След солдата - Нгуен Тяу

Туман постепенно рассеивался, и теперь ряды траншей и брустверов противника оказались совсем близко. «Может, пленный ждет новой вылазки, чтобы удрать? - мелькнула у Лыонга мысль. - Вероятность не исключена». Лыонг приказал Фану завязать пленному глаза и руки.

– Зачем? - робко спросил Фан.

– Здесь война! - рассердился Лыонг. - Скажи-ка ему, что здесь война и что дело может кончиться даже расстрелом. Если он сейчас же не поднимется и не пойдет за нами, накинь ему веревку и волоки за собой.

Фан и Лыонг привели пленного для допроса на позицию пехотинцев. К этому времени здесь все было усеяно трупами вражеских солдат.

Фан запер пленного в одном из пустых блиндажей, где раньше хранились снаряды, и вместе с Лыонгом отправился собирать карты и другие ценные материалы у убитых американцев. Неожиданно над позициями появился вражеский самолет. Из-под веерообразных крыльев его посыпался дождь белых, как известь, зерен. Еще один такой же самолет обрушил вниз огонь из своих пушек, и сразу все вокруг охватило огнем и клубами дыма.

Лыонг и Фан успели спрятаться в блиндаже помощника командира пехотной роты. Авиация, группа за группой, начала бомбить позиции. Охваченная пламенем земля содрогалась от взрывов.

Вокруг распространился удушливый запах бензина. Язык пламени уже лизал порог блиндажа.

– Что это они разбрасывают? - недоуменно спросил Фан.

– Сухой бензин, уничтожают трупы своих, - пояснил Лыонг. - Разве не видишь, как горит?

– Наверное, они больше из своих окопов носа не высунут! Черт бы их побрал! - с сожалением констатировал помощник командира пехотной роты.

Когда бомбардировка прекратилась, Фан бросился к блиндажу, где оставил пленного. Вокруг еще все пылало и дымилось, в воздухе стоял тяжелый, тошнотворный запах горелого мяса.

Фан повел пленного к Лыонгу. Вокруг валялось множество скорчившихся в самых разнообразных позах трупов американских солдат. Пленный, бледный, без кровинки в лице, охваченный животным страхом, то и дело вскрикивал, поспешно крестился и отворачивался, платком зажимая рот.

– Не подоспей я вовремя, он бы задохнулся, - сказал Фан Лыонгу. - Кому-то пришло в голову сложить в этом блиндаже груду трофейного американского оружия. Все уже загорелось. Хорошо еще, не было боеприпасов.

– Ты уже спрашивал его о чем-нибудь? - Покрасневшими от усталости и бессонницы глазами Лыонг пристально взглянул на пленного.

– Нет, он сам пытался подхалимничать и говорил какую-то чушь. Я велел ему заткнуться.

– Что именно он сказал?

– Эти бравые вояки страсть как суеверны! Сказал, будто наперед знал, что на войне его не убьют, а только ранят в ногу: в детстве, мол, старший брат во время игры всадил ему стрелу в пятку.

– Черт с ним! Спроси-ка, что им сообщили перед вылазкой! Что ему известно о двадцать шестой бригаде?

Пленный, обняв руками колени, сидел на полу в углу блиндажа и всем своим видом выражал раскаяние. Фан, который повидал уже немало пленных воздушных пиратов, вот так же сидевших перед ним, внимательно разглядывал американца. Полоса света из узкого отверстия в потолке блиндажа освещала лишь половину продолговатого, тонкого, будто фарфорового лица, другая половина терялась в темноте. Пленный время от времени натужно кашлял, и тогда полосы света и тени менялись местами. Американец, нервно потирая руки, говорил минут пятнадцать. Слушая пленного, Фан чувствовал, что его все больше и больше охватывает разочарование. Растерянно ероша волосы, он повернулся к Лыонгу и с обидой и раздражением в голосе сказал:

– Зазря только время потеряли. Поймали кретина на свою голову!

– Что он говорит?

– Да он, оказывается, ни черта не знает! Он не солдат, а портной.

– Проверь-ка, не ломает ли он комедию? Вспомни, как он упирался, не хотел идти сюда. Что-то здесь не так, не может быть, чтобы он совсем ничего не знал.

– Я его уже спрашивал, почему он так упирался. Говорит: боялся, что расстреляем. Сдается, что он не врет. Я раньше с их пилотами имел дело, так те намного хитрее и упрямее, но ни один из них не пытался устраивать представление.

