Русь Богатырская: былинные сказания - Старостин Василий Адрианович

Мамаево побоище

Наезжало царище Мамаище, Выходило, голосило-вопило оно: «Эй вы, мурзы мои, слуги борзые, Кто умеет разговаривать по-русскому?» Мурза-бурза один подвыскакивал — Он стар, горбат, наперед покляп, А носище крючком, а лицище сморчком, Бородёнка клочком, а губищи трубой, Волосьё на башке редковатое, А глазищи те вороватые. Голосище-то хриповатое: «Уж ты гой еси, царище Мамаище, И по-русскому, и по-немецкому, По-всяковскому умею подъязычивать, Растулмачивать, перетолковывать!» «Поезжай, мурза мой сын татарович, Приказуй от меня Илье Муромцу: Пусть платит мне дани-выходы И сдается без бою-кроволитья в полон!» Вестник злобный-чумовой на коня скакал, На Илью налетал, на богатырский стан, Прорывался, на стол ярлыки кидал. Брал Илья, читал, их прочитывал, Перечитывал да причитывал: «Охти мне, охти мне, охти мнеченьки! Ай, не вёшна вода пообтопила нас, Ай, не зимняя вьюга снегов нанесла, Обложил нас царище Мамаище Без числа да без сметы силой воинской. Ох, платить-не платить дань выходы, Откупаться ли от бою кроволитного? Ты, Алёшенька, свет Попович млад, Ты немилостивого позадари посла!..» Выходил стар казак из бела шатра. Видит: небо в облаках всё заоблачено, Оно тучами все затучено. Высока гора, да вершинушка Вся туманами затуманена. Велика судьба, да ино грудь-душа Вся заботами иззабочена. «Налетайте вы, ветры буйные, Восповейте вы, вихри грозные! Поразвейте все тучи чёрные, Засияй над Русью красно солнышко, Только мне не сиять больше, старому! Ах ты, старость, ты, старость, невесёлая, Невесёлая старость, ты, глубокая, Старость грузная да на триста лет, Что на триста лет да пятьдесят годов! Ты застала меня, старость старая, В чистом полюшке, во ковыльной степи, Настигала меня хищным коршуном, Налетала ты чёрным вороном, Да и села на мою буйну голову! Где ты, молодость молодецкая? Воспокинула ты старинушку, Улетела ты, моя молодость, За леса, за моря ясным соколом!» Илья Муромец Добрынюшке наказывал: «Ай, Добрыня ты свет Никитьевич, Ты садись за бумагу, поспеши-напиши Тридцать позывов русским витязям! Ты, Михайлушко свет Данилович, Ты призывы по Руси развези-разнеси, Созови всю дружину на почестный пир, На последнее побоище с татарами!» Принимал Михаил по́звы скорые, Легкой белкою на коня скакал, Серым зайчиком по полям бежал, Белым кречетом Ловчанинович Облетал богатырей да со по́званью. А Добрыня по наказу атаманову На усчёт вражью силу усчитывал. Воротился-привез весть нерадостную: «Ай, же ты, стар казак Илья Муромец, Я привез — не привез тебе сметицу: Чтоб ордынскую силу описать-сосчитать, Надо тридцать три скорых счи́таря, Надо тридцать три быстрых пи́саря, Надо времени три года, три дня!» Собралась-солетелась Русь дружинная. Говорил Илья Муромец речь такову: «А не медлить нам, дружина святорусская, Не давать нам царищу Мамаищу К битве прежде нас изготовиться. Мы вперёд пойдём, мы ему привезём Дани-выходы боем-се́ченьем! Сам первым я еду в силу-орду. Засвистит когда Святогоров меч, Зазвенит моя кольчуга серебряная, Загудит быстра калена стрела, Заревут рёвом татарове. Вы садитесь тут на борзых коней, Вы скачите на силу на неверную, Вы падите, налетите со всего рывья, Вы секите-рубите со всего плеча, Вырубайте-досекайте до едина врага!» Ходко-быстро возлетал стар казак на коня. От земли добрый конь отделяется, Над равнинными над степнинами, Над долинами-горами надстилается, В становище ко Мамаю прорывается. А Мамаище на девяти скамьях Измещается при девяти столах, Бородища из трех волосин-ветлин, А глазищи-то из двух чернущих котли́н, Он толстущими губищами шлепает: «Аль потолще мне Русь не припасла посла? Как поправились вы там, как покаялись? Все ль дороги, все ль постои поустроили?» Безо спеши сказовал Илья, без торопи: «Мы управились, мы покаялись, Повстречать орду с почетом изготовились, Есть конюшни для коней, терема для гостей!» Ухмыльнулося царище Мамаище: «А не глуп ваш, всё во опонял, Илья Муромец, А каков он на толст, а высок ли на рост?» «Ты глянь на меня, царь Мамаище: Он у нас Илья всем весь, как я: Он и ростом, и толстом, и величеством!» «Это что ещё за богатырь за такой? Я с такой мелкотой и не пошел бы на бой: Я такого Илью — тьфу: верёвкой совью, В три дуги согну, во песок сотру!» Эти речи Илье не показалися. Молодецкое сердце раскипелося, Раззадорился Илейко, разретивился, Вынимал он свой Святогоров меч, И сносил ему, Мамаищу, голову. Зачинал Илья богатырский бой. Засвистел тогда Святогоров меч, Зазвенела кольчуга серебряная, Загудели стрелочки каленые, Загремела палица булатная. Заревели ревом татарове. Позаслышала дружина, поднималася, На поганых басурманов припускалася. Начиналось великое побоище На Дону, на Непрядве, — Куликовское. Первым в битве головушку буйную Положил за Русь Пересвет-богатырь. Восклицал-воззычал Илья Муромец: «Мы ли, братцы, будем горевать-бедовать? На миру богатырю и смерть красна — И красна эта смерть Пересветова! Кто падёт вот такою смертью красною, Тот навеки бессмертным становится!» Возмахнул стар казак Илья Муромец — Он рукой своей богатырскою. Засвистал-заблистал мечом-молнией. Засверкали мечи у всей дружинушки, Зазвенели кольчуги серебряные, Запосвечивали шлемы золочёные, Засияли щиты богатырские, Заповзвизгивали тетивы на луках, Запосвистывали стрелочки калёные, Загремели палицы булатные, Заревели басурманы поганые: Сила русская ломит татарскую! А татарове гнутся и ломятся, Да назад — лих стоят, а не пятятся. Тут Добрыня-провор строй рвёт да — вперёд: Сколько рубит мечом, вдвое топчет конём, Не берёт, не сечёт его ни меч, ни копьё. Вдруг конь под Добрыней вспотыкается, А Добрыня на коня осержается, Он и бьёт коня до мяса чёрного, В стременах над ним приподнимается. В этот миг перед Добрыней богатырствующим Смерть грозная проявляется, Голозубая, лихобойная: «Стой, Добрыня, ты понаездился, На свой на век набогатырился!» Духом падает Добрыня, ин спрашивает: «Кто ты есть такой? Богатырь ли ты? Царь-царевич ли? Королевич ли? Из какой ты земли? Из какой орды? Прочь с пути, дай творить дело правое!» Отвечает страхолюдница Добрынюшке: «Я не царь, не король, не царевич я, Лихо всех богатырей, королей, царей Во Вселенной всей я всех сильней! Я — смерть твоя и за тобой пришла, По́лно ратиться тебе, молодечествовать!» «Ай, же, смерть моя, смерть престрашная! Как возьму я себе саблю острую, Отсеку тебе пустую голову!» Тут смерть в ответ расхохоталася, Мать сыра земля восколебалася, — «Не гордиться бы, богатырь, тебе, Перед смертищей не похваляться бы: В мире силы грознее грозной смерти нет. Кайся! К гибели уготовь себя! Вынимаю вот пилья невидимые, Достаю ножи наострённые, Подсеку тебе жилочки становые, Выну душу из тела богатырского!» Возмолился Добрыня к душегубице: «Пощади меня, смертья всесильная, Дай сроку мне на один хоть год! Сокрушим-ста мы силушку татаровичью. А тогда до тебя я и сам приду, Буйну голову я и сам сложу Под пилья-ножи твои невидимые!» Умолить-то смертину не умолишься, Сроку-воли у неё не упросишься. «Я не дам тебе жизни и на день на один!» «Дай мне времени, смертья, хоть на два часа!» «Я не дам тебе ни мига единого!» Доставала тут пилья зубчатые, Вынимала ножи наострённые, Подсекала смерть Добрыню, приговаривала: «Мой сегодня день, пированьище: Я Добрынюшку-то да в этот миг подсеку, Погублю в другой Илью Муромца!» Позасекла смерть Добрынюшку Никитьевича. Повалился Добрыня со добра коня. Усмотрел-углядел Илья Муромец Это бедствие всепечальное, Позвал-приказал молодцу Ермаку: «Ты послушай, Ермак Тимофеевич! Пал Добрынюшка во честном бою, И татаровичи одолевают там. Ты иди, Ермак, ты встань головой, Замени ты Добрынюшку Никитьевича, Окрыли осиротелую дружинушку!» Удалой-молодой буря-витязь Ермак Прилетал-ставал за