Кудесник - Евгений Салиас

В одном из таких домиков, за небольшим палисадником, на близком расстоянии от казармы, жил прикомандированный к полку полуофицер, полукапрал, происхождением иностранец. Товарищи офицеры обращались с ним, как с равным, посещали его и любили за его добрый нрав. Он жил один с молоденькой сестрой, и помимо этой полудевочки у него не было никакой родни. Небольшие средства к жизни являлись из не ведомого никому источника. Деньги высылались откуда-то издалека. Каким образом он был причислен к полку, откуда явился, было и товарищам неизвестно. Знали только одно, что он не француз — по его выговору, не испанец — по его внешности. Может быть, он немец, голландец. Некоторые считали его американцем. Говорил он на многих языках и, кажется, всего легче и лучше по-немецки. Вообще личность этого капрала была загадочна, вся жизнь и обстановка облечена какой-то тайной.

Это был Алексей, прежде граф Зарубовский, а теперь просто господин Норич.

Но для товарищей имя графа Зарубовского не существовало.

Товарищи знали, что Норич небогатый чужеземец, имеет доступ в дома высших сановников Франции, что он изредка бывает у таких лиц, как Шуазель, Конде и другие.

Сам он не любил говорить о себе, о своем прошлом, о своей родине, о надеждах и планах на будущее. Он говорил шутя, что он полунемец, полуславянин. Полковой командир утверждал, что Норич поляк, но этому противоречило, однако, то обстоятельство, что молодой человек не знал по-польски ни слова и был некатолик. Никогда никто не видал его в церкви, не только католической, но даже и в протестантской.

Когда-то, два года тому назад, молодой двадцатилетний малый, привезенный в Россию по поручению графа Зарубовского, был заключен в крепость вследствие решительного отказа согласиться на позорные условия, предложенные старым графом. После более года пребывания в крепости Алексей был выпущен, но не освобожден, а сослан в Ярославскую губернию на жительство.

Здесь через несколько месяцев, предварительно устроив через нового приятеля, раскольника, все для своего побега, молодой человек пешком прошел все расстояние, отделявшее Ярославль от Москвы. В Москве один боярин и богач, к которому он имел письмо от ярославских раскольников, принял его к себе в дом, обласкал его, дал денег и устроил его тайное путешествие в Ревель. Здесь молодой человек должен был сесть на корабль и очутиться вне пределов русских, чтобы вернуться в Германию. Там томилась одна в ожидании — единственное существо, ему близкое и дорогое, — девочка, которую он звал сестрой. Но тот же самый боярин, явившийся к нему на помощь в деле бегства, вероятно, своей болтливостью погубил молодого человека.

В ту минуту, когда Алексей садился на корабль, он был арестован ревельской полицией, закован в кандалы, посажен в местную тюрьму, а затем через месяц в этих же кандалах препровожден в Петербург. С отчаяния несколько раз покушался молодой малый на свою жизнь, но неудачно: за ним был строжайший присмотр. Строго приказано было доставить его живьем. Здесь он был засажен в Шлиссельбургскую крепость, и в его камере не было даже гвоздя, которым бы он мог распороть себе горло. Оставалось разве разбить голову о каменную стену. Но через несколько дней в каземате появился пожилой кругленький человечек. Он сразу узнал гостя — это был коварный и подлый нахлебник и наперсник графа Зарубовского, тот же самый Норич, с которым он провел так много времени в путешествии из Германии в Россию.

— Ах, если б был у меня теперь нож! — встретил Алексей появившегося ненавистного ему человека.

Нахлебник этот, по поручению от графа, снова предложил молодому человеку те же условия и затем, конечно, немедленное освобождение с обязательством уехать из России.

— Не губите себя, — закончил речь Норич. — Если вы будете стоять на своем и противиться — вы умрете в этом каземате. Это решено!

Алексей чувствовал, что силы его надломлены и нравственно и физически. Он упал духом, и теперь, даже не размышляя, согласился на все, клятвенно обещая исполнить все условия договора. Через неделю он был снова в кабинете графа Зарубовского, жившего уже в Петербурге по прихоти молодой жены. Граф принял его ласково, грустно смотрел на него, как бы сочувствуя и сожалея, но твердым голосом повторил свои условия. Алексей молчаливо соглашался на все, лишь бы позволили ему бежать из России. И через две недели после этого садился на корабль в Кронштадте молодой человек с именем Норича.

Вернувшись на Рейн, где юная и милая девушка чуть не сошла с ума от радости и счастья, молодой человек, отныне господин Норич, объявил ей новость. Они должны были немедленно покинуть Германию и переселиться во Францию — это входило в условия графа Зарубовского.