Лыонг, после того как пленному задали еще несколько вопросов, тоже поверил в его искренность. Кроме некоторых незначительных сведений о солдатах и офицерах, находившихся сейчас в окружении, пленный ничего не знал из того, что интересовало Лыонга. Американец то вытягивал дрожащие руки перед собой, то складывал их на груди и умоляюще смотрел на Лыонга, изо всех сил стараясь, чтобы ему поверили. Пленный сообщил, что его зовут Том, что он - сержант интендантской службы в бригаде, всегда сидит в блиндаже и не контактирует с остальными солдатами. Эта вылазка для него первая, обычно же он занимается одним и тем же: шьет флаги, ремонтирует бригадные знамена и штандарты (в Таконе он отвечал за целый склад американских флагов и знамен). «Меня не интересует, сколько ты там этих знамен хранил. Тоже мне вояка, ни черта не знает», - раздраженно думал Лыонг, продолжая вслушиваться в монотонный, как на проповеди, голос пленного.

– …Каждое утро морские пехотинцы отдают честь национальному флагу, - рассказывал тот. - Вернее, так было раньше. Флагшток в Таконе высотой одиннадцать метров. Когда ваша артиллерия начала регулярный обстрел, флаг стали лишь приподнимать над землей, для проформы, без надлежащего церемониала. Но вашим артиллеристам все равно удавалось ежедневно лишать американцев одного полотнища…

– А ничего говорит, - рассмеялся Лыонг. - Скажи ему, пусть продолжает.

– Хорошо, - ответил пленный, - только, если можно, дайте сигарету. То, что я видел сегодня, ужасно. Все эти мертвецы… Среди них я увидел знакомого, я узнал его по монетке, висевшей на шее. Да, я понимаю, я у вас в плену и здесь фронт, но, клянусь, я ничего не знаю, кроме склада знамен и флагов в блиндаже. Что я знаю об армии? Знаю, что американская армия разделяется на пять военных зон. Я принадлежу к той, которая действует в Азии, прибыл сюда в прошлом году. Могу засвидетельствовать, что еще ни в одной точке земного шара не было стольких продырявленных американских знамен и флагов. Вы бы ужаснулись, если б узнали, какой объем работы мне приходилось выполнять. Я давно уже ничего не шью - нет материи. Мы с напарником только и знаем, что сидим в блиндаже за швейными машинками и с утра до ночи латаем рваные полотнища, придавая им более или менее пристойный вид. Может, вам неинтересно?

– Пусть говорит, - сказал Лыонг. - Дай ему еще одну сигарету.

Американец как будто немного успокоился. Разминая сигарету, он осторожно поглядывал на Лыонга.

– Когда я проходил мимо трупа своего знакомого, то невольно отвернулся. Не мог иначе. Его темные ухоженные усы, отличная военная выправка, его отец, стрелочник на железной дороге, - все это в одно мгновение перестало для меня существовать, перестало иметь хоть какое-нибудь значение! Здесь, на базе, мы, солдаты Соединенных Штатов, каждый день должны были отдавать честь национальному флагу, пусть даже рваному. И каждый убитый американский солдат, после того как его положат в нейлоновый мешок, купленный в Токио, удостаивался чести быть обернутым в наш флаг, хотя и рваный… Что поделаешь? Ведь ваша артиллерия не замолкает ни на один день. Я бы не посмел от вас ничего скрыть, но я и в самом деле, кроме этого, ничего не знаю, потому что изо дня в день только и делал, что сидел в блиндаже и латал, латал, латал…

– Будете еще допрашивать? - спросил Фан.

Лыонг встал и сказал:

– Переведи ему, что всю свою оставшуюся жизнь пусть благодарит Освободительную армию. Если бы сегодня утром мы не схватили его, сейчас он сгорел бы, как паршивый пес; нечего было бы и флагом прикрыть. Разве он сам-то не понимает этого, что ли?

Дао все считали одним из самых заботливых в полку каптенармусов. Каждый день он доставлял еду разведчикам прямо на боевые позиции. Ему уже было за сорок. Невысокий, лысый, всегда спокойный и неторопливый, этот человек не расставался с потертой кожаной планшеткой, висевшей на боку. И сколько было бомбежек и обстрелов (бывало, сгорало все - и одежда, и вещи), только с планшеткой ничего не случалось! В ларчике, как солдаты окрестили его планшетку, неизменно хранились баночка с солью, сверток с приправами и ножницы, которыми Дао стриг солдат. Кухня разведроты находилась на склоне одного из холмов, как раз напротив КП полка. Изо дня в день Дао спускался к ручью, чтобы набрать воды для огромного котла, в котором готовилась пища. Это место всегда подвергалось бомбардировке авиации и обстрелу вражеской артиллерии из Такона. Но Дао трудился как пчела и не обращал на это никакого внимания. Он умудрялся подходить к самой линии заграждений, чтобы поймать забредшую туда козу, пробирался в пустовавший завод кровельного железа, подбирая оставленные там мешки риса, ему удавалось раздобывать зелень, трофейные канистры с постным маслом и многое другое.