Добрынюшку, Окрылял-возрождал у дружины дух. А в ту пору на Алёшу на Поповича Понадвинулася силища да страшная, И не гнётся та сила и не ломится, И назад-то она ведь не пятится. И погиб тут Алёшенька в неравном бою. Углядел-узрел Илья Муромец: Хлыном хлынула татарская несметица. Призывал Илья Васюту Игнатьевича: «Ты иди-тко, Васюта, укроти-утиши, Что-то больно там татары расшумелися!» Не ослушался Василий Игнатьевич: Укротил-утишил басурманщину. А тут-то все цари поганые Позамыслили, позадумали. Сговорились погубить главный корень Руси: Навалилась орда на самого Илью. И смертиха-страшилиха повысунулась, На пути перед Ильей повызнялась: «По́лно ездить, старик, — понаездился!» Твёрдым духом не падал, громко зыкнул Илья: «А кто ты есть и откудова? Ты — силач-богатырь? Ты владыка ли? Для чего мне указы указываешь?» Рокотала-громыхала в ответ карга: «Я не царь, не король, не силач-богатырь! Я — последний твой миг, я — смерть твоя!» Илья Муромец про себя твердит: «На бою мне смерть ведь не писана! Мне бы смерти в лицо поглядеть — не сробеть, Смелым по́глядом и победить её! Открывайся, смерть, ты курносиха, Рокотуша-старуха, пустоглазиха, Посмотрю на тебя: какова ты есть? Не замедливай! Нету времени мне — Одолели басурманы, злые недруги!» Громыхнула вражина смехом-рокотом: «Старичище мне заприказывал! Лих не знает стар да не ведает: На моё лицо не взглянуть никому, Ино взглянешь — обомлеешь стыдной о́бомленью!» Осерчал-зазычал Илья неистово: «Ах, безносиха! Лихоглазиха! Я взгляну и пересилю твою смертную Неудольную образинищу!» И сохватывал Илья рукою мужественной Покрывалину с лиходеихи. И воззрилась на него смертина лютая, И разит, и мертвит зраком-ужасом. А не будь же он плох, неустрашимый Илья, Он глядит на смертищу и не смаргивает, Страхом-трепетом не сокрушается. И взыграла-вскипела молодецкая кровь, Возросла-возвеличилась в Илье душа, От бесстрашья удалого — гордость смелая. И немеет смертиха перед буйным бойцом, Опускаются ручищи костлявые, Обвисают во старухе кости сохлые, А в зубастом рту застревают слова. Пальцы цепкие да погремучие Пильев-зубьев-ножей не захватывают, Наточённых-наострённых не удерживают. А Илья-то — он отвагою всё полнится, Он во все глаза смотрит смерти в лицо: «Ты, иссохлая ведьма стародряхлая, Плохо знаешь, мало ведаешь про русский люд! Не туда пришла, не того нашла, Сторонись, каргуха, изомну-растопчу, Уноси ты костищи свои ветхие — На бою мне, Илье, смерть не писана!» И окреп Илья сильным духом своим. И ударил по коню, и размял-растоптал Душегубную свою супостатицу. И почуял он вдруг легкоту на душе, Ликованье-отвагу безудержную. Засвистел Ильин пуще прежнего меч, Зазвенела кольчуга звонче старого, Загремела громче палица булатная, Заревели с перепугу татаровичи. Задрожали-побежали короли-цари. Впереди других борзый царь Кучум От Ильи спешит, сам криком кричит: «А не дай нам бог воевать на Руси, На бою, на войне с русским встретиться. Заречёмся мы и на Русь ходить, А и детям закажем, а и внукам своим, Нашим правнукам и праправнукам!» А на ту пору к Илье Муромцу Подлетал-подскакал удалой Ермак. «Ты дозволь, атаман, за Урал пойти, За Уралом, за Камнем добить-сокрушить Все остаточки там татарские. Пусть плодиться им будет не от кого, И да пусть же Русь и на все времена Воевать-разорять будет некому!» И повыпросил дозволенья Ермак. За Уралом, за Камнем, татаровичи И не ждали они, и не чаяли Гостя славного, гостя буйного, Удалого Ермака Тимофеевича. Но пришел он, Ермак, неотвратной грозой, Понадвинулся за горы каменные, На Тобол, на Иртыш, на Сибирку-реку, Разражался он, и проливался он Ветром-вихрем, громом-молнией, Тучей огненной над татарами. И погибли, сгорели, в прах развеялись Вековечные супостаты-враги, Приневольники-притеснители, Разорители те святой Руси. Слава славному, непобедимому Богатырству русскому извечному, Добру молодцу Илье Муромцу, Удалому Ермаку Тимофеевичу!