С Ермаком на Сибирь - Петр Краснов

Их отчаянные крики, вопли и визги смутили главное татарское войско, и в то самое время, когда казаки теряли последние силы, татары подались назад и стали отступать, очищая Чувашев.

Смерклось. Бой затихал. Иногда ударит где-то в сумерках рушница, раздастся придавленный стон, и опять станет казаться после криков и возни сражения тихо. Только все поле точно стонет стонами раненых и умирающих.

Уже в темноте прозвучала призыв труба ермаковского трубача.

Под стяг со святым Георгием медленно сходились казаки. Несли тела убитых. Их было 107 человек. Без малого четверть отряда потерял Ермак.

Ночью Ермак отошел на прежнее место к городку Атикамурзы.

24-го октября казаки хоронили убитых. День был морозный. Замерзшая земля обледенела, и неглубока была с трудом вырытая братская могила.

Отец Досифей со старцами отпевал умерших. Федя стоял сзади Ермака, широко крестился и слушал печальное пение.

Москва вспоминалась ему. Церковь Воздвижения и Наташа.

Так же, как там, надрывно пели старики:

— Житейское море, воздвигаемое зря, напастей бурею…

Русь Московская пришла в Сибирские пустыни и принесла свою веру.

Отец Досифей подошел к могиле, покадил пустым кадилом и сказал:

— Воины благочестивые, славою и честно венчанные.

Поднял с земли комок замерзшей глины и воскликнул:

— Земля бо еси и в землю отъидеши!

Потом был тихий, длинный день. Конные разведчики пошли в степь к Искеру.

Наступила ночь. В ее морозную тишину вошел далекий гул и треск арбяных колес, крики верблюдов и суета отступления. Шум, замирая, становился тише.

На утро, ясное и морозное, с сухим порхающим с голубого неба снежком вернулись разведчики и привезли радостное известие: Кучум поспешно оставил Искер, столицу Сибирского царства…

26-го октября дружина Ермака вступила в растворенные настежь ворота Искера.

Дул ледяной ветер. Он схватывал пучки соломы и сена, поднимал между домов пылевые смерчи и обжигал морозом зачугуневшие лица казаков.

В окнах домов бумага была порвана. Двери были растворены. По дворам и улицам валялись разбитые сундуки и короба, тюки, одежда, оружие, драгоценности, меха. Татары поспешно покидали Искер, бросая имущество.

Казаки нашли в городе богатую добычу, хлебные татарские лепешки, кумыс, битое мясо, скотину.

Они расходились по домам. Потянул кольцами и змеями белый дым из татарских труб, запахло соломенной гарью и жильем.

Веселее заговорили казаки. На башни полезли часовые.

Зеленое знамя со Спасовым Ликом зареяло на морозном сибирском ветру над главными воротами.

Отошла Сибирь к московскому царю.

К вечеру полетел, закружился со вдруг потемневшего неба снег. Степь забелела. Завыл сибирский буран, замел сугробами, все прибеляя, засыпая трупы татар у Чувашева, заметывая кровавые пятна.

Зимняя стужа настала сразу.

Все попряталось по домам. Чуть желтели окна от отблеска пламени в печах. Там отдыхали и отсыпались после подвигов казаки. С башен доносился грубый простуженный голос сторожевого казака.

Все одно было, что в Москве и Рязани, что в Орле или Казани, что в Канкоре у Строгановых, что в только что занятом Ермаком Искере — Сибири.

— Раздорскому на Дону городку слава!..

Пробасили на северной башне.

На южной ответили:

— Низовым черкасам слава!

Восточная башня отозвалась:

— Царской Сибири слава!

— Слава!.. Слава!.. Слава!..

Металась по ветру, подхватывалась бураном, уносилась в беспредельные сибирские степи великая весть о славной победе казаков Ермака.

XXXIII

Дары Сибири

Все было покрыто снегом. Небо было синее, глубокое. Сибирский мороз трещал за домами. Изо всех труб хвостами вился к небу дым, и от этого дыма празднично и весело было на сердце у Феди.

Ермак ходил по избе. В горнице было тепло. Окна заклеили бумагой и исправили печи. Целый месяц занимался Ермак устройством своего отряда в Искере.

«Оконил», посадил на коней всех казаков. Далеко в степи послал есаулов оповестить татар о завоевании Сибири и о подчинении ее московскому царю.

С морозами стали возвращаться из лесов и степей мирные татары. Они посылали с поклонами гонцов и сами назначали дань. По приказу Ермака сдавали лучшее для посылки в Москву, Царю Иоанну Васильевичу.

Отдельные юрты и целые кочевья и городки посылали к Ермаку представителей заявить о верности Русскому Белому Царю и называли Ермака «правителем добрым». На сотни верст глухою зимою ушли казачьи отряды, приводя к клятве татар, устраивая охранные городки, ветвями и соломенными вехами, намечая в снежной степи будущие широкие шляхи.

Кучум от горя одряхлел, потерял зрение и с небольшим отрядом, одинокий скитался по Ишимской степи[46]. Оправившийся от ран Маметкул со своими уланами рыскал по степи, кругом Искера и захватывал одиночных казаков, заставляя Ермака быть настороже.

Весь дом Ермака был завален товарами, присланными от татар для отправки в Москву, в дар царю. По базам[47] стояли кони.

Ермак в собольей шубе подошел к Феде, переписывавшему за столом опись отобранного для царя, хлопнул Федю по плечу и сказал:

— А ну, читай, что пошлем с Иваном Кольцо для Москвы!

Федя встал с лавки, развернул длинный свиток и стал читать.

— Соболей темных шестьдесят сороков…

— По сорок шкурок увязывали?

— Так точно, атаман. Сам проверил. Все полностью две тысячи четыреста собольков, один другого краше. Таких в Москве и не видали. Таким соболям цены нет.

— Ну ты же знаток. Чти дальше.

— Черно-бурых лисиц — двадцать.

— Маловато.

— Да ведь каковы лисицы-то, атаман! Это не сиводушки, а черны, как ночь. Мех в синь отливает. А нежен как… Бобров камчатских — двадцать.

— Будет день, — задумчиво сказал Ермак, — когда казаки русские и на Камчатку заберутся. Мне рассказывал Бурнаш про Камчатку. Горы там есть дымные и течет из них грязь. Занятно те горы самому повидать… Ну, дальше что?

— Ларец березовый узорный, и в нем литого золота самородков восемь… По двадцать и тридцать золотников весом…

— Это только для начала… Так пусть и скажут. Богата золотом Сибирь…

— Ларец резной, мамонтовой кости, китайской работы и в нем — изумрудов пятнадцать крупных, аметистов камней восемнадцать.

Дверь в избу приоткрылась, впуская клубы морозного пара, и в нее заглянул казак в бараньей шубе.

— Атаман, — сказал он, — привели коней, что для царя отбирали. Пожалуешь смотреть?

— Постой, Федор. Пойдем посмотрим, какими конями поклонится Сибирь царю московскому.

Как гладкое серебряное блюдо, блистал утоптанным, крепким скрипучим снегом большой просторный двор. На нем собрались есаулы и казаки. Пять татар в теплых, наваченных халатах и круглых меховых шапках держали лошадей, накрытых дорогими пестрыми коврами. У крыльца на длинной лавке были разложены цветным сафьяном обшитые, украшенные бирюзою, лунным камнем, сердоликом и серебром конские узды.

— Ну, Слепый, похвались, каких коней достал по татарским табунам. Зовут тебя Слепый, а ты позрячее любого глазастого будешь. Где брал, рассказывай.

Тот, кого Ермак назвал Слепый, — невысокого роста, кривоногий, чернявый казак, весь заросший бородою и усами, с темным, точно чугунным, крепким лицом, скинул шапку с лохматой головы.

— Почти все кони Маметкуловых табунов. Он, сказывали мне татары, самый большой заводчик у них. Лишь первый конь пригнан из-за Ишимских степей, из-за верховьев Иртыша, из-за снеговых Алатауских гор. Особой породы-то конь.

— Ну, похвались, похвались… Скиньте ковры, подавай коней на посмотр!

Теснее обступили казаки круг, где татары водили, показывая Ермаку, лошадей. Они останавливались поочереди против Ермака, и Слепый докладывал Ермаку о породе и достоинствах коня.

— Мунгал — конь бел без единой отметины, — говорил он, когда против Ермака установили широкого серого[48] коня. — Ты погляди, атаман, — копыт у него какой, розовый совсем. Крепче сердолика камня. Нога короткая, широкой кости сбоку, а спереди тонкая. Спина с изгорбиной, а круп — хоть спать ложись. Семь лет коню, а побежка такая, что ни одна лошадь его обогнать не может.

— Наденьте на Мунгала голубую в серебре узду — так и подведете его царю. Давай следующего.

Татарин подвел к Ермаку прекрасного солового коня. На солнце он казался золотисто-розовым. Нижняя челка, грива и хвост были белые. Размытый, разобранный руками и расчесанный навес[49] сверкал на солнце. Конь не стоял и играл на месте. По спине и по крупу протянулся темный ремень. Три ноги были по щетку белые, четвертая — правая передняя черная. Прекрасные большие глаза косили на Ермака. Кругом зачмокали от восторга татары.