Темный рыцарь Алкмаара - Алексей Чернов

Конь смерти двинулся дальше, уже по земле, раздвигая грудью пшеницу, и за ним тянулся дымный черный след.

Дарган вместе с нежитью шел по полю. Приказ был: добить всех, никому не сохранять жизни. Впрочем, за рыцарем смерти работу доделывать не приходилось — он сразу разил насмерть. Трупы лежали посреди хлебов — где-то огонь выжег черные борозды, где-то всего лишь небольшие круги — невызревшая пшеница плохо горела. Кровь убитых, так легко бежавшая из ужасных ран, виделась Даргану все еще алой. Лишь, засыхая, она чернела. Алкмаарец наклонялся и всматривался в лица — еще почти живые. Все эти люди казались спящими, которым привиделся дурной сон.

Дарган вдруг понял, что пройдет еще немного времени, и он полюбит эту алую яркость крови, она уже сейчас манит и очаровывает его, как дракона притягивают драгоценные камни.

Он вздрогнул, услышав звук рога, и, оглянувшись, увидел, как наперерез рыцарю смерти мчится по полю всадник. Конь под ним был каурый, попона зеленая, стальные доспехи сияли на солнце. Всадник галопом мчался на Зитаара, нацелив копье в грудь рыцарю смерти. Но тот даже не стал отбивать удар. Черный конь попросту поднялся в воздух и ускользнул от копья. А огромный меч смел безрассудного рыцаря с седла. Каурый конь понесся дальше уже без всадника.

Тела убитых сволокли крючьями и бросили под копыта коням рыцарей смерти. Скакуны разделывали мертвую плоть острыми костяными бивнями и пожирали. Странно было бы, если б эти огненогие твари питались травой.

Тех, кто сдался с самого начала и не оказывал сопротивления, согнали на площадь селения. Им Мортис даровала свою милость. Некромант в алом пышном кафтане, с ожерельем из черепов на груди, приблизился и ударил в землю посохом. Потемнел воздух, будто туча сгустилась над площадью, дрожь пробежала по телам несчастных, все разом рухнули на колени, кто-то закричал. Площадь окружили воины-скелеты, чтобы никто не вырвался из очерченного круга. Через несколько часов пленные начнут кашлять кровью и умирать в муках от чумы, чтобы восстать после смерти и влиться в армию безмясой богини.

Четверо мертвых воинов приволокли оглушенного рыцаря и бросили к остальным. Он что-то бормотал и пытался подняться. Искал свой меч и указывал на рыцаря смерти, что стоял поодаль. Кажется, смельчак все еще хотел вызвать Зитаара на поединок.

Тем временем в кузнице на окраине поселка несколько оставленных в живых человек во главе с кузнецом ковали новые доспехи. Летели от наковальни алые и белые искры. Ржал от ужаса и боли привязанный невдалеке конь. Он бил в землю копытом, и при каждом ударе огонь охватывал ногу несчастного скакуна. Из черепа его уже начали прорастать бивни. Знакомый Даргану здоровяк в облезлом плаще принес коню кусок человеческой плоти и бросил под ноги. Жеребец храпел, косил лиловым глазом, пытался сорвать повод. Человек хохотал.

К утру все заболевшие умерли, а на рассвете поднялись нежитью.

Дарган видел, как рычал и бился в лапах четырех зомби восставший рыцарь.

Он выкрикивал одно и то же, одно постоянное, отчаянное «нет». Но с каждым выкриком голос его все сильнее хрипел и становился все тише. Наконец он смолк и, обессиленный, повис в руках мертвецов.

Теперь он и сам был живой мертвец. Он смирился.

Ему подвели огненогого коня в черной броне, и новоявленный рыцарь смерти вскочил в седло. Лицо его исказилось — от злобы, ненависти и ярости. Один из живых прислужников, дрожа, подал всаднику шлем из вороненой стали, украшенный золотым обручем. Рыцарь смерти надел шлем и скрыл свое лицо.

Несколько раз Дарган отставал от своих и обходил обоз — здесь среди женщин и мужчин, оставленных для каких-то целей Мортис в живых, шли мертвые женщины и дети алкмаарцев. Не нуждаясь ни в пище, ни в крове, они, как и воины нежити, по приказу своей новой богини послушно переставляли ноги. Здесь на десятый день страшного похода Дарган обнаружил мать и сестру. Они брели в своих шелковых нарядных платьях среди маркитантов и шлюх, и лохмотья драгоценной ткани, изодранные о колючки и камни, повисали на засохших кустах, трепеща на ветру, как праздничные ленточки в день поминовения предков.

— Мама! — кинулся к матери Дарган.

Но увидел уже привычные глаза-бельма, посеревшее лицо с лопнувшей на щеках кожей, ощутил запах гниющей плоти и отшатнулся.

— Дарган… — Она узнала его и улыбнулась, протянула серую мертвую руку.

На миг зеленоватые радужки глаз обрели прежний цвет теплого янтаря.

— Мальчик мой! — Любовь матери не могли до конца убить никакие, даже самые страшные заклинания Мортис.

Он бросился к ней, обнял, не обращая внимания на запах тления.

— Ты жив? Да? Ты жив? — В ее голосе прозвучала надежда.

Он хотел сказать «да», но не смог.

— Я, как все, но помню вас, — прошептал он.

Сестра лишь на миг скользнула стылым взглядом по его лицу и отвернулась. Ее любовь не пересилила смерть и умерла вместе с нею.

— Ты не видела Лиин? Среди вас ее нет? — торопливо спросил Дарган, с ужасом видя, как уходит янтарь из материнских глаз, как они мелеют и вновь превращаются в серые бельма.

— Нет, мой мальчик, нет, Лиин тут нет. Но я видела Тагана. Таган здесь. Все наши теперь собираются вокруг него. Он вновь глава дома. Иди к нему. Служи ему. Рядом с ним не пропадешь.

Она порылась в складках своей полуистлевшей одежды и вытащила маленькое зеркальце — алкмаарки всегда носят при себе такие безделки в серебряной оправе. Вообще женщины Алкмаара большие кокетки, в Альзонии говорят (вернее, увы, говорили): если женщина не посмотрелась сто раз в зеркало за день, то она — не женщина. Даже в склепы женщинам кладут зеркала, как будто мумиям так уж приятно глядеть на свои отражения.

— Возьми, оно тебе пригодится, — сказала мать.

— Зачем?

— Каждое утро осматривай лицо и руки. Если поранишь мертвую плоть, она расползется, как старая ткань. Надо заклеивать ранки смолой. А еще лучше получи у Тагана его чудесную мазь. У меня есть немного, Таган дал мне по старой памяти в обмен… — она нахмурилась. — Уж не помню, что я ему отдала. Кажется, ожерелье из настоящего немагического янтаря.

Она почти насильно всунула в пальцы Даргана стеклянный флакон.

Даже став нежитью, мать прежде всего думала о любимом сыне.

Дарган не стал говорить ей, что подаренный флакон уже полностью пуст.

Он обнял мать, сознавая, что делает это в последний раз.

— Надо же, мертвяк, а с бабами обжимается, — расхохоталась какая-то толстая тетка, вообразившая себя живой.

— Я ее убью, — сказал Дарган.

— Ты серьезно, мальчик мой? — спросила мать, заставив его вновь к ней оборотиться.