Крылатый следопыт Заполярья - Савва Морозов

Погода на льду тем временем неожиданно испортилась. Взлетали мы с Первой базы в бешено крутившихся клубах снега — поземка переходила в пургу. А по сведениям из лагеря Черевичного, там, на Второй базе, было безветренно, морозно, ясно. Надо было нам торопиться. Едва Масленников и Агров успели оторваться, как внизу, под нами, белесая пелена затянула все: ни палаток, ни штабелей бочек, ничего уже нельзя было разглядеть.

А на высоте за облаками ярко светило солнце. Включив автопилот, Масленников то поглядывал на доску приборов, то перелистывал передо мной альбом своих карандашных зарисовок. Были тут и наброски пейзажей, и начатые портреты друзей. Сколько раз, бывало, в Москве зазывал меня пилот-художник в в свою студию. Да все не удавалось мне застать дома хозяина — летал, путешествовал. Зато теперь вот…

Впрочем, в кабине у штурвала командир корабля не был расположен к длительным беседам об искусстве. Отложив альбом, он то и дело окликал то штурмана, то радиста. Ведь магнитному компасу в высоких широтах доверять нельзя. Зато солнечный компас под прозрачным колпаком астролюка работал безукоризненно. В наушниках звучали сигналы радиомаяков, береговые рации часто давали нам пеленги. Поплясав по циферблату, стрелка радиокомпаса застыла, наконец, на цифрах нашего курса. В наушниках нарастал гул. Родной ободряющий голос друзей встречал нас и здесь, в океане, далеко-далеко от земной тверди. Бортовая рация самолета Черевичного, работая со льда, выводила машины Масленникова и Агрова ко Второй дрейфующей базе.

Черные полусферы палаток, плоские, как на рисунке, очерния двух неподвижных машин — все выглядело точно так же, как и за несколько дней до того, когда прилетал в Первый лагерь, Но здесь, на Втором, посадочная полоса с огромной «Т», ограниченная воткнутыми в снег флажками, была шире, просторнее. На мгновение внизу мелькнул Иван Иванович — свежевыбритый, в нарядной шапке. Рядом с ним маячила саженная фигура в малице, перепоясанной красным кушаком, — штурман Вадим Петрович Падалко. Он держал в руках пластмассовый подносик из-под бритвенного прибора. На подносике была рассыпана пачка галет, стояла алюминиевая кружка, о содержимом которой нетрудно было догадаться.

— По русскому обычаю гостей встречаем хлебом-солью!

Иван Иванович обнял и расцеловал Масленникова, едва тот вышел из кабины, и, пригубив кружку, закусил галетой. Таким же ритуалом встретил Агрова голубоглазый улыбчивый Илья Спиридонович Котов.

Пока машины заруливали к отведенным местам стоянок, можно было оглядеться окрест. Нет, первое впечатление ошибочно: лед в океане не везде одинаков. Здесь, в каких-нибудь четырехстах километрах от географического Северного полюса, все выглядело иначе, нежели там, откуда мы прилетели. Огромные торосы — высотой в два-три человеческих роста — громоздились один за другим, точно скалы. Всюду вокруг, насколько хватал глаз, торчали синевато-белые островерхие глыбы. Из-за облаков проглянуло солнце, и грани торосов зарились многоцветным алмазным сверканием. Мне вспомнились иллюстрации фантастических романов. Так художники изображают какой-нибудь марсианский ландшафт.

Однако ничего фантастического в нашем положении не было. И если воспользоваться реальным, земным сравнением, то льдина, избранная Черевичным, напоминала застывшее горное озеро. Окружающие торосистые нагромождения предохраняли поле молодого годовалого льда от сжатий, трещин.

— Ну как, ребятушки? — тоном хозяина спрашивал Иван Иванович вновь прибывших. — Можно жить в такой берлоге?

— Полагаю, для области бывшей недоступности нужен свой областной центр, тут его и откроем, — посмеивался Котов.

— Однако соловья баснями не кормят, — вмешался Водопьянов. — Гостей просим к столу. Ты, Иван, принимай Виталия с командой. Ты, Илья, угощай агровский экипаж…

Пообедали, как полагается, с тостами. Поставили еще две палатки. Рядом с четырьмя неподвижными самолетами они образовали крохотную улочку. Чуть в стороне геофизики построили из снежных кирпичей свои павильоны. Гидрологи пробили во льду лунку, над которой поднялся зеленый брезентовый конус рабочей палатки с узенькой железной трубой, похожей на самоварную. Из трубы поднимался едва приметный дымок, из-под брезента доносилось стрекотание мотора лебедки.

Гидрологические исследования шли на больших глубинах. Стальной трос, наматываясь на барабан, вытягивал из пучины то «вертушку» — прибор для измерения скорости и направления течений, то батометры с пробами океанской воды, то продолговатую сетку, похожую на сачок для ловли бабочек, увеличенный в несколько раз. На мокрой прозрачной ткани трепыхались белесоватые крохотные рачки — планктон, бесформенное желе медуз, крохотная, с мизинец, рыбешка. В таких случаях профессор Яков Яковлевич Гаккель оживлялся:

— Смотрите, сайка.

И начинал рассказывать, сколь многообещающ улов в толще океанских вод. Ведь недавно еще среди ученых господствовало представление о полной безжизненности высоких широт.

Морскую живность гидрологи помещали в стеклянные банки со спиртом и формалином. Обитателям Центрального Арктического бассейна предстоял долгий путь отсюда в лаборатории Москвы и Ленинграда.

На тросе из глубин всплывали и тонкие длинные трубки, которые незадолго перед тем под толщей вод врезались в дно, захватывая пробы грунта. Содержимое трубок также тщательно укладывалось к перевозке по воздуху на Большую землю самолетом Задкова. Он теперь регулярно летал из Тикси на Вторую базу, доставляя новые и новые бочки с бензином. Закончив укладку штабелей в дрейфующей «нефтелавке», мы вносили в опустевшую просторную, как сарай, кабину воздушного танкера ящики с пробами ученых. Задков ворчал:

— Нет, плохо работает высокоширотная авиалиния, нешто это загрузка на обратный путь?

Роль грузчика в аэропорту Второй базы мне изрядно надоела. Снова потянуло в «ассистенты» к гидрологам. С утра до вечера (впрочем, тут в высоких широтах солнце не заходило уже вторую неделю) проводил я под брезентом, слабо пропускавшим солнечный свет. Как-то в разговоре заметил, что в сумерках у Якова Яковлевича вид такой усталый, замученный, будто сам он время от времени ныряет в глубину.

— В точку попали, — усмехнулся профессор, — если бы вы знали, как мне хочется собственными глазами посмотреть, что творится там — на дне…

Присев на корточки на обледенелой доске, перекинутой через лунку, он показывал вниз, в пучину, и перелистывал журнал наблюдений.

— Интересно, очень интересно…

Он рассказывал о том, что первый промер, сделанный на Второй базе, показал глубину 2700 метров. После этого ученый закрепил на тросе серию батометров с таким расчетом, чтобы нижний батометр раскрылся и взял пробу воды в 233 метрах от дна. Но когда батометры подняли на поверхность, выяснилось, что нижний не только не раскрылся, но и оказался испачкан грунтом. Значит, он достиг дна значительно раньше, чем ожидалось. Тогда спустя несколько часов гидрологи сделали следующий промер. И тут установили, что за время, пока льдина дрейфовала на северо-запад, глубина уменьшилась на 400 метров.