Овация сенатору - Монтанари Данила Комастри

— А что, разве бывает иначе? — удивился патриций, обнаруживая свою неосведомлённость в этом вопросе.

— Шутишь? Знаешь, сколько весили бы некоторые побрякушки, не будь в них примесей других металлов? Пойдём, покажу: мастерские напротив.

Они перешли дорогу и направились к большому зданию, второй этаж которого по периметру окружал узкий деревянный балкон. Многочисленные прохожие бросали на них уважительные взгляды, но почтительные поклоны отвешивали сначала ювелиру, а уж потом сенатору.

Токул, похоже, имел большой авторитет в этом квартале, где жил после смерти отца. Тут он открыл свою первую лавку, тут скреплял печаткой первые контракты и, несмотря на изрядно возросшее в последние годы состояние и политическое влияние, не считал нужным куда-то перебираться, довольствуясь тем, что по мере разрастания своего дела скупал соседние здания. Он не изменил и свои привычки: продолжал пользоваться бесплатными термами и бриться у одного и того же старого цирюльника, решительно отказываясь заводить собственного брадобрея.

— Хозяин… — поклонились рабочие, увидев его в дверях. Мастерская была огромной, над ней возвышались антресоли, где рабочие ночевали.

Большую часть помещения занимали многочисленные наковальни, на которых ремесленники изготовляли золотую фольгу, сплющивая молоточком золотые пластины. Далее фольгу складывали в несколько слоёв и сваривали, создавая нужную форму.

— Видишь ли, — объяснил Токул, — сварка делается из сплава золота, серебра и меди, у них точка плавления достаточно низкая, так что работа получается проще и дешевле. И в результате любое изделие выглядит как настоящее золото и доступно многим кошелькам… А вот здесь работает мой мастер по «золоту для питья», то есть посуде для сервировки стола. И нередко из его рук выходят настоящие шедевры. Мелос, — велел он подмастерью, убиравшему помещение, — покажи чашу, над которой сейчас работаешь! — И юноша тотчас поспешил показать гостю великолепную чашу, украшенную гроздьями и листьями винограда. — Всего будет изготовлено двадцать таких совершенно одинаковых чаш. В этот набор входят также два кубка, кратер и амфора, и для них ещё нужно придумать рисунок, — завершил рассказ хитрый торговец, глядя на Аврелия соколом, высматривающим с заоблачной высоты свою жертву.

— А что скажешь об изображении Бахуса и Ариадны? — спросил сенатор.

— Такое обошлось бы в целое состояние, да только где найти покупателя, — притворно ужаснулся Токул.

— Считай, что уже нашёл! — пообещал сенатор, не в силах удержаться от соблазна.

— Это большой расход, обдумай спокойно, — предупредил ювелир, походивший в этот момент на изголодавшуюся лисицу, которая слушает, глотая слюну, как квохчут куры в неохраняемом курятнике.

— Я могу позволить себе такой каприз. — решительно заявил Аврелий и подумал про себя: «Хотя не уверен, успею ли испить из этой чаши».

— Утоли моё любопытство, коллега, — заговорил Токул, проводя его в контору, чтобы подписать контракт. — Чем отличается вкус вина, выпитого из золотой чаши? Я не нахожу никакой разницы…

— Подай марсельскую бурду в красивой чаше, и все станут клясться, что пьют вино из знаменитой коллекции консула Опимия![51] — рассмеялся патриций.

— Выходит, это всё равно что сказать — борода делает из человека философа[52] или латиклавия — сенатора?

— Вот именно: одежда о многом говорит, и ещё как! Известно ведь, что многие женщины предпочитают разряженного щёголя хорошему, но немолодому мужу, — продолжал Аврелий, намекая на неверную жену Токула.

Ювелир выпрямился и окинул собеседника неодобрительным взглядом, в котором читалось желание отказаться от сделки и послать непочтительного коллегу в Тартар.

Но торговец, живший в новоиспечённом сенаторе, взял верх.

— Бывает, конечно, — равнодушно произнёс он, развернув перед Аврелием контракт.

