Сделано в ССССР Роман с китайцем - Дмитрий Бавильский

Всё, что с тобой происходит, оказывается неважным, просто тебе не хочется просыпаться, потому что ты заранее знаешь всё, что произойдёт – сегодня, завтра, на следующей неделе, в будущем году.

31.

Отчего это советские пионеры, собираясь в пионерский лагерь, всегда стремились взять с собой новый, нетронутый тюбик зубной пасты? Не сговариваясь. Неписаное правило. Словно бы хотели там, за городом, какую-то новую жизнь начать. Жизнь длиною в месяц. Вырваться и оторваться. Для Олега подобный обычай казался избыточным, лишним, для него обычная жизнь никогда не делилась на участки, она продолжалась, неизбывная и долгая как река. Да и денег у родителей всегда было мало, не до зубной пасты, глупости всё это.

_32. "Новые умные"_

Девяностые начались для поколения Олега Гагарина на два года позже – с Барселонской Олимпиады. Телевизионные заставки, красочное открытие-закрытие, фонтанировавшее идеями, но главное – диск, записанный Фредди Меркури и Монтсеррат Кабалье, оптимистический и гуманистический гимн жизни и миру во всем мире. Объединительная "Ода к радости", почти ведь девятая Бетховена. Потому что олимпийский стадион на горе Монжуик казался неправдоподобно далёким, затиснутый в экран телевизора "Горизонт" со смещённым цветовым центром ясности, он напоминал сказочку из чужой жизни, а пластиночка – вот она тут, рядом. И даже переписанная на магнитофонную кассету, она не теряла волшебства, мягкого как тающий пломбир за 20 копеек.

Барселона! Как много в этом звуке для сердца русского слилось!

Никогда еще не дышалось так легко и свободно, никогда еще ожидания не были такими светлыми и радужными. Все как-то совпало, подъём, ощущаемый в стране, твоя собственная молодость и идеализм в отношении западных демократий. Большая история закончилась, автор умер, но дело его живет, перманентно прирастая интеллектуальным потенциалом. Деррида в каждой книжной лавке, Дэвид Линч по телевизору. Ешь – не хочу. Главное – чтобы был аппетит. А аппетит был…

На рубеже веков всегда так… К Олимпиаде в Барселоне либеральная цивилизация достигла своего ослепительного пика мощи и красоты музыки, которую написал для нее смертельно больной Меркури. Он и умер-то тогда как знак того, что праздник закончился, наступили будни, детство кончилось когда-то, ведь оно не навсегда. Очень символично умер, да. Когда маятник качнулся в другую сторону.

Еще не было не 11 сентября, ни Нового Орлеана, ни взрывов в Мадриде,

Лондоне и Москве. Наконец, не было "Норд-Оста" и Беслана. Ельцин представлялся милым Дедушкой Морозом с новогодней открытки. Ещё не ввели евро и Интернет существовал в зачаточном состоянии.

Человеческий разум казался могущественным и безбрежным. То, что называется "научной картиной мира", ещё существовало и переживалось по полной программе без трещин и подкопов под рациональные основания знания.

Чуть позже маятник качнулся в другую сторону, но память об этом прерванном полете осталась. Солнечная и космополитичная Барселона для меня до сих пор – лучший город земли. На горе Монжуик, с видом на Саграда Фамилиа, между олимпийским стадионом и фундасио Хуана

Миро, я оставил свое сердце. Мы все оставили. Даже если кто и не был. Потому что стоит зазвучать первым аккордам с той пластинки, и ты словно подключаешься к невидимому Интернету, который связывает себя со "своими".

Люди, родившиеся в конце 60-х годов ХХ века, а также в первой половине 70-х, – возможно, единственное поколение, которое сформировалось в той, прежней, жизни, однако сохранило силы и активно осваивает жизнь новую. Когда детство-отрочество-юность прошли при большевиках, когда перестройку встретили на пороге физической и интеллектуальной зрелости и вошли в новый век на пике своей формы. С равным рвением осваивая капитализм и компьютер.

Родись ты чуть раньше или чуть позже, тонкий баланс внутреннего соотношения был бы нарушен: чуть больше советского, как у тех, кому за сорок ("дворники и сторожа", воспитавшие эзотеричных восьмидерастов) или же, наоборот, чуть меньше ("кто такой дедушка

Ленин? Он как Пушкин, да?") – и ты принадлежишь уже совершенно к иной формации.

А эти выросли, взошли на рубеже, на острие двух миров – одной ногой в прошлом, другой в настоящем и, возможно, будущем. Всегда между.

Чуть-чуть в стороне. Невидимые наблюдатели. Незаметное поколение, растворенное в своей собственной жизни, не рвущееся (за исключением парочки горланов-главарей) на социальные баррикады, но занимающееся обустройством личного пространства.

Последнее лето детства выпало на дефолт 1998 года: именно этот короткий, как бабье лето, интеллектуальный Ренессанс девяностых, когда вдруг стало видно во все стороны света, оказался моментом вхождения во взрослую жизнь. Избыточные, барочные, драйвовые девяностые навсегда зарядили энергетические батарейки поколения, на чью пору пришлись все возможные внутренние и внешние сломы, которые не сломали нынешних околосорокалетних, но, напротив, закалили их.

Стало ясным, что русские горки общественного развития (режимы влажности постоянно меняются) – это одно, а твоя приватная жизнь – совершенно другое. Поэтому, что бы ни происходило, они всегда остаются спокойными. Немного отчужденными. Люди, предпочитающие слушать музыку в наушниках хорошего качества. Из таких хорошо выходят серые кардиналы.

Незаметные и незаменимые, сорокалетние первыми в полном (наиболее возможном) объеме получили возможность осуществления личных свобод.

Первыми пересели за компы и БМВ и выехали за пределы Болгарии. Они есть, и их нет, так как каждый занят собой и своим собственным делом. Оттого и объединяться сложно, всяк сам себе хозяин.

Врач Денисенко как-то сказал, что не любит слово "поколение".

Гагарин скептически ухмыляется: а кто любит свои собственные отражения? Однако это не мешает однополчанам понимать друг друга с полуслова. С полувзгляда. Все подтексты и недоговоренности.

Вежливые, культурные, рассуждающие обо всем с прохладцей, без особых провалов (нарывов и надрывов, которые кажутся дурным тоном) и без особенных прорывов вверх, так как время еще не пришло? Прорывы в горние веси приходят через многочисленные потери, "достигается потом и опытом безотчётного неба игра", так что придут ещё.

При всем внешнем конформизме ("Вы хочете песен? Их есть у меня") сломать или приручить таких людей невозможно: во-первых, жизнь научила гибкости, во-вторых, когда на твоих глазах оценки меняются на прямо противоположные, ты научаешься доверять только себе.

Становишься зело толерантным, так как, по большому счету, тебя это не касается. В-третьих, это последнее поколение, обладающее идеалами. Ведь воспитывались они в жесткой системе вертикали, а потом, когда структуры ценностей сформировались, были отпущены на свободу.

Так постмодерн, расцветший в последние годы ХХ века, оказывается защитной маской стихийного романтика, ведь мизантроп и есть такой романтик-идеалист, который зол на людей только потому, что не может простить им и себе всеобщего несовершенства. "Новые умные" невероятно сентиментальны, да только никогда в этом никому не признаются: что нам Гекуба? У каждого, в шкафу, своя спрятана… В

"новых умных" живет неизбывный романтизм, правда, придавленный прагматизмом, но ведь мы же все родом из детства, предать которое невозможно.

Легче всего проследить собственные предпочтения по музыкальным пристрастиям. Социально заряженный рок питерского и ебургского разлива оставлял равнодушным. Попсы еще практически не существовало.

"Новые умные" слушали ни к чему не обязывающую музыку, типа "Pet

Shop Boys" и "Depeche Mode", Мадонны или Анни Ленокс. Музыку, которая меньше раздражает, которую всегда можно безболезненно выключить.

Разные, слишком разные, автономные – и это самый верный признак нынешних сорокалетних. Все и всё противится объединению. Вероятно, и

"Барселона" у каждого своя. Оттого и не настаиваю. Важна же не конкретика, а вектор развития стороннего взгляда, птицей или дымом наблюдающего за жизнью с высоты птичьего полета.

33.

Гагарин ощущает себя человеком мира, живо интересуется экономической географией, близко к сердцу принимает проблемы загрязнения мирового океана, запасов питьевой воды, судьбу тропических лесов Амазонки, за спасение которых борется Стинг, короче, отзывчивая душа. Ко всему далёкому-предалёкому. Экзотическому.

– Первый признак экзистенциального неблагополучия, – многозначительно сказал Миша Самохин, когда по пьяному делу Гагарин поделился с ним самым сокровенным – мечтой об Азии. – Не замечать то, что у тебя под ногами, мечтая про дальние страны… Ох, Олег, пора бы уже остепениться… Стать, что ли, взрослей…

Ну, да, то фермером из Алабамы, а то самураем с самого северного острова. Хоть чучелком, хоть тушкой. Разноцветные сны. "Гео" и