Через несколько месяцев после этого, в Париже, Алексей был принят, благодаря письму от французского посланника в Петербурге герцогу Шуазелю, в королевский полк «Cravatte». Не будучи родом простолюдин, он не мог быть солдатом, не будучи французским дворянином, он равно не мог быть зачислен прямо офицером. Он был принят как чужеземец, с тем чтобы в будущем как-нибудь выслужить себе чин, а пока он считался капралом на льготных правах и, между прочим, с правом ношения офицерского мундира. Юная сестра Лиза и здесь стала слыть за родную сестру его. Она была в восторге, как ребенок, увидя брата военным, в мундире…

Вскоре после того как Алексей с сестрой поселился в Париже в этой маленькой квартирке около казармы, он получил приглашение от некоего барона Бретейля пожаловать к нему. Барон оказался сановником. Когда-то, при Елизавете и Петре III и в начале царствования императрицы Екатерины, Бретейль был французским посланником в Петербурге.

Из беседы бывшего дипломата с молордым человеком выяснилось, что Бретейль знает Россию, пожалуй, еще лучше, чем г. Норич. Он попросил молодого человека быть с ним вполне искренним и рассказать всю свою историю, не скрывая ничего. Алексей, сделавшись господином Норичем поневоле, был слишком, однако, честный человек, чтобы не сдержать клятвы, данной графу Зарубовскому, молчать обо всем с ним происшедшем и, так сказать, о тайне его существования. На уклончивые ответы молодого человека барон Бретейль объяснил ему следующее:

— Мой юный друг, если вы не хотите отвечать на мои вопросы, то только повредите себе, лишите меня возможности всячески быть вам полезным. Я получил письмо из России, в котором меня просят сделать для вас все возможное, всячески облегчить ваше существование. При этом личность, которая мне пишет, которую я знавал хорошо в России, очень и очень высокопоставленная особа… Назвать ее я не могу и не назову. Эта личность в письме своем объясняет мне подробно все то, о чем вы дали клятву умалчивать. Поэтому я знаю всю вашу судьбу.

Когда Бретейль действительно передал Алексею все, что он сам знал о себе, то прибавил:

— Мне нужно только одно, чтобы вы сказали мне: правда ли все это или выдумка? Ваша клятва, данная графу Зарубовскому, не мешает вам ответить мне одно слово «да» или слово «нет».

Молодой человек подумал и отвечал:

— Да… Все это истинная правда… Горькая правда… ужасная правда!.. Такая правда, которая заставит меня раньше или позже прекратить свое существование самоубийством.

— Нет, мой друг, — отозвался Бретейль, — эта правда, напротив, должна помочь вам если не вернуть все то, что вы потеряли и на что имели бы право, — то по крайней мере завоевать себе положение лучше, чем то, в котором вы теперь находитесь. И в этом я помогу вам.

Не далее как через месяц капралу Норичу было положительно обещано, что он при первой возможности будет произведен в офицеры, а затем переведен в число мушкетеров короля, которые составляли его личную стражу во дворце. В ней служил цвет молодежи из аристократических фамилий.

XXIV

Вскоре после этого поступления в полк красивый, умный и элегантный молодой человек, говорящий на многих языках, много сравнительно путешествовавший и много видевший, еще более испытавший, был представлен в некоторые дома высшего круга. Таинственность, которой облечена была его личность, конечно, прибавляла немалую долю успеха в обществе.

Норич сдержал свою клятву и никогда никому не говорил о своем происхождении. По всей вероятности, барон Бретейль, не дававший никакой клятвы, не считал долгом умалчивать о том, что знал о молодом русском. Через несколько месяцев le bâtard imperial de Noritch [2] был приглашаем повсюду на вечерах и балах всего высшего столичного общества. А в Париже гуляла легенда об его царственном происхождении.

И вот тогда-то на одном из балов у герцогини Шеврез он встретил двух таких же иноземок, как он сам. Это была маркиза Кампо д'Оливас с сиротой-питомицей. Алексей был представлен маркизе и скоро появился у нее в доме. Затем он стал бывать чаще и наконец незаметно, в первый раз в жизни, почувствовал себя влюбленным страстно и пылко в это юное и грациозное существо, вокруг которого толпилась куча поклонников. Казалось, что хуже выбрать предмет любви было трудно. Во всем Париже было, быть может, не более пяти молодых девушек, на руку и сердце которых было столько претендентов, сколько у юной Эли д'Оливас. Норич понимал бессмыслие своего поведения. Но сердце не спрашивается! При первой вспышке любви следовало перестать бывать в доме. Но он не совладал со своим сердцем.