Война - Александр Верещагин

— Денис, ты че с ними возишься?

— Твоя доля здесь, мы пошли.

Соседи, довольные результатом боя, разбредались по домам.

Я подумал, что надо дорезать эту девушку. Все же это гуманнее, чем оставлять на съедение зверью, заживо. Но что-то внутри меня остановило занесенный нож. «Ну раз не добил, теперь вытаскивай ее отсюда. Не бросать же». Я соорудил нечто вроде длинной понеги из жердочек. Привязал американку за подмышки и за пояс. Прежде чем взвалить на себя ношу, спрятал оружие и другие вещи. Спина к спине потащил этот живой труп. С виду маленькая девушка через пару часов ходьбы весила как слон. Я попер ее к «Бабе Яге». Так звали местную знахарку. Если дотащу живой, у американки будет шанс. На полпути к избушке знахарки проверил раненую. Упрямая девочка жила вопреки логике. Пришлось тащить дальше.

Местность, в которой жила Баба-Яга, соответствовала ее прозвищу. На подступах к низине, вечно затененной нависающей над болотом скалой, и без того было неуютно и промозгло даже в солнечный, жаркий день.

Тропинка огибала заросший мелким сосняком дэлкэн, похожее на лабаз срубленное из лиственничных бревен и покрытое лиственничной же корой строение. Постройка покоилась на высоко спиленном пне гигантской сосны, мощные корни которой расползались в разные стороны, от чего напоминала знаменитую избушку на курьих ножках. Местные племена почитали и боялись этого места, по приданиям, в дэлкэне похоронен древний могущественный мамон. Я не очень-то верил во все эти предрассудки. Но мерзкий, липкий «щекоток» прошел по спине. Неизвестно откуда взялись силы, я прибавил шаг. Слева от захоронения начались топи. Тропинка, как пружинный матрац, выталкивала ноги из мшистой поверхности.

Вечер постепенно переходил в сумерки, корявые тени засохших на болоте деревьев переплетались между собой, образуя причудливые черные силуэты. Надо бы отдохнуть, по моим подсчетам пилить еще километра два. Но останавливаться среди неприветливого болота не хотелось.

Я уже ожидал увидеть светящиеся черепа на частоколе вокруг жилища знахарки. Но тропа привела на выметенный дворик маленького хуторка. Пожилая, полная женщина вышла мне навстречу из сеней. Молча подошла и помогла уложить панегу на землю. Знахарка послушала дыхание пациентки и указала мне на избу. Мы аккуратно внесли американку в горницу и опустили на стол.

— Выйди! — Скомандовала знахарка, молчавшая до этого как рыба.

— Баню натопи! — добавила она, закрывая дверь в избу.

Я был, конечно, грязный и потный, гостеприимная забота хозяйки меня смутила. Но сказано, сделано.

Сухие березовые дрова весело пощелкивали под большим чаном с водой. Через час вода закипела.

Вошла знахарка

— Че духота-то такая! — Отчитала она меня как мальчишку.

Распахнула двери настежь. В принесенном тазу заварила кипятком какие-то травы, прямо в чан поставила блестящий хирургический тор с инструментами.

— Пошли, — тоном, не терпящим возражений, Яга увлекла меня в избу.

На столе лежала абсолютно голая американка. Ноги, живот в засохшей крови, края ужасных рваных ран тщательно обработаны самогоном, судя по сильному запаху. Вдвоем мы осторожно переложили раненую девушку на чистое льняное полотно и перенесли в баню на широкий полок. Я разложил на салфетку горячие инструменты, доставать их пришлось из кипятка специальными щипцами. Знахарка приволокла целую груду стеклянных баночек. На этом подготовка была закончена и я ретировался из бани-операционной.

До четырех часов утра я был предоставлен самому себе. Изредка Яга орала из бани, чтобы я принес ей снадобья из избы. Спать я не мог, несмотря на адскую усталость. Наконец знахарка вылезла из бани. Взъерошенная, в крови и в собственном поту. Присела на бревно возле завалинки.

— Курить есть? — не глядя на меня спросила женщина.

— Я не курю. — хрипло ответил я.

— Я тоже не курю, но сейчас бы затянулась. Часа через три перенесем твою принцессу в избу, если не помрет до того.

— Она мне не принцесса. Видели же, это американка, — дерзко ответил я.

— Американка, не американка, все равно человек, — рассудила знахарка. — Я пойду спать.

Она скрылась в избе. А я остался во дворе, не решаясь заглянуть в баню, но и в избу к этой ведьме не хотел идти. Так и уснул, свернувшись калачиком на земле под ласковыми лучами солнца. Разбудил толчок в плечо.

— Жива твоя… американка. Слабая только очень. Давай перенесем в избу. Не век же ей в бане валяться.

Девушку положили на широкую деревянную лавку, заменявшую хозяйке постель. Ее обнаженное бледное тело, испещренное шовчиками, прикрывало белое полотно.

Знахарка, Мария Ивановна, вливала пациентке в горло какой-то дурно пахнущий раствор.

— Ее бы щас прокапать… Ни одной системы нет. Проклятая война, — сама себе сетовала Марья Ивановна.

Вторая неделя моего пребывания у Марии Ивановны. Девушка пришла в себя, хотя и очень слаба. Зовут ее Маргорет. Больше ничего узнать не удалось.

Мария Ивановна не пускала меня к своей пациентке. Поила ее козьим молоком с медом. Ухаживала за больной сама. Марго больше в основном спала, молодой организм восстанавливался после большой кровопотери и травм. Хозяйством на хуторе Бабы Яги занимался я, работа была не в тягость. Хотя, если подумать, должен был давно вернуться к себе домой. Но долгие месяцы добровольного одиночества изрядно утомили меня.

Вечером, за стаканом вкусного «первочка» на травах, Мария Ивановна с ностальгией вспомнила прежнее довоенное время.

Она была ведущим хирургом в центральной городской больнице, знала тетю Олю, не лично так как работали в разных отделениях, но пару раз пересекались. Выпив, она на чем свет костерила бывшего главврача «централки», не стесняясь в выражениях.

Мне почему-то было необыкновенно хорошо и спокойно с этой немолодой женщиной. Имея скверный, властный характер, тем не менее, она брала прямотой, честностью и принципиальностью.

Время от времени на хутор приходили крестьяне, лечиться. Кому зуб заговорить, кому настой от боли в животе дать. Однажды ночью Мария Ивановна срочно уехала на лошади с мужиком, принимать роды у его дочери. Приехала утром, усталая и злая.

— Бараны! И сам баран и поп твой баран! — шипела она на мужика, слезая с телеги.

— Говорила, сделаем аборт и все. Нет же! Батюшка сказал грех большой, дите бог дал. — Передразнивая благочестивый голосок местного священника, причитала знахарка.

— А какой бог-то? Бандит блудный или еще какой подлец пацанку обрюхатил. Эх… — махнула рукой и пошла в сторону баньки.

Мужичок помалкивал, только гладил дрожащей рукой всхрапывающую кобылу. Роды были тяжелые. Четырнадцатилетняя девочка родила крепенького, здорового ребенка.

— Резать пришлось. Сама бы не родила, таз узкий, — объясняла толи мне, толи в пространство Мария Ивановна.

— Все этот святоша! Чтоб ему… Баламутит народ, — идейная атеистка, закаленная идеологией СССР, она частенько костерила поселившегося в Старом Монастыре отца Федора.

Лично я ничего дурного не видел в его деятельности. За два года батюшка восстановил часовню, поставил себе избу. Окрестный народ потянулся к «духовному очагу». Всем миром строят приходскую школу.

— Если воспалительный начнется, придется девочку сюда перевозить. Я к ней не набегаюсь. — Я понял намек, что погостили мы с Марго — пора и честь знать.

«Странно, я думаю о нас с Маргарэт. А по сути, кто она мне такая. И вообще, куда ее теперь деть? Если привести к себе домой, что люди подумают… Я ведь из жалости ее спас, жалость к кому? К пиндоске. Они нас губили тысячами, не жалели. Этот продотряд сжег хутор Васьки Белова, хорошо хоть не убили никого. Зато мы их… покрошили из пулемета». — Сомнения грызли мою душу.

В своем желании убежать от всего мира, я залез в такую глушь, что даже конной дороге к моему жилищу не было. Большую часть пути нам с Марго пришлось идти по узким тропочкам, то петляющим по склонам лесистых сопок, то вдоль извилистого ручейка. Девушка была еще очень слаба, еле тащилась, приходилось часто останавливаться на отдых. Меня это начало раздражать, будь один, давно бы был дома. Наконец, глубоко за полночь добрались. Последние километры я тащил обессилевшую девушку на себе.

Утром я пришел в состояние, близкое к остервенению. За время отсутствия мое хозяйство пришло в полный упадок. Сосед, которому я поручил присматривать за хутором, разве что пару раз зашел посмотреть. Огород зачах, всюду пыль, паутина. Хорошо еще, что не разворовали. А ведь нам еще нужно что-то кушать сейчас, и потом. «Какого лешего я притащил себе на шею эту иждивенку».

Пришлось мне охотиться и дом содержать. Покупал у соседей козье молоко для гостьи, так велела Мария Ивановна, травки запаривал лечебные. А гостья, по мере выздоровления, выказывала ко мне все большую враждебность и агрессию. Смотрит, как затравленный зверек, лопочет что-то по-английски, ругается, наверное. Но, слава богу, отсутствием аппетита не страдает.