Служат уральцы Отчизне - Александр Куницын

Добравшись до арыка, развернул радиостанцию, стал настраивать свой «ящик». Бойцам, находившимся при мне, приказал вести наблюдение: «духи» могли нас преследовать. Но, к счастью, мимо нас пробежали только свои, вернее, афганские воины. Чуть не затоптали. Включил рацию, вызвал вертолеты. Бойцов отправил, остался, таким образом, один. Батальон ушел, а мне надо было обождать, убедиться, что сзади не осталось никого из наших, чтобы вертолеты не накрыли своих.

Появились вертолеты. Я их вывел на боевой путь и стал наводить. Переключился на канал командира первой роты, дал команду обозначить голову колонны. Оттуда выбросили дым. Командир вертолетчиков запросил:

— Обозначьте себя. Будем работать.

Я ответил:

— Подождите, ребята. Если я себя обозначу, вам не с кем будет работать. Вот переберусь в арык поглубже, тогда дам сигнал.

И в самом деле, стоило мне уже из более глубокого места арыка выбросить дым, как по мне открыли шквальный огонь. «Духи» соображают: здесь наводчик. Стоило мне приподняться, как из меня сделали бы натуральное решето.

Дал команду вертолетам работать в радиусе ста метров. Четверка вертолетов здорово выручила нас. Они, прикрывая огнем отход подразделений, ходили по кругу до тех пор, пока батальон не укрылся в крепости. На пути к ней, в развилке арыков, бойцы наткнулись на передовой отряд душманов и уничтожили их. Кабы не вертолеты, успели бы полностью перекрыть эту развилку. И тогда — последствия предугадать трудно — батальону пришлось бы прорываться с большими потерями».

…В санаторий, что под Киевом, Валерий приехал поздно вечером. Встретила его дежурная сестра и, забрав документы, направила в палату. Она, видимо, заметила нечто странное в усталой походке молодого офицера и обронила рассеянно:

— А чего это вы хромаете? Ногу зашибли, что ли?

— Да, было дело, — ответил Валерий и пошел размещаться.

Палата ему досталась людная. Шесть человек, все молодые. Поставив сумку, Бурков пошел в курилку. Закуривая, подумал не без досады, что в такой компании, среди здоровых ребят, он будет, пожалуй, чувствовать себя неловко. Но тут в курилку влетел дежурный врач, явно возбужденный. Спросил с обескураженным видом:

— Кто тут Бурков?

Валерий отозвался.

— Что же не сказали нам, что вы без… что после ранения. Извините нас неувязка вышла…

Оказалось, врач, заглянув в историю болезни, узнал, что к ним поступил безногий летчик, отругал медсестру и приказал перевести раненого в другую палату, ниже этажом, двухместную. Там было спокойнее, сосед, пожилой человек, оказался бывшим военным.

На третий день пребывания в санатории в столовой к Валерию подошел старший лейтенант, лицо которого показалось ему знакомым.

— Здравствуй, Валера! Не узнаешь?

— Толик! Какими судьбами?

— Ну вот, а я уж думал, не признаешь. Помнишь, мы с тобой отдыхали тут в восемьдесят первом? Да, ты сильно изменился… Ну, ничего. Идем к нам, познакомлю со своим приятелем — Андрей, на гитаре играет, как и ты, а поет лучше Юрия Антонова.

В новой компании жизнь пошла веселей. Друзья пригласили Валерия в ресторан.

— Согласен. Но только днем, когда меньше народа.

Поехали днем, но засиделись за разговорами до вечера. Народ все прибывал, начались танцы. Друзья пошли танцевать, пригласили девушек. Валерий, оставшийся за столом в одиночестве, посидел-посидел, поскучал, потом решительно махнул рукой: «А, надо же когда-то начинать!» — и, отставив трость в сторону, присоединился к танцующим.

Девушка, бойкая, смуглая южанка, с синими-пресиними глазами, с которой он танцевал, заметила:

— Вы, кажется, прихрамываете…

— Бандитская пуля, — отшутился Валерий, он уже чувствовал себя в настроении, свойственном его натуре, — веселом, чуточку озорном.

Девушки и ребята, с которыми познакомились молодые офицеры, были, как выяснилось, приезжими спортсменами. Из ресторана вышли одной компанией. Толик, оказывается, успел кое-что рассказать девчатам о Буркове, и скоро тот стал у них лучшим другом. А та девушка, с которой он танцевал, синеглазая, потом, уже в гостях, куда они пошли все вместе, говорила ему:

— Мне кажется, что вы играете. Храбритесь… Боитесь, а вдруг кто-то пожалеет вас.

— А почему, собственно, я должен казаться другим? — Валерий весело рассмеялся. — В конце концов меня ведь не в голову ранило…

— Ну, знаете… Все равно меня удивляет это: как могут сочетаться в вас такая веселость и абсолютная серьезность вашей, скажем, судьбы.

— Ага, значит, вы хотели бы видеть меня угрюмым, пережившим бог знает что страдальцем, — подначивал Валерий собеседницу. — А я вот, наверное, парень с юмором — не гожусь на роль Грушницкого.

Танцы, длительные прогулки, хожденье по делам не прошли даром. Ноги разболелись не на шутку; раздеваясь, Валерий обнаружил причину: «Вот, добегался…» — кожа на культях оказалась содранной. Пришлось отлеживаться в палате. Чтобы не маяться бездельем, не тратить попусту времени, Валерий попросил ребят принести из клуба баян и стал заниматься музыкой. Разрабатывал пальцы правой руки: к ним еще не вполне вернулась утраченная подвижность. Десятого февраля Валерий улетел в Москву. Там он за день управился со всеми делами — ездил на протезный завод, на примерку. К вечеру вернулся в аэропорт, а ночью вылетел в Курган.

В клинике Илизарова, на которую он возлагал столько надежд, с трудом добился приема на консультацию. Пришлось дойти до обкома. Все же приняли. Предложили положить его в клинику. Но пока было не ко времени.

Вскоре Валерий уехал в Челябинск. Мать ждала его, сказала: было предчувствие — скоро приедешь. Конечно, в ее глазах Валерий переменился. Радовало ее, что сын стал ходить. Только ростом будто стал пониже. Иногда казался старше своих лет, а когда — прежним. Дома, с друзьями он праздновал День Советской Армии и в тот же день, 23 февраля, вновь собрался в дорогу — в Москву.

Вернувшись в госпиталь, Бурков доложил начальнику отделения о том, что ему показаны две операции, насчет которых он договорился в Киеве и Кургане. Тот не сказал в ответ ничего определенного: посмотрим… Но, когда Валерий в марте стал настаивать, чтобы его направили в Курган, к Илизарову, ему ответили вполне однозначно: вы у нас лечение закончили, протезы получили; мы вас направляем на комиссию, а дальше, после увольнения в запас, можете ехать куда угодно, хоть оперироваться.

Бывает, в нашей жизни это не ново, на ровном месте вдруг возникает препятствие — названо оно у нас «стеной равнодушия». Биться об нее — только лоб расшибешь и время дорогое потеряешь. Поэтому теперь Бурков продолжает настаивать лишь на одном — чтобы ему дали время решить вопросы в Москве по своему ходатайству об оставлении на военной службе. Но и в этом ему было отказано.

Замполит госпиталя, к которому Бурков обратился в надежде, что тот поможет — к кому же еще идти? — принял его, выслушал как будто с вниманием, но ответ его не обрадовал молодого офицера:

— Увы, я могу лишь сказать то же самое. Есть существующий порядок. Ожидайте комиссии…

По всему видно было, что ему не хотелось вникать в это канительное дело.

— Для вас это — дело десяти минут. А для меня — всей жизни. — Валерия охватило чувство гнева, да и как тут было не вспылить: — В таком случае вы меня больше в госпитале не увидите, пока я не решу свои вопросы в Москве.

У Буркова оставался один выход: уехать в Москву самовольно и попытаться до комиссии сдвинуть с места вопрос об оставлении его в армии. «После комиссии скажут: все, поезд ушел. А там — маши, не маши…» — рассуждал он невесело.

Не зря, видать, слова «ходатайство» и «хождение» — одного корня, в этом он убедился на своем опыте. Чего там греха таить, помытарствовал он в Москве со своим ходатайством — то были самые трудные уроки хождения.

Пробыл Бурков в Москве три дня. Заехал в отдел кадров ВВС. Там ему предложили написать рапорт «по команде» своему начальству, которое осталось в Афганистане. К счастью, нашли ходатайство командующего ВВС об оставлении Буркова в кадрах армии. Это было уже нечто существенное, зацепка, за которую следовало ухватиться обеими руками. Забрезжил слабый свет надежды. Кажется, дело сдвинулось с мертвой точки, но со скрипом. Кадровики вежливо отсылали молодого офицера, настойчивого до настырности, из кабинета в кабинет, пока он не вышел, наконец, на того, кто мог конкретно заняться его вопросом, но он, оказалось, срочно убыл в командировку и вернуться должен был не раньше, чем через десять дней.

«Да… «Москва бьет с носка», — вспомнил Валерий услышанное им однажды в вагоне электрички присловье. Возвращался он, можно сказать, ни с чем, но не позволял себе поддаться чувству уныния.