Безупречная - Сара Шепард

Она была снаружи своего сарая.

Ночью.

Элисон уставилась на нее, качая головой точно так же, как она делала это во всех тех вспышках воспоминаний, которые Спенсер вызывала в течение недели.

Спенсер внезапно поняла, что это была ночь исчезновения Эли.

Она попыталась выбраться из воспоминаний, но все ее члены были вялыми и бесполезными.

- Ты пытаешься забрать у меня все, - Эли говорила с такими теперь знакомыми интонациями и модуляциями.

- Но это ты не получишь.

- Не получу чего?

Ветер был холодным.

Спенсер вздрогнула.

- Да ладно, - уколола Эли, упираясь руками в бедра.

- Ты прочла об этом в моем дневнике, не так ли?

- Я не читала твой дневник, - прошипела Спенсер.

- Мне плевать.

- Тебе совершенно точно не плевать, - сказала Эли.

Она наклонилась вперед.

Ее дыхание было мятным.

- Ты бредишь, - пробормотала Спенсер.

- Нет, я не брежу, - огрызнулась Эли.

- А вот ты - да.

Внезапно Спенсер вошла в раж.

Она наклонилась вперед к Эли и сжала ее плечи.

Эли выглядела удивленной.

- Друзья не пихают друзей.

- Что ж, может, мы не друзья, - ответила Спенсер.

- Полагаю, нет, - сказала Эли.

Она сделала несколько шагов прочь и развернулась.

Потом она сказала что-то еще.

Спенсер видела, что рот Эли двигается, затем почувствовала, что ее собственный рот двигается, но она не услышала ни слова.

И она знала, что бы Эли не сказала, это ее разозлило.

Откуда-то издалека донесся резкий треск.

Глаза Спенсер распахнулись.

- Спенсер, - позвал голос доктора Эванс.

- Эй,

Спенсер.

Первое, что она увидела, была дощечка с надписью в другом конце комнаты.

"Я знаю только то, что я ничего не знаю" Затем в поле зрения появилось лицо доктора Эванс.

На нем было неуверенное, озабоченное выражение.

- Ты в порядке? - спросила она.

Спенсер поморгала несколько минут.

- Я не знаю.

Она сели и приложила ладони к своему взмокшему лбу.

Это было как пробуждение после анестезии, когда ей удалили аппендикс.

Все казалось расплывчатым и нечетким.

- Расскажи мне, что ты видишь в комнате, - сказала доктор Эванс.

- Опиши все.

Спенсер оглянулась.

- Коричневая кожаная кушетка, белый пушистый коврик…

Что сказала Эли? Почему Спенсер ее не услышала? Что случилось на самом деле? -… металлическая мусорная корзина, - она запнулась, - - грушевая свеча Anjou…

- Хорошо.

Доктор Эванс положила руку на плечо Спенсер.

- Посиди тут.

Дыши.

Окно доктора Эванс сейчас было открыто и Спенсер чуяла запах свежепросмоленного асфальта на парковке.

Два утренних голубя ворковали друг с другом.

Когда она наконец поднялась и сказала доктору Эванс, что увидится с ней на следующей неделе, она ощущала себя очищенной.

Она проскользнула через комнату ожидания, не обращая внимания на Мелиссу.

Она хотела выбраться отсюда.

На парковке Спенсер втиснулась в свою машину и посидела в тишине.

Она также перечислила все вещи, которые видела здесь.

Ее твидовая сумка.

Плакат фермерского рынка через дорогу, гласящий "Свежие омидоры".

Буква "П" упала на землю.

Синий грузовик чеви, криво припаркованный на площадке у фермерского рынка.

Веселый красный птичий домик, висящий на дубе по соседству.

Знак на двери офисного здания, который сообщал, что внутрь допускаются только животные-поводыри.

Профиль Мелиссы в окне кабинета доктора Эванс.

Уголок рта ее сестры был растянут в кривой улыбке и она оживленно говорила, жестикулируя.

Когда Спенсер снова посмотрела на фермерский рынок, она заметила, что передняя шина чеви была спущена.

За грузовиком кто-то крался.

Может, кот.

Спенсер села ровнее.

Это не был кот, это был человек.

Уставившийся на нее.

Глаза человека не моргали.

И затем внезапно, кто бы это ни был, он или она повернул голову, присел в тени и исчез.

19

В четверг в полдень Ханна следовала за своим химическим классом через пустырь к флагштоку.

Должны были проводиться пожарные учения и сейчас ее преподаватель химии, мистер Персиваль, пересчитывал их, чтобы убедиться, что никто не сбежал.