Патриций приложил к папирусу рубиновую печать, которую носил на указательном пальце. Сумма получилась головокружительная, но заказ того стоил, и сожалеть не приходилось. Чтобы попасть в Аид, хватит и мелкой монетки, которой расплачиваются за переправу с Хароном.

— Кстати, я не сказал тебе, что эту серёжку нашли на трупе твоего брата…

Ювелир поколебался немного, потом схватил украшение дрожащей рукой.

— Насколько она старинная? Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное? — продолжал Аврелий. — Я имею в виду, когда начинал карьеру, ещё во времена Сейяна и Агриппины.

— Я тогда много работал, и политика меня не интересовала, — коротко ответил Токул, но от Аврелия не укрылось беспокойство в его взгляде.

— Политика и золото отлично сочетаются друг с другом. Филипп Македонский, отец Александра Великого, считал, что крепость, куда может подняться ослик, нагруженный золотом, никогда не будет неприступной. Золотом оплачивают оружие, воинов, порой даже самих врагов. Золотом подкупают министров, низводят с тронов царей, оплачивают государственные перевороты…

— Auri sacra fames! Злата проклятая жажда![53] — рассмеялся Токул. — Все стараются заполучить его, и все готовы заплатить за него кровью. Всего лишь металл, но он обеспечивает тебе любовь женщин, уважение друзей и даже кресло в Сенате! — воскликнул он, едва ли не со сладострастием перебирая несколько новехоньких монет. — Твой заказ будет готов очень скоро, Публий Аврелий, — пообещал он, завершая разговор.

— Ты не станешь возражать, если навещу Баль-бину, раз уж я тут? — спросил патриций и получил в ответ неохотное согласие.

Вскоре сенатор постучал в дверь к вдове.

Молодая женщина лежала в постели с натянутым до подбородка одеялом и стучала зубами, хотя в комнате было жарко и душно.

— У меня тяжело протекает беременность, — произнесла Бальбина, глядя на гостя измученным взглядом.

«Аона красива!» — подумал сенатор, рассматривая поблёкшее от усталости и недомогания лицо.

— Врачи и акушерки постоянно навещают меня, но лучше не становится.

— Ты кажешься мне очень одинокой.

— Я потеряла мужа, — подтвердила Бальбина, будто эти слова могли всё объяснить.

Ты молода, можешь снова выйти замуж, — заметил Аврелий, сомневаясь, однако, что властный Токул позволит ей когда-нибудь это сделать.

— Кажется, этот ребёнок не хочет рождаться, теперь, когда его отец мёртв, — пошептала она.

— Не говори так, ты поправишься! — попытался успокоить её патриций, но в душе опасался худшего. Многие, очень многие молодые женщины в Риме умирали при родах.

— Как будет угодно богам, — ответила Бальбина и, опустив голову на подушку, закрыла глаза.

Сенатор молча отступил к выходу. У порога он взглянул на мраморную полку, где стояли статуэтки, — бронзовый бюстик Юноны Лицины, покровительницы рожениц, голубая керамическая фигурка Изиды, и на почётном месте высилась обетная статуэтка женщины с обнажённой грудью, в длинной пышной юбке и со змеями, обвивающими руки…

Аврелий с любопытством приподнял фигурку. Она была из литого золота.

XVIII

ЗА ВОСЕМЬ ДНЕЙ ДО ИЮЛЬСКИХ КАЛЕНД

На следующее утро Аврелия разбудил секретарь, пребывавший в превосходном настроении.

— Вчера Валерий навестил Глафиру. Наш отважный воин недолго пробыл у неё, потому что в тот же день куртизанка принимала ещё и консула, — сказал он, подавая господину таз с тёплой водой.

— Прямо-таки многоместная кровать у этой куртизанки! — заметил патриций, пока рабыни подавали ему свежее бельё — набедренную повязку и тунику.

— Мой господин, — подошёл и с почтением приветствовал его управляющий.

— Хорошо выглядишь, мой добрый Парис! — воскликнул Аврелий.

Управляющий и в самом деле с некоторых пор сделался не таким унылым и даже пополнел немного, решив, очевидно, положить конец своему голоданию.

— Тут к тебе пришла… — объявил он и умолк, потому что в перистиле уже звучал звонкий голос Помпонии: