Операция выбор Ы! - Сергей Юхин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это не наш метод, — согласился Андрюха, наполняя бокалы.
— Не наш…
— Значит, мы опаздываем в этой жизни. У меня постоянное чувство, что я отстаю, все уже впереди, а я плетусь сзади, пыль глотаю… За нас!
— У нас свой путь. Не супер… За нас!.. Не суперлегкий путь, не самый красивый, и уж точно — не гламурный. Но, он наш. Мы можем купить бутылку коньяка и, это будет наш коньяк. Понимаешь? Наш. Твой и мой. И моя машина — это моя машина. Не банка, в котором взял кредит, не богатой жены, не папина, а моя. В этом вся прелесть ситуации. Я могу расхуярить сейчас эту машину об столб. И мне ни кто ни слова не скажет. Мы жрем свое фондю, ездим на своих тачках, пьем свой коньяк. Да, Хеннесси у нас ХО, а не Ellips за шесть штук баксов. Но, это честно заработанный ХО, я наслаждаюсь каждой его каплей. Все честно. Я спокоен. Вот, за это спокойствие я и предлагаю выпить.
— Согласен, за спокойствие.
— Нет, давай за равновесие, спокойствие не подходит. Нудно.
— Давай равновесие. Я его уже теряю…
— За наше равновесие. Мы его не потеряем. Поверь.
— Прекрасный коньяк!
— Не, подожди, — не мог успокоиться Андрюха, — а где справедливость? Кто-то крадет деньги, обманывает, кидает других и, живет припеваючи… Почему? Почему у них все хорошо, и ни какого наказания?
— А ты хотел, чтобы их молния поразила?
— Ну, типа того…
— Ха! Этого не будет, не жди. Возмездие совершается не сразу, может даже не при жизни, и уж совершенно не так, как ты думаешь.
— Ага… Ты хочешь сказать — только после смерти каждый получит по заслугам? А сейчас надо быть говном, чтобы быть в шоколаде? — Андрюха побагровел от выпитого и от возмущения.
— Не утрируй… Наказание при жизни есть — это бессонные ночи, страх, стыд, унижение — все то, что получаешь в обмен на не свои деньги.
— Бррр. И все? Так мало? Это ты про совесть говоришь?
— Называй, как хочешь. Я не уверен, что формулировка имеет значение. Ну, представь — едешь ты на шикарном джипе, весь такой расслабленный, почти хозяин жизни… И тут — бац! Жена звонит, которая тебе этот джип купила на деньги богатого тестя, и говорит: «Ты где, сучонок? Уже пять часов, а ты не дома. Быстро: машину в гараж, чистить зубы и к станку. Моя киска соскучилась по твоему язычку». Нравится?
— Тфу, дурак, — Андрюху передернуло, — вечно ты придумаешь херню всякую…
— Ладно, другая картинка, — не унимался я, войдя в раж, — шикарный кабак, ты заходишь в итальянском костюме, в Милане купленном, весь из себя глянцевый, часы «Омега», или какие сейчас в моде, туфли за полторы тысячи баксов… Заходишь, а там парни сидят, которых ты на бабки кинул, чтобы эти шмотки заиметь. Нет, они не швыряются на тебя с бейсбольными битами, не стреляют в пузо из «кольтов», а просто смотрят на тебя, как на пидора. Сможешь ли ты после этого жрать? Полезет ли в тебя фондю?
— Горазд ты речи толкать, — Андрюха засмеялся, — красочно, ни чего не скажешь! Ух, я аж вспотел. Да согласен я с тобой, согласен. Просто, как-то не совсем справедливо получается…
— А справедливости и нет ни какой. Не, в мире она есть, в общем, всеобъемлющая такая, боооольшая справедливость. Но! — я назидательно поднял указательный палец вверх, — к каждому конкретному человеку ее не применишь. Вот такая ботва…
— Печально.
— Печально. Предлагаю выпить за справедливость, которой нет, но в которую мы верим, — я поднял бокал с честной вкусной жидкостью.
— За справедливость!
Мы выпили.
— Так что получается, Божьи законы не действуют? — Андрюха спросил это, направив взгляд внутрь себя, где по пищеводу маслянисто растекаясь, скользил коньяк, чтобы взорваться в желудке горячей хризантемой.
— Брат, пойми ты… Бог, это не что-то извне, это то, что внутри, — хризантема во мне уже раскрылась, — тебя не снаружи давит совесть, доброта, чувство ответственности, желание быть справедливым, жалость, все твои чувства, не дающие спокойно и сыто жить. Это твое наказание, и карает тебя не бородатый старик с иконы, а ты сам, сам себя грызешь, не даешь себе спать, мучаешь и распинаешь каждый день. Ты сам себе выбираешь наказание. Чем больше веришь — тем больше груз. Тем жестче испытания.
— Вот блин… Значит, чем ты сволочнее, тем лучше тебе живется…
— Лучше? Ну-ну… Проще — да. Спокойнее и сытнее — да. Но лучше ли? А ты поменяешь свой груз, свой крест, который несешь, свой непокой, свои терзания, на какой-то «Лексус»?
— На «Лексус»? Запросто! А какого года?
Мы несколько секунд набычившись, молча смотрели друг другу в глаза и, вдруг, расхохотались весело, скидывая с плеч нагромождение пьяной и серьезной беседы, тем более, что мысли начали скакать как белки, их трудно было собрать за столом, да и не соберешь уже, пора на волю, в пампасы, хэйяяяя! в сауну, в холодный бассейн, денег куча, мы их не украли, это наши деньги, шампанского, такси, надо ехать, кутить, впереди целая ночь.
Я молча взял со стола тарелку с пирожным, бутылку с остатками «Хеннесси» и пошел знакомиться с музыкантами, озябшими на холодном ветру.
— Понятно, — быстро отреагировал Андрюха и потребовал у официанта счет, — вечер перестает быть томным.
Когда он вышел на улицу в распахнутой дубленке с саквояжем в руках, я играл на гитаре что-то из старой «Машины времени», девочка ела пирожное «Тирамису», а парни подыгрывали мне на своих инструментах, часто прикладываясь к бутылке.
Дальнейшие события этого вечера у меня складываются из осколков собственных воспоминаний и саркастических рассказов Андрюхи.
Мы пригласили музыкантов с собой в сауну и, они поехали. Всю дорогу в такси я их посвящал в новую философскую теорию, которую назвал «Мой Коньяк». При этом один длинноволосый парень вступил со мной в пространные дебаты, а девушка хихикала на заднем сиденье. В бане мы пили пиво, шампанское и все тот же «Хеннесси», за которым посылали таксиста в супермаркет. Два или три раза.
«Это НАШ Коняк!» — говорил я каждый раз поднимая стакан — бокалов в сауне не оказалось и Андрюха, разозлившись, послал банщика их искать среди ночи на том же такси, что доставляло выпивку.
Мой организм забыл, что такое алкоголь за долгие годы воздержания, я был очень пьян. «Понесли ботинки Митю» — комментировал Андрюха, наблюдая за мной, яростно терзающим гитарные струны. Мне казалось, что я пел песни Цоя. Потом я грелся в душной парилке, потом мне стало плохо, девушка-музыкант Марго (Маргарита, наверное) жалела меня, пьяненького, гладила по мокрым волосам узкой ладонью, отпаивала чаем, говорила, что я хороший и, отдалась мне в комнате для массажа на неудобном, узком и высоком лежаке. Наши новые товарищи хиппи так ни разу и не встали из-за стола, пили все подряд, грызли страшных копченых кур (откуда они взялись, эти куры?), курили бесконечно, а когда приехали проститутки, которых вызвал Андрюха, даже не повернули головы в их сторону.
Марго взяла у меня денег на такси и уехала, написав свой номер телефона на обрывке бумаги. Я его мгновенно потерял. Через некоторое время исчезли и музыканты. Я сел в глубокое кресло и оглядел поле сражения — пустые бутылки, куриные кости, грязные стаканы, полные окурков, биллиардный стол, на котором выплясывали три проститутки, Андрюха, стоявший перед ними абсолютно голый с полотенцем на шее и хлопающий в ладоши.
— Это наши проститутки! — закричал он мне. Ему было безумно весело. — Это наш мир!
— Это наш мир? — прошептал я удивленно и, заснул, закутанный во влажную простыню.
6
Прошлый год (весна)
… Я вернулся в свой город, знакомый до слез.
До прожилок, до детских припухших желез…
голос А. ПугачевойМокрый колючий ветер сбивал пенные барашки с плотных, грязных, вылепленных из глины, тяжелых как ртуть морских волн. На берегу, прямо на мокром песке сидел человек, в белом докторском халате, несвежем, в подозрительных пятнах и ловил рыбу. Непонятно, что он собирался поймать в такой шторм, леска спуталась в дикие клубки, лежащие рядом. Это Квакин! Как я его не узнал? Он сидел спиной ко мне, сгорбившись, но это был Саня. Сзади подошел отец и тронул меня за плечо. Я не обернулся, просто понял, что это отец. Тревожно как-то, странно — железное море, бесшумный прибой, полный дикой энергии, ветер, не долетавший до моего лица, молчаливый отец за спиной, Квакин, непонятно, что делающий на пустынном берегу. Душно, воздух вокруг меня замер, нагрелся, я голый, покрытый бисером липкого пота; отец сжимал плечо твердой рукой, словно пытался меня удержать от неверного шага, пальцы его впивались в мои мышцы, причиняя неудобство и боль. Внезапно, Квакин поднялся на ноги и стал заходить в воду. Меня парализовало от ужаса. Волны безжалостно били его, входящего безропотно, но он шел ровно, без труда, погружаясь в стальную массу. Я кричал, кричал старательно, беззвучно, горло саднило от натуги, я захлебнулся кашлем. Саня медленно повернул голову, успокоительно кивнул, тяжело поднял руку в интербригадовском приветствии, он не звал меня, он верил, что я пойду с ним. Беззубый рот и потрескавшиеся губы. Мокрый нелепый халат. Я попытался шагнуть вперед, но клещи отцовской ладони держали крепко, ноги мои подкосились, я упал на песок и без слез, заплакал, горько, одинокий трус. Когда я поднял голову — Квакина не было. Только мирная бирюзовая гладь моря. Безветрие. Отец ушел. Только болело правое плечо.