Был еще один причудливо жаркий октябрьский день, и пока солнце припекало макушку Ханны, она услышала перешептывание двух девочек-второкурсниц.

- Ты слышала, что она клептоманка? - шипела Ноэль Фрейзер, высокая девочка с каскадом светлых кудряшек.

- Я знаю, - ответила Анна Уолтон, крошечная брюнетка с огромными буферами.

- Она вроде как организовала этот колоссальный грабеж в Тиффани.

А потом пошла и разбила машину мистера Эккарда.

Ханна застыла.

Обычно ее бы не обеспокоила парочка наивных второкурсниц, но она чувствовала себя несколько уязвимой.

Она притворилась очень заинтересованной группой тоненьких сосенок, которые садовники только что посадили.

- Я слышала, что она бывает в полицейском участке чуть ли не каждый день, - сказала Ноэль.

- А ты знаешь, что она больше не приглашена к Моне, верно? - прошептала Анна.

- Они ужасно поссорились, потому что Ханна оскорбила ее этим поздравлением в небе.

- Теперь Мона хочет держать ее подальше пару месяцев, - со знанием дела заявила Ноэль.

- Ханна станет большущей неудачницей.

Это было слишком.

Ханна развернулась кругом.

- Где вы это слышали?

Анна и Ноэль обменялись самодовольными усмешками.

Затем они неторопливо спустились с холма, не отвечая.

Ханна закрыла глаза и прислонилась к металлическому флагштоку, пытаясь игнорировать тот факт, что теперь каждый из ее класса химии уставился на нее.

С катастрофического провала с поздравлением в небе прошло всего двадцать четыре часа, а все становилось только хуже.

Ханна оставила по крайней мере десять сообщений с извинениями на сотовом Моны прошлой ночью… но та не перезвонила.

А сегодня она слышит странные, неприятные вещи о себе…от каждого.

Она подумала про сообщение Э.

И Мона? Она тебе тоже не друг.

Так что будь осторожна.

Ханна изучила толпу детей на площадке.

У двери две девочки в форме группы поддержки изображали приветствие.

Возле эвкалипта пара парней устроила "битву куртками": шлепали друг друга своими форменными куртками Розвуд Дэй.

Брат Арии, Майк, шел, играя в свою портативную игровую приставку.

Наконец она выследила светлые волосы Моны.

Она возвращалась в главный корпус через одну из боковых дверей со скучающим, надменным выражением лица.

Ханна поправила свою курточку, сжала и разжала кулаки и помчалась к своей лучшей подруге.

Настигнув Мону, она постучала ее по костлявому плечу.

Мона оглянулась.

- Ох.

Это ты, - произнесла она монотонно, тем самым тоном, каким обычно приветствовала неудачников, недостаточно клевых для того, чтобы находиться при ней.

- Ты говорила всякую ерунду обо мне? - требовательно произнесла Ханна, помещая руки на бедра и шагая в ногу с Моной, которая быстро прошла через боковую дверь вниз, к залу студии искусств.

Мона подтянула свою мандариновую сумку Dooney Bourke повыше на плече.

- Ничего, что не было бы правдой.

Рот Ханны открылся.

Она почувствовала себя Хитрым Койотом в одной из этих старых мультфильмов Луни Тунс, которые она когда-то смотрела: он бежал, и бежал, и бежал и внезапно выбежал на край утеса.

Койот останавливается, какую-то секунду не понимая, а затем стремительно падает вниз.

- Так ты думаешь, что я неудачница? - взвизгнула она.

Мона подняла одну бровь.

- Как я и сказала, ничего, что не было бы правдой.

Она оставила Ханну стоящей посреди коридора, вокруг нее копошились ученики.

Мона прошла в конец коридора и остановилась у группки девочек.

На первый взгляд они все выглядели одинаково - дорогие сумочки, сияющие волосы, тощие ноги с фальшивым загаром - но затем взгляд Ханны прояснился.

Мона стояла с Наоми и Райли и они все перешептывались.

Ханна была уверена, что сейчас заплачет.

Она неуклюже прошла в дверь туалета и заперлась в кабинке рядом со Старым Служакой, бесславной кабинкой с бесконтрольно бьющей струей воды, которая вымачивала вас насквозь, если вы были достаточно глупы, чтобы воспользоваться ею.

В туалете для мальчиков тоже была извергающая кабинка.

Годами водопроводчики пытались починить их обе, но так как они все еще не выяснили в чем причина, Старые Служаки стали легендарной частью традиций Розвуд Дэй.

Все знали, что лучше ими не пользоваться.

За исключением…Мона воспользовалась Старым Служакой сразу через несколько недель после того, как она и Ханна подружились, тогда, когда Мона все еще была беспомощной.