Гаs - Andrew Лебедев

Ну…

– А Вероника? – тут же подумал Сухинин, – ведь тогда у Митрохина отпадает резон жениться на ней!

Хотя, с получением денег за Пузачёвский пакет, с экономической точки зрения Вероника оставалась весьма соблазнительной богатенькой вдовушкой. Но для Митрохина все-же это было мелковато. Если разве только для Бакланова? Но у того были иные виды на собственное будущее, он предпочитал плейбойствовать в своей квартире в районе Сентрал Парк и проводить полу-годовые отпуска в Майами-Бич и на Гавайях в местечке Уай-ки-ки… Алоха – одним словом!

– Так как же все-таки Вероника? Может, именно в этом и есть суть Митрохинского сюрприза? – думал чуткий в своей интуиции Сухинин, когда затянутый в новый тёмно-зеленый, почти черный смокинг от Бриони, не прокатный, а свой, ни разу не надёванный, и в слегка, но не так чтобы до зубной боли, жмущих зеленых крокодиловой кожи в цвет со смокингом туфлях, ехал, а вернее плыл в новом "пульмане" по Калужскому.

Уж тёмно: в санки он садится.

"Пади, пади!" – раздался крик;

Морозной пылью серебрится

Его бобровый воротник.

Ухмыльнувшись, и щелчком сбив с шелкового лацкана несуществующую пылинку, вспомнил вдруг Сухинин из зазубренного им в детстве…

К Talon помчался: он уверен,

Что там уж ждет его Каверин.

Вошел: и пробка в потолок,

Вина кометы брызнул ток,

Пред ним roast-beef окровавленный,

И трюфли, роскошь юных лет,

Французской кухни лучший цвет,

И Стразбурга пирог нетленный

Меж сыром Лимбургским живым

И ананасом золотым.

Да, насчет жратвы там в доме у вдовушки наверняка все будет на самом высоком уровне, в этом Сухинин не сомневался. Но ирония шла не от гастрономических ассоциаций, а от того, что сам Сухинин никогда не отожествлял себя с Онегиным, с этим холодным вариантом Байроновского плей-боя, адаптированного Пушкиным for Russian soil. Но что-то аналогичное было. И тонкая интуитивная нить предчувствия чего-то воистину иронично-пушкинского, просила и даже требовала разгадки.

– Неужели перемена в Веронике? – улыбнулся Сухинин, – у Пушкина Евгений передумал, очнулся, прозрел и влюбился. А тут Вероника! Забавно.

Сухинин достал из кармана телефончик и принялся набирать СМС сообщение.

"Милая, бесконечно замечательная Олеся, я скучаю без Вас. Привет Вам и Вашему бэби Рыжику"

Глава третья

Ривайвэл

Станция Тургеневская. Мне выходить.

Ой, кто это возле спуска на переходе? Да это же он – Вадя! Дедуля мой похотливый.

Караулит меня. Что делаем? Проходим не замечая. Если бы не так торопилась на работу, сейчас же юркнула бы обратно в вагон, благо поезд все еще стоит и двери не затворились. Но толпа уже подхватила и несет, а Вадя заметил и с лицом решительного идиота уже борется с течением, гребя локтями наперерез. Выбираю в толпе сочувствующее лицо попроще. Вот идет парень здоровенного борцовского сложения. "Извините, меня преследует сексуальный маньяк, помогите" – шепчу ему, доверительно по-щенячьи заглядывая в добрые боксерские глаза и виляю хвостиком.

А вон и милиционеры стоят, паспорт у туркмена проверяют. Лучше бы сексуальных террористов ловили, ей Богу!

"Товарищи милиционеры, родименькие, вот этот вот гражданин меня в вагоне лапал и вообще сексуально домогался, а вот этот добрый товарищ тому свидетель", – скороговоркой выпаливаю я ошалелым ментам. Мой спаситель боксер уже цепко держит по-рыбьи трепыхающегося Вадю и кажется, уже врезал ему пару раз для убедительности. Пройдемте, граждане, – отпустив таджика, говорят милиционеры.

