Крылатый следопыт Заполярья - Савва Морозов

Выбрались мы кое-как из аэроплана, глядим: по кустам вокруг деревенские ребятишки прячутся. Орут что есть мочи: «Хенде хох! Сдавайтесь, чертовы фрицы». А мы-то, и впрямь, юг весть на кого похожи, — одежа на нас была неформенная. Делать нечего, подняли руки вверх, подпустили ребят, спрашиваем: «Какой тут поблизости населенный пункт?» Отвечают ребята: «Станция Березайка Октябрьской железной дороги». Ну и посмеялись тут все: и ребята, и мы. «Кому надо, вылезай-ка» получилось, а? Не очень в общем ошибся с обратным курсом наш штурманец: как рассчитывал к Бологому, так примерно и вывел. Березайка-то от Бологого недалече. Вот и такие бывали истории с полярными летчиками на войне…

«ЗАКРЫТИЕ ПОЛЮСА». «ПОДВОДНАЯ АМЕРИКА»

Думая о Черевичном как о человеке вообще, отвлекаясь от профессиональных черт авиатора и полярника, я всегда отмечал его способность мыслить ассоциациями, умение схватывать детали событий, находить смысл прочитанного где-то между строк. Ведь книги мой друг любил, владел хорошим литературным вкусом. И был для меня не только собеседником-читателем, но и критиком, в какой-то мере даже редактором.

Помню, как показывал я ему наброски репортажа о сборах экспедиции «Север-2» в марте 1948 года — первой после войны большой воздушной экспедиции в высокие широты Арктики. Отправлялась она из Захаркова — соседнего с Химками столичного аэродрома полярной авиации.

«От мокрого асфальта Ленинградского шоссе тянулась пешеходная тропинка, вытоптанная в рыхлом снегу. Она петляла меж голых деревьев парка, близ речного вокзала, спускалась на лед водохранилища, чтобы через несколько сот метров снова подняться на берег к самолетному ангару и взлетной полосе… Шагая в сторону от шоссе, я, сам не зная почему, вдруг подумал, что по этой самой дороге проезжал некогда Радищев, путешествуя из Петербурга в Москву. Что, возможно, выглянув невзначай из возка, приметил он за неглубоким оврагов соломенные крыши курных изб подмосковной деревни Захарково…»

— Вот куда потянуло тебя, летописец, аж к самому Радищеву, — усмехнулся Иван Иванович, пробежав глазами первые абзацы моего машинописного текста.

Дальше, когда пошло описание армады крылатых машин, готовых к дальнему пути, он прочитал это место вслух и сказал:

— Что ж, Радищев тут кстати пришелся. Но пожалуй, и Гоголя не мешало бы вспомнить. Как это у него насчет видимого миру смеха и невидимых, неведомых миру слез… Мы ведь с Николаем Васильевичем вроде как соседи по Суворовскому бульвару; памятник ему, работы Андреева — гениальная, на мой взгляд, скульптура — во дворе стоит теперь, рядом с нашим Домом полярника… Ты знаешь, всякий раз, как домой иду, к нему подхожу, наглядеться не могу… «Невидимые миру слезы» — это надо ж так сказать…

Черевичный замолчал, сразу став непохожим на себя — вдумчивым, грустным. Однако и минуты не прошло, как обычная его улыбка — озорная и беспечная — смахнула мимолетную печаль:

— Ладно, что было, то прошло. Про слезы наши не будем поминать. Но все же знай: пришлось и нам, летучей братве, и ученым мужам, крепко повоевать, прежде чем удалось снарядить эту самую «крылатую армаду», как ты в своем опусе изволишь теперь выражаться…

И, отложив в сторону мой репортаж, достал из ящика стола пухлую папку переписки: свои докладные записки по начальству, карты, пронзенные карандашными стрелами, таблицы всевозможной цифири. Все тут было: и тысячи километров, и тонны горючего, и сотни тысяч рублей. Если судить по датам, первый проект большой воздушной экспедиции разрабатывался Иваном Ивановичем совместно с В. И. Аккуратовым сразу же по возвращении с Полюса недоступности, недели за две до вероломного нападения Гитлера на нашу Родину. А вернуться к этому проекту удалось лишь четыре года спустя, вскоре после окончания войны.

— Впрочем, как нам с тобой известно, одна техника еще не решает успех, главное — люди, — все более оживлялся Иван Иванович, листая свои бумаги и время от времени комментируя их характеристиками, с которыми я не мог не согласиться.

Некоторые авторитетные полярники жили еще довоенными, уже устаревшими представлениями. Размах работ новой экспедиции казался им чрезмерным, некоторый риск — нежелательным… Однако новое руководство Главсевморпути одобрило план экспедиции. Важную роль тут сыграл генерал Александр Алексеевич Кузнецов — бывалый авиатор, в самый трудный период войны командовавший военно-воздушными силами Северного флота. Назначение в Главсевморпуть сначала первым заместителем начальника, а потом и начальником пришлось ему, что называется, в пору. Он быстро нашел общий язык и с геофизиком Острекиным, которому было поручено руководство научными работами экспедиции «Север-2», и с Водопьяновым — ветераном Первой полюсной, также привлеченным к участию в этом новом, большом и сложном географическом предприятии.

Да, такого размаха, как теперь, еще не знали наши исследования в Центральной Арктике. Добрый десяток самолетов, около двадцати ученых разных специальностей, походная аппаратура, специально созданная для работ на льду! Районом предстоящих исследований были избраны края, еще не посещенные никем из людей, огромное белое пятно к северу от Новосибирских островов и острова Врангеля. И естественно, именно Черевичному, воздушному первопроходцу с довоенным стажем, поручалась теперь высадка головных научных десантов.

Обо всем этом и толковали мы с ним по возвращении из Захаркова, где в канун старта был устроен «смотр всех частей» — генеральная проверка всего снаряжения — от самолетных моторов и радиостанций до походных газовых плиток, отапливающих специально изготовленные куполообразные палатки — весьма удобные, портативные.

— Ну, все, — подвел Иван Иванович черту под нашей «частной пресс-конференцией», — топай, старик, домой, прощайся там со своими. Завтра к вылету не опаздывай. Тебе начальник приказал лететь до Тикси с Козловым. А дальше, когда на лед пойдем, начальство рассадит вашу репортерскую братию по машинам.

Не буду повторять того, что было потом написано и опубликовано «репортерской братией», участвовавшей в экспедиции. Не нуждаются в моих комментариях и документальные фильмы, показанные множеству зрителей. Но все же, думаю, уместно поделиться некоторыми впечатлениями участника и свидетеля событий.

Дело в том, что бывать в Арктике, путешествуя на кораблях, мне случалось до войны не раз, и память о той поре стала как бы «точкой отсчета», мерилом расстояний, времени, скорости. Дальней далью, истинным краем земли запомнилась мне пустынная бухта Тикси близ устья Лены, куда в сентябре 1933 года после полуторамесячного плавания во льдах и сквозь штормы прибыл наконец наш первый караван с грузами для Якутии. Всего несколько мелких речных баржонок ожидали нас тут, в заливчике Булункан. У входа в него под скалистым берегом виднелись полузатопленные обломки судна. То была «Заря» — шхуна Русской полярной экспедиции Академии наук, завершившая здесь долгий вояж в начале нашего века. А на рейде стояла другая шхуна — «Темп», единственный пока корабль, приписанный к будущему арктическому порту Тикси, где на берегу не было ни одного причала, ни одного строения, а только несколько палаток. Тогда над бухтой Тикси впервые в жизни поднялся я в воздух с пилотом М. Я. Линделем. Наш биплан Р-5 при посадке сломал поплавок, ударившись о волну, едва не затонул…