я, дурак, три штуки сожрал, как Ворон капусту. Им же цены нет! Ежели в дозоре пожевать, любого ворога за тыщу шагов учуешь…

Всё ещё удивляясь новым ощущениям, взял уздечку и собрался спутать коню передние ноги, но конь глянул так, что Сотник порадовался, что Ворон не говорящий.

— Ну, если такой умный, тогда лежи здесь и никуда не уходи. Буду возвращаться, тихонечко посвищу. — примирительно проворчал Извек и зашагал в сторону дыма.

Всё вокруг шуршало и скрипело на разные лады. Каждый шаг издавал такой скрежет, что казалось, будто пара меринов ломится через бабкин плетень. Саженей за двести, Сотник пригнулся и дальше двинулся медленнее. Каждые полста шагов останавливался, вслушивался в звуки ночи. Наконец, уловив впереди глухой скрип, замер, присмотрелся.

Неподалёку сидел дозорный и в задумчивости почёсывал куцые усы. Глядел поверх травы, но, судя по выражению лица, ничего, кроме темноты, не видел. Лохматая шапка с конским хвостом на металлической верхушке, съехала на затылок, открывая чёрные сосульки волос. Высокие скулы подпирали узкие щёлочки глаз. Перестав чесать редкие прядки усов, степняк сладко зевнул, захлопнул рот и застонал какой то затейливый мотив.

— Пой, милый, пой! — подумал Сотник и, как кот, скользнул вбок.

Обойдя дозорного по дуге, подкрался сзади. Посидел в пяти шагах от певца, размышляя, как быть. Умные люди говорили, что после смерти, Ящер больше всех мучает только предателей, детоубийц и тех, кто помешал хорошей песне. Песня Извеку не нравилась, но кто знает, может для кочевников она хороша.

Неслышно выругавшись на длину песни, всё же решился. Подошёл вплотную, примерился и влепил ладошкой по уху. Оплеуха получилась звучная, будто мокрым потником ударили по дубовому столу. Песня оборвалась, шапка перепёлкой порхнула в небо, и дозорного отбросило в сторону. Пролетев несколько саженей, степняк остановился в густой траве и стал походить на спящего.

— Ну вот и гожо. Ежели не убил, то к утру проснёшься! — прошептал дружинник и двинулся к лагерю.

У огня вечеряли шестеро во главе с десятником. В сотне шагов, по правую и левую руку от стоянки, из травы торчало ещё две шапки. Третья поблёскивала в лунном свете далеко за костром. Извек улыбнулся неизменному воинскому порядку степняков: по одному дозорному на восход, на закат, на полдень и на полночь. Глянул на Стожары, прикинул время, получалось, что сменят не скоро.

На четвереньках подполз ближе. Голоса зазвучали громко и отчётливо, будто стоял рядом. Скоро знал и имена степняков.

Кызым, суровый кочевник с голым, покрытым шрамами черепом, пялился в костёр. Кивал, равнодушно соглашаясь с каждым из говоривших. Изредка прислушивался к чему-то, оглядывался, беззвучно шевелил губами. Баласан, дремал привалившись к куче мешков и перемётных сум. Прочие негромко спорили, прихлёбывая кумыс из почерневших деревянных пиал. Тот, кого называли Радой, горячился.

— Зачем едем далеко? Далеко засеки встретим, надо ехать по краю, к малым весям. Народу мало — воинов мало, всех зарежем, женщин себе возьмём. Говори, Басай, зачем молчишь?

Басай подтянул бурдюк, плеснул в пиалу, покачал головой.

— Надо всё разведать, разузнать, а веси не уйдут, на обратном пути заедем. Так велено.

Остальные слушали. Кто-то согласно кивал, кто-то качал головой, глядя на десятника Салмана, самого старшего из всех. Тот молчал, жевал кусок жареного мяса и облизывал жирные пальцы. Разговор, казалось, не слушал, но неожиданно изрёк:

— Хан Радман приказал ехать и разузнать. Сделаем — хорошо, не сделаем — сикир башка будет.

Закончив немудрёную речь, Салман в полном молчании приложился к бурдюку.

Так вот оно что, подумал Сотник, у наших земель опять Радман-Бешенный объявился. Видать жажда мести покоя не даёт. Оно, в общем-то, понятное дело: отец, пойманный с сыновьями, в плену сгинул, проклиная всех и вся, что не дождался внуков. Младший брат нашёл смерть уже во время побега, получив под лопатку Извекову стрелу. Теперь старший Радман, последний из рода Кури, решил отыграться. Ну-ну, добро пожаловать.

Сотник слушал дальше, но разговоры закончились. Степняки хлюпали кумысом и глядели в огонь. Тишину нарушил Каймет, отличающийся тупым, даже очень тупым лицом. Достав кривую саблю, начал возить по ней куском точильного камня. Увлёкшись работой, запел на малознакомом наречии.

Тыне ярин тыне, саны сэвдым яринсанин гёзаль гёзлярын, санин узун сачларэнбэнзаир дахдан тэчен, сэлларе сэлла-арегёчдан санэ улзун, улзун бахышларен

Извек, сносно знавший говор степняков, разбирал только отдельные слова, но и по ним понял, что песня глупа до безобразия:

…иди ко мне — это раз, я тебя хочу — это два …

и дальше в том же духе.

Судя по всему, степняки тоже не млели от восторга. Радой долго морщился, но в конце концов не вытерпел.

— Слушай, Каймет, на состязании акынов ты бы точно был вторым!

— А кто первым? — удивился Каймет.

— Первым бы стал Ишак бабушки Басая! У него голос лучше.

Степняки загоготали, а Радой продолжил:

— Ты бы пошёл, сменил Аман-Гельтулея. Пусть сюда идёт, кумыса выпьет, споёт немножко. А ты за него посиди.

Каймет вскинул на соплеменников глупые глаза, поднялся, вжикнул над головой точёной саблей и, бросив её в ножны, с улыбкой направился в темноту.

Не-ет, ребята, подумал Сотник оглядываясь, Аман-Гельтулей нынче не споёт. Извек попятился, отступая задом, добрался до глушённого певца, подобрал его шапку, напялил на себя и скакнул в гущу непримятой травы. Высунувшись по плечи, уселся спиной к лагерю. Сзади слышал неспешные шаги, а сквозь хруст травы доносились те же незатейливые слова. Либо Каймет пустился напевать по второму кругу, либо со словами в той песне было не богато. Ненадолго шаги и голос затихли. Каймет всматривался в темноту, пока не узрел в скудном звёздном свете шапку Аман-Гельтулея. Подходя ближе, заговорил:

— Радуйся, Аман, что бог не дал мне твоего голоса! Хотя чему тут радоваться, — хвастливо продолжил он. — Когда бог голоса раздавал, я в очереди за силой стоял. А может…

Хрястнуло. Короткий удар вбил последние слова в рот Каймета вместе с зубами.

— За силой говоришь стоял? — прошипел Извек, потирая ушибленную в темноте руку. — Теперь полежи, отдохни. Силу… её беречь надо.

Он оглянулся на стоянку, тряхнул ушибленной рукой и заспешил к другому дозорному. Тот, что глядел в сторону ушедшего светила, начал оборачиваться на шаги за спиной, заметил тёмный контур загородивший огонёк костра и почувствовал, как холодный клинок пробил грудь. Третий дозорный, устав смотреть туда, откуда прилетают птицы, задремал и принял смерть в объятиях сна. Извек уже подбирался к четвёртому, когда за спиной послышались встревоженные крики. Звали Каймета и Аман-Гельтулея. Последний дозорный обернулся на шум, углядел Сотника и с криком схватился за оружие. Извек с ходу рубанул степняка и, уже не таясь, направился к огню.