След солдата - Нгуен Тяу

Мы были уже на середине, когда появилась большая группа девушек, вьетнамок и горянок. Они были фронтовыми носильщиками и шли на северный берег за грузами. Солдаты из транспортной роты, заслышав женские голоса и смех, поспешили одеться. Наша рота и группа девушек-носильщиков встретились лицом к лицу. Крепкие горячие девичьи руки, перебиравшие трос, невольно задевали руки солдат. Одежда девушек была по грудь мокрой. Одна из них вдруг сдернула с моей головы фуражку, крикнула: «Поменяемся на память!» - и нахлобучила на меня свою мокрую, с зелеными нейлоновыми листиками панаму. Я не успел даже как следует рассмотреть ее лицо, потому что сразу же над рекой под радостные крики и смех взлетели вверх панамы, фуражки, каски, платки. Одной девушке с непокрытой головой наш разведчик протягивал свою каску. «Мне нечем с тобой поменяться», - закрасневшись, сказала она. «Бери так! И от солнца, и от пуль защитит. Когда объединим страну - отдашь». - «Где же я стану тебя искать?» - «Придешь сюда, только получше запомни мое лицо!»

«Отставить! - раздался голос нашего командира. - Всем сохранять строй!…»

1 октября. Подошли к первому пункту связи «К». Обстановка изменилась, и мы получили приказ вернуться на северный берег. Мне с Каном дали задание получить на тыловых складах новую аппаратуру, поскольку в пункте «К» не было соответствующей рации. На складах пришлось прождать около недели. Наконец мы получили все необходимое и сразу же пошли догонять своих. Когда мы снова оказались на северном берегу реки «Б», на месте первой переправы начался ливень. На этот раз река казалась хмурой и неприветливой. Вода поднялась, затопив все камни вдоль берега. Небо было затянуто тяжелыми тучами. В листве деревьев завывал ветер. Над головами друг за другом проносились самолеты. Средь бела дня, высвечивая каждую пядь реки, в небе висели осветительные ракеты. С западного направления доносились взрывы бомб самолетов Б-52…

Реку преодолевали со спасательными кругами. Мы с Каном пристроились к группе командования из подразделения «Нинь»; они помогли нам переправить часть аппаратуры. Свист ветра, вой самолетов и бомб - все слилось в один сплошной рев. Когда пролетели два самолета, мы впятером, держась за один круг, вошли в воду. Предварительно, передавая из рук в руки баночку с тигровой мазью, каждый из нас, чтобы согреться (от холода зуб на зуб не попадал!), взял щепотку в рот. Двух таких переправ через реку «Б» оказалось вполне достаточно для того, чтобы я окончательно почувствовал себя взрослым.

13 октября. Моя панама была крепко привязана к поясу, и все же ее сорвало, когда мы переправлялись через реку «Б». Наверное, ее поднял кто-нибудь, кто переходил реку следом. Мне теперь придется идти с непокрытой головой. Здесь это модно. По одежде и по тому, как ее носят, можно сразу составить представление о солдате или даже о целом подразделении. Те подразделения, которые идут при полной амуниции, в незакатанных брюках, фуражках и с набитыми вещмешками, - это новобранцы. Те же, кто уже давно на фронте, идут обычно в майках и шортах, с пустыми вещмешками и непокрытой головой…

5 ноября. У меня нечаянная радость: вчера встретил отца. Он сильно постарел, но все такой же непоседливый и горячий, как юноша. Всякий раз, когда вспоминаю о доме, в первую очередь вспоминаю отца. Почему, сам не знаю. Сначала думаю об отце, а потом о матери и сестренке. О старшем брате - редко. Когда-то слово «отец» олицетворяло для меня силу и строгость, оно же было неиссякаемым источником, откуда мать то и дело черпала поучительные примеры. Однажды, когда я еще учился в школе, в старшем классе, мать, поглядев на мои длинные волосы, спросила: «Это ты так постригся?» - «А что?» - «Постригись покороче, как отец». Я огрызнулся: «Все как отец! Отец - одно, а я - другое!» - «Откуда ты набрался всего этого, Лы? Плох тот сын, который не старается походить на отца». Я понимаю, что нагрубил матери, хотя и не сразу признался в этом. Наши отцы сделали великое дело: они отстояли, защитили страну и указали нам путь, трудный, но славный. Мы благодарны им и хотим быть достойны их.

Отец, эти строки обращены к тебе. Всю жизнь ты отдал армии. Ты принял свой первый бой еще тогда, когда меня не было на свете. И я горжусь тобой. Мне хочется во всем походить на тебя. В тебе я люблю все, хотя ты и не имел возможности, как другие отцы, быть всегда возле своих детей и наставлять их. Я люблю и маму, как красоту речки возле нашего дома, к которой я привык с детства. Я люблю тебя, как Красные горы за нашим домом, которые увидел, когда мама впервые вынесла меня на руках за порог. Мама и соседи часто рассказывали о том, как в День народных советов, в память о революционерах, расстрелянных в Красных горах, один юноша, простой крестьянин, ночью водрузил на вершине горы алое знамя с серпом и молотом. Его было видно даже в селах по ту сторону реки. Этим юношей был ты, отец. Потом тебя арестовали, но сколько тебя ни били, ты не стал на колени перед правителем уезда. Я как наяву вижу это красное, с серпом и молотом знамя, осветившее ночь бесправия, окутавшую тогда нашу страну. Я знаю, ты ждешь меня, и я обещаю тебе, что заслужу право стать членом партии. Верь, отец, ведь я - твой сын».

В середине января группа разведчиков, в которую входил Лы, заступила на боевое дежурство. Они должны были вести наблюдение за тем, чтобы противник внезапно не высадил воздушный десант и не нанес удара по флангу наших войск.

НП располагался на Чыонгшоне. Прямо перед разведчиками вырисовывались силуэты высоких гор, вершины которых - по ним как раз и проходила граница с Лаосом - всегда были закрыты облаками. Редкие деревья на склонах, белокорые стройные сайги, в результате того, что самолеты противника не раз разбрасывали здесь отравляющие вещества, теперь стояли голые, без листьев. Вдали раздавался гул орудий нашей артиллерии, обстреливавшей американскую базу в долине Кхесань. Небо, затянутое пороховым дымом, низко нависало над землей. Ночью его то и дело прорезали сверкающими полосками трассирующие снаряды.

До того как прибыть сюда, Лы около недели провел с топографами. Вместе с ними он успел побывать у заграждений Такона. В одну из вылазок они лицом к лицу встретились с противником: нашим топографам нужно было сделать привязку к местности в южном направлении от линии обороны, а группа солдат марионеточной армии, человек десять, как раз устанавливала там дополнительные ряды заграждений. В бой, однако, ни те, ни другие вступать не стали.

В полдень, когда и наши топографы, и вражеские солдаты отошли к своим, Лы получил приказ остаться и вести наблюдение. Неожиданно он натолкнулся на солдата марионеточной армии. Совсем еще мальчишка, с изможденным и бледным, как у наркомана, лицом, он сидел на корточках и справлял нужду. На коленях у него лежал, как показалось Лы, пустой рукав куртки. Лы подумал про себя, что у парня нет руки, и очень удивился, когда, подняв солдата, обнаружил, что у того обе руки целы и невредимы. Солдат оказался безоружным. Прежде чем поднять руки, он долго возился с новенькой медной пряжкой на поясе. Лы приставил дуло автомата к его затылку, заросшему лохмами длинных, падавших на воротник куртки волос.

– Где оружие? - крикнул Лы.

– Честное слово, у меня ничего нет!

– Врешь. Говори, куда спрятал!

– Мы устанавливали заграждения, я его оставил там…

– Где это «там»?

– Там, где я работал…

– Вернись и принеси!

Дуло автомата, зажатого в руках Лы, покачивалось у самого лица пленного.

Пленный, прихрамывая, медленно двинулся с места.

– Что у тебя с ногой? - спросил Лы.

– Наступил на колючую проволоку…

– Кончай придуриваться, хуже будет!

– Но я правда поранился об колючую проволоку!

Лы подвел пленного к заграждениям. Тот проскользнул под ослабевшим первым рядом, быстро отполз за груду приготовленных здесь новых мотков проволоки и, поднявшись во весь рост, вдруг крикнул Лы, хлопнув себя по заду:

– Вот мое оружие!

Пули, выпущенные Лы, попали в мотки проволоки. С перекошенным от страха лицом, солдат выругался и, спотыкаясь, бросился бежать по травянистому проходу между рядами проволочных заграждений. У Лы горели лицо и уши. Руки, сжимавшие автомат, дрожали от ярости. Он выпустил целую очередь, но безрезультатно.

Пленный удрал. Дождем посыпались мины и пули. Лы, прижимая голову к земле, залег перед заграждением, проклиная и себя, и пленного.

Вернувшись к своим, он не посчитал нужным ничего скрывать и чистосердечно обо всем рассказал. В роте все долго покатывались со смеху. Но сам Лы расценил случившееся как тягчайший позор в своей жизни и поклялся как можно быстрее смыть его.

Изо дня в день, принимая все меры предосторожности, чтобы ничем не выдать своего присутствия, бойцы продолжали вести наблюдение. Время от времени кто-нибудь из них отправлялся ловить белок или собирать лесные травы и клубни. Здесь, вдали от своих, бойцы быстро сблизились. В свободное от дежурства время они многое рассказывали друг другу, доверяя самые сокровенные мысли, и уже через несколько дней о каждом стало известно все.