1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером - Глеб Павловский

Да, конечно. Это рано человек ощущает. Скажем, аффект опасности с достаточно стереотипным ответом на него есть и в мире животных. Но на примере собаки мы видим отличие: человек ощущает, что даже знание того, что он поддался угрозе, является новым приобретением. Принципиально нового почти нет, лишь узенькая, тесная щель с разговорами про свободу воли. Узкая щель, которую человек пытается расширять до предела.

Момент первого осознания заданности – догадка о том, что над тобой довлеет чужая схема.

Раз я догадался о заданности, я уже ей противостою, согласись.

Это бессознательный способ обращения с заданностью. Например, пророчество, где ты объясняешь себе, к какой схеме отнести личный случай.

Заговоры, заклинания в первичной форме, то же самое – работа с заданностью.

Осознание того, что миф есть миф и что сбежать из него нельзя, – это уже первое знание заданности.

Нет, это уже высокое осознание! Миф заданностью преодолевается недостаточно естественным образом, когда вступаешь в союз либо в борьбу с этой заданностью. Ты и изгоняешь ее, и уговариваешь.

У иудеев эллинского окружья возникает другой момент – потребность усмирения Завета ради преодоления заданности. Разнообразие типов усмирения – то пытаешься договориться с Сущим, то пытаешься отпасть и изгнать. Рождается всеобщая потребность. Она появляется в момент рефлексии, индивидуализации поступков и осознания уровня вовлеченности. Трагедия на этой почве еще уживается в рамках мифологической структуры, но сама структура меняется. И, конечно, есть элемент архетипа. Отчего этот же момент и возникает на всяком новом уровне сознания.

Но после греческого мифа нарастает столько процедур опосредования, где миф просто разобран на атомы. Заданности вроде бы уже негде скрыться – рефлексия поработала, язык стал артикулирован. Тем не менее она возвращается?

Заданность возвращается. На ранних ступенях она реализуется через посредничество, которое воспринимается как условие существования. Всеобщая потребность реализуется в чьем-то поступке. Культ возникает, но возникает и конфликт. Герой своей опрометчивостью навлекает гибель не только на себя, но и на ближних. Великая фраза советского времени «Что, вам больше всех надо?» уходит в глубочайшую толщу времен. И, пытаясь свести революцию к каким-то социальным причинам, не учитывая этого конфликта, мы теряем важный момент.

Откуда возник сам европейский тип эволюционирования, что он являет нам? Что предлагает современность для преодоления заданности, опять растущей в геометрической прогрессии? Ведь типы поведения человека не бесконечны!

Ты упомянул о нас, но можно ли применить понятия «миф» и «архетип» к столь модернистскому субъекту?

В общем говоря, тут работает не чистый разум – работает зов к преодолению заданности. На себе я этот зов ощущаю непосредственным образом. Если чего-то ради преодоления не делаю, то я, человек не мятежный и не храбрый, просто заболеваю. Значит, выбор мой только таков: расплачивайся собой либо сопротивляйся!

То же самое во мне принимает форму гнева, требующего поступка немедленно. Но поступок не означает автоматического преодоления заданности!

Уже внесение различений в реальность означает преодоление. Заданность имеет эволюцию. Есть заданность, идущая в самые глубины существования. Есть заданность сталинской системы. А заданность, допустим, ХХ съезда – они разные. И когда я не принимаю заданность в этой, последней версии коллективного прозрения, возникает лично мой тип конфликта.

Я его не считаю преимущественным и не настаиваю на нем. Он чреват срывами и тяготеет к житейскому компромиссу. Я не стремлюсь к лобовому противопоставлению, потому что несколько другой дорогой иду. Но мне важно, какие свойства человека здесь работают и что порождают. Еще со времен Сектора у меня интуиция, что процедуры выведения обладают глубинным преимуществом по отношению к процедуре сведения.

Ты их так обособляешь? Но у выведения есть же своя генетическая граница.

Конечно. Но ее нужно еще распознать. А сведение в новой европейской культуре притязает на то, что – пусть не в моем исполнении, не в одноразовом акте, но в целом – все постигаемо! Совершенствуешь постижение, исходя из принципиальной постигаемости.

А нет ее, нет! Есть остаток, и с остатком надо работать. Я работаю с остатком, с вопросом, почему человек ведет себя так, а не иначе. Считают, многие трудности понимания между людьми могут быть преодолены, что барьеры преодолимы. нет же, нет! Пусть человек поймет: этот конфликт вообще нельзя устранить. Ибо потребность преодоления заданности в человеке реализуется немногими, а те при этом входят в конфликт с другими, также немногими. Сведение к общему основанию уходит от этого факта.

Каждая следующая эпоха полагает прошлую своим предварением, ступенью. Сводя к тому, что есть законченность, завершаемость. И ни из чего не следует, вообще говоря, что завершаемость не могла бы однажды стать окончательной завершенностью.

Сами возобновления загадочны. Огромный пласт человеческих существований, который может быть назван археологическим, архетипическим, как угодно. Целая эра существования человека со сложной структурой, органикой, со своими языками и своей человеческой завершенностью. Завершенность не абсолютна и выступает уже в превращенном виде. В результате того, что нечто возобновлялось непредсказуемо, частичным, локальным образом.

Известная Марксова мысль, на которую Генрих Батищев обращал мое внимание: особенное ничуть не конкретизация общего. Особенное – более богатая и универсальная категория. Что не так старомодно, как может показаться. Когда нечто завершается, а иное начинается сызнова, работа идет через особенное, а не общее! Через то, что можно даже назвать исключительным, – шершавое слово делает мысль более резко выделенной, да? Хотя сказать особенное грамотнее, чем «исключительное».

Я испытываю недоверие к строгим категориям. Категории все-таки вещь умственная, они где-то отлеживаются от случая к случаю.

Отлеживаться – это хорошо сказано. Да-да, именно так – отлеживаются. Пойду и я полежу.

033

Революция – способ преодоления заданности. Вторичной заданности, ее опознания через «особенный поступок». Деградация речи. Исход из рабства у революции – суверенное слово. Платонов, Бухарин, Мандельштам – «люди нуклеуса». Троцкий – отец политической импровизации в России.

Глеб Павловский: Хорошо поспал? Соотнеси-ка тему заданности с революцией.

Михаил Гефтер: Революция является самым взрывным способом преодоления заданности. Она это умеет. Наша Октябрьская это доказала.

Но в СССР возникла ситуация, в высшей степени заданная.

Значит, в СССР возникла ситуация вторичной заданности.

Почему – вторичной?

Взрывом заданности революция готовит новую заданность. И новый вызов для людей, которые хотят ее преодолеть в ее русле. Они должны обрести внутреннюю речевую силу для опознания и одоления вторичной заданности. Что требует от них специфического поступка. Особенное опознание и особенный поступок! Связь может перевернуться, от особенного поступка – к особенному опознанию. Преимущество Троцкого было в том, что действием он подвигался вперед до опознания дела. А Бухарин мог бы дойти. Но запнулся на специфичности требуемого поступка.

За что ты и ценишь лубянского Бухарина – за поступок?

В обстоятельствах, где вторичная заданность революции не опознана, она вела к обвальной деградации речи, когда вообще невозможно опознание заданности, то есть к рабству. Поступок Бухарина на краю гибели обретает в себе ресурс, он речью передал состояние человека, трагедией искупившего рабство.

Представь-ка Троцкого. Его эмигрантские тексты в контексте сталинского Союза, ведь те изредка попадали в Союз. Среди сталинистских текстов Троцкий смотрелся ошеломляюще дерзко. Он являл советскому человеку акт неслыханной интеллектуальной свободы. А письма Бухарина с Лубянки выглядели позорной капитуляцией большевика. А сегодня все наоборот! Троцкий банален, а Бухарин волнующе экзистенциален. Мученическое принуждение себя к свободе из прослушиваемой камеры, наедине с «наседкой».

Совершенно верно, наоборот. Тут проявилась речевая недостаточность Троцкого. Страшно интересно! Собственно говоря, исход из рабства революции идет там, где слово выступает наиболее суверенно. Не у тех, кто отклонил политическую форму рабства, а у Бухарина и тех, кто повел духовную контратаку изнутри ее самой. Обреченный последний бой. И он не один в этом ряду. Платонов и Мандельштам до конца относили себя к должникам революции. У них появляется ресурс нуклеуса, я приводил этот пример из археологии: пропасть между породой тех, кто извлекает из камня узренное в нем ядро, и теми, кто собирает отщепы для пользования. Бухарин, Платонов, Мандельштам – люди нуклеуса, а Троцкий – гений манипуляции отщепами.