Люся, ты его творишь, – кричит мой бедный похотун Вадя, – ты чего провокацию устроила!

Не знаю его и знать не ведаю, – говорю я милиционерам. А те уже втаскивают всех нас в свою подсобку, что здесь же в метро. У всех у нас требуют паспорта. И у боксера моего тоже. Его, оказывается, Алексеем зовут. Красивый.

По паспорту он Алексей Сергеевич Добронравов, прописан в Ступино Московской области, ментам он сразу стал говорить, что и правда видел, как Вадя, то есть неизвестный ему господин, приставал ко мне, прижимался и всячески лапал меня за все места.

Если честно, то когда милиционеры пару раз врезали моему дедуле по шее, то я даже не вздрогнула, и ничего во мне такого не шевельнулось, чтобы пожалеть его.

Поделом… Поделом тебе, старый невежа.

Нас с Алексеем через час отпустили, написали мы по заявлению на имя начальника пятнадцатого отдела милиции по охране метрополитена, и нас прогнали со двора. А Вадю оставили.

Ничего.

Пусть помучается.

Ничего себе! Вот какую месть эта сучка придумала! Ужас, ужас какой-то. В милицию только попади! Тут уж тебе достанется по полной программе.

Вобщем, на второй час, когда этих – Лёльку и её лжесвидетеля отпустили, менты принялись навешивать на меня какие-то немыслимые дела, принуждая признаться, что я насильник и маньяк, и что это я насиловал девушек в Свиблово, Новогиреево и в Битце. И что я изнасиловал и убил школьницу Надю Кирееву в Битцевском парке, и студентку Маргариту Иванову в Коньково тоже я изнасиловал и убил… И съел… А что не съел, то расчленил и закопал.

Били гибкой резиновой дубиной, вроде шланга и заставляли рассказывать, в какой извращенной форме я их якобы насиловал. Мне стало жутко.

И я вдруг понял, что попал в настоящую беду, и что мне, может быть, отсюда уже не выбраться. Они меня назначили своей жертвой. Им нужен маньяк-насильник, которого разыскивают за настоящие реальные преступления, а так как найти реального маньяка они не в состоянии, то меня назначили вместо него. И получат ордена и медали. А я…

А я погиб…

А Вероника была в джинсах.

В голубых классических джинсах, какие мы носили в восьмидесятые годы и в белой почти мужской рубашке со свободным воротом.

У нее красивые, сохранившие почти девичью первозданность, шейка и грудь.

А Он – Сухинин, словно идиот, вырядился в этот дурацкий смокинг.

– Ты случаем не предложение девушке делать приехал? – съязвил вездесущий Митрохин., – а где сваты? Где ручные медведи с балалаечными оркестрами, цыгане где?

Обычно молчавшая в случаях дружеской пикировки Вероника, тут неожиданно пришла Сухинину на помощь.

– Чего скалищься, дурдей! – Володя правильно одет, не то что вы славяне фиговы!

В чем были у себя в офисах на Наметкина, в том и приехали, а джентльмену положено переодеваться к обеду, и если уж он едет с визитом, то непременно являться в смокинге, если даже не во фраке или в мундире, коли он на службе.

– А я в мундире и при погонах, – глумливо взвизгнул Митрохин, достав из портмоне пару визитных карточек и положив их себе на плечи, – честь имею, господа офицеры.

– Дурак, – подытожила Вероника и подхватив Сухинина под руку, увела его в глубь залы.

Она принимала их в верхней белой гостиной, которую Пузачев по совету модного и жутко дорогого архитектора, помешанного на классическом интерьере, скопировал с одного из залов Юсуповского дворца в Петербурге. Белый мрамор, фонтаны по белым стенам, перетекающие своими тихими струями из раковины в раковину, зеленые гирлянды живых вьющихся растений, и главное – большