Сделано в ССССР Роман с китайцем - Дмитрий Бавильский

Олигарх очнётся, когда никого не будет рядом. Он проснётся в один момент, хмурый и немного усталый от долгого лежания, он придёт в себя, но никому не скажет об этом. Он хитрый и расчетливый – сколько он был без сознания? Что произошло, пока он спал? Котируются ли, продолжают ли котироваться его акции? Сначала нужно "навести справки", разузнать, на каком он свете, а потом и предпринимать осмысленные шаги. А пока лучше отлеживаться здесь, где никто не ищет, где все думают, что он ничего не слышит и не видит, где его не будут преследовать, а если кто-то вздумает обманывать, то он сможет вывести обманщика на чистую воду, из длительного путешествия по которой он только что вышел.

И чем больше Олег смотрит на Дану, чем дольше существует рядом, в облаке её тепла, запаха, тем отчётливее проступают, начинают проступать отсутствующие величины. Умолчания зияют, выпирают на первый план.

Конечно, Олег думает о её муже, легкомысленно (а потому что ничего особенного, ну, подумаешь, Париж с подружкой. Причёску навести, ага, туфельки подобрать в цвет нового авто) отпустившем её, мужнину жену, с каким-то там врачом-реаниматологом. Мужичина ты, простофиля…

И вот уже Олег видит себя сооружённым из неповоротливого гранита, кем-то вроде памятной фигуры, стоящей на привокзальной площади, двумя четвертями вырвавшись из неотёсанной глыбы, да так и застывшим без постамента.

Не мудрствуя лукаво, скульптор очертил фигуру и лицо каменного

Гагарина несколькими движениям, схематичный и грубый, стоит зачем-то такой каменный гость и пугает площадь. Таким пугалом и чувствует себя Олег, кончиками пальцев прикасаясь к Даниному лицу. Трогая её, насколько возможно, тактично и бережно, дабы не спугнуть это её состояние, это её выражение спящего тела. Но Дана всё чувствует, улыбается во сне и переворачивается на другой бок. Гагарин радуется перемене участи, ибо со спины Дана не менее прекрасна. Особенно возле поясницы, там, где…

Ну, да, неловкий мужик-деревенщина. Хорошая возможность посмотреть на себя со стороны, узнать себя через другого. Давно уже не открывались Гагарину такие гносеологические возможности.

– И, всё-таки, Дана, почему тогда, в ресторане, ты подошла ко мне?

– Ешь свой континентальный завтрак. Что может быть приятнее ещё горячего круасана со свежевыжатым апельсиновым соком?

– Эта мысль не даёт мне покоя. Я не знаю, что бы со мной случилось, если бы ты тогда прошла мимо… Если бы я тогда не оказался в этом благословенном месте… Где мы и встретились… Точнее, где ты нашла меня…

– Ммм… Но ведь нашла же.

– Это и странно…

– Странно? – Странно, когда женщина оказывается "объектом федерации".

– Согласись, что это правильно, что я тебя нашла. И совершенно закономерно, что ты в тот вечер пришёл в этот ресторан. Люди нашего круга обречены на это маленькое гетто внутри большого города.

Необходимость комфорта толкает нас в сторону себе подобных. Так что мы были обречены друг на друга.

– Ну, да, ну да…

– И всё-таки, Дана, почему ты подошла именно ко мне, а не к кому-нибудь ещё?

– Гагарин, не занудничай, ты меня спрашиваешь об этом едва ли не каждый день…

– И всё-таки, и всё-таки…

– Нет, всё-таки тебе не идёт быть занудой.

– Ещё кофе, мадам?

– Да, спасибо. Я тебе уже говорила, что обозналась. Если помнишь, я тогда была в подпитии… – Дана делает многозначительную паузу.

– Конечно, помню.

– И мне показалось, что это сидит мой муж, понимаешь? Мой муж.

– Понимаю. Почему же ты тогда так сильно удивилась?

– Потому что по всем законам логики, формальной или не очень, его не должно было так оказаться. Ну никак.

– Ещё раз и сначала… Пожалуйста…

– На самом деле, Олежка, всё очень просто. Он серьезно болен и сейчас находится в больнице. В реанимации. И он действительно очень, ну просто очень похож на тебя, веришь?

– Ну, конечно, я тебе верю, Дана…

– А ты думал, что это такой способ закадрить тебя? Такой способ познакомиться?

– Ну не знаю.

– Думаешь-думаешь. Скажи, ты правда так думаешь?

– Ну не знаю. Ну, может быть.

– Фу, Гагарин, это же так пошло, так банально. Я думала, что ты обо мне чуть лучшего мнения.

– Чуть лучшего? Возможно даже и не чуть.

– Что ты имеешь ввиду?

– То, что чем больше я тебя узнаю, тем лучше мое мнение о тебе.

– То есть я расту в твоих глазах?

– Ну разумеется, растёшь.

– Правда, Гагарин?

– Ну конечно.

– И какой у меня сейчас рост?

– Ты практически сравнялась с Эйфелевой башней. Если ты сейчас встанешь, вы окажетесь примерно одного роста.

И Дана вскакивает с плетёного кресла и действительно оказывается одного роста с железной конструкцией, торчащей в распахнутом окне.

Наблюдая чужой жизненный уклад, ты понимаешь новое о себе. Гагарин первый раз оказывается за границей, он дотошный наблюдатель за другими людьми, постоянно включает "стоп-кадры", чтобы запечатлеть новое лицо, случайный взгляд, завести очередной файл для ещё одного впечатления. Его внутренний автомобиль имеет здесь левостороннее движение, нужна постоянная собранность, нужно держать осанку. И вовсе не из-за Даны, хотя она, со своими буржуазными привычками

("Гагарин, ты что, сам вымыл голову? Ну, ты даёшь, а в салон тебе лень спуститься?") не дает расслабиться. Он естественен и неестественен одновременно.

Это игра такая – быть собой на самой последней границе искренности, выворачиваться наизнанку, дабы лучше понять то, что внутри – как если ты на пляже и поставляешь тело свету, солнце припекает, и ты начинаешь четче чувствовать обычно сокрытое. Казаться собой, придумывать себя, извлекая из темноты и немоты, вот что интересно.

Стоп-кадр сменяет стоп-кадр, слюдяные пластинки впечатлений копятся в невидимых папках. Подстраиваясь под других, ты узнаешь собственные возможности, прогулка по Большим Бульварам в одиночестве (Дана окучивает бутики в районе Монпарнаса) приравнивается к кругосветке.

У Гагарина ласковый прищур и глаз-алмаз. Он уже давно мечтает об управляемой уединённости. Событий и сообщений такое множество, что устаёшь и хочется, наконец, принять органичные формы поведения и наблюдения. Глазеть по сторонам и не смущаться пристального интереса к частностям. (27)

27.

Да, Гагарин вуайер. Не то чтобы подглядывать, но наблюдать, наблюдать… Истовая страсть закрытого и таинственного человека, не способного раскрыться никогда и ни с кем. Что поделать, так бывает сплошь и рядом: люди прячутся в тени собственных тел, собственных лиц, стремительные наблюдатели чужого, поголощатели впечатлений.

Гагарин с детства привык полноценно жить только внутри кокона своей черепной коробки. Это только там у него всё бурлит и пенится, оказываясь искромётным, ярким… Но стоит перейти эту границу…

Не стоит переходить эту границу, Гагарин точно знает, что не поймут, поймут неправильно, не оценят. "Как сердцу высказать себя?" Да никак, "молчи, скрывайся и таи", продолжай вести наблюдения, накапливать разницу между собой и ними. Возможно, Олег и реаниматологом стал только потому, что с детства захлебывался тайной властью над людьми, которая царила в его голове. Другой человек тем и интересен, что не может принадлежать тебе. Даже если ты этого хочешь и он сам тебе принадлежать не против. А всё равно не получится, не "срастётся", благими намерениями дорога к тишине выложена. К непониманию. Даже стараться не стоит, "все буквы те же, а слова другие"…

А когда распластанное на реанимационном столе безмолвствует, ты можешь впитывать его до бесконечности, ты можешь владеть им безраздельно, так как знаешь о нём самое главное – то, как ему помочь можно. Уже без всякой придури и извне наносного, нанесённого, то есть самую суть.

Потому что иначе как объяснить возникновение этой самой реаниматологии в его жизни? Как? Не одним же только упрямством, не одной же только силой воли идти напролом логике всеобщих приоритетов. Хорошо известно, что реаниматологи – чужие на празднике медицинской жизни, троюродные и внучатые племянники, облизывающиеся чужим крохам. И дело не только в деньгах. Не только в статусе. Вот хирург – это понятно, хирург он же главный, хрен оспоришь.

Скульптор, творец…

Гагарин вздыхает, потому что уже давно смирился со второстепенностью своей специальности. Зато она, специальность эта, даёт ему возможность безбоязненно придаваться страсти соглядатайства. Ведь не грех, если ты смотришь на человека и, для чего-то, пытаешься его понять? Любопытство не порок, а люди – самое интересное, что может быть. Будь его воля, будь такие возможности, Олег наблюдал бы за людьми постоянно, проникал к ним под кожу, подслушивал мысленные мысли. Олег мечтает о совершенной видеоаппаратуре, которой можно напичкать, ну, например, ординаторскую. Подслушивать разговоры, ведомые в твоё отсутствие, что слаще?! Ведь понятно, что, когда тебя нет, все только и делают, что говорят о тебе да о тебе. Как будто бы других тем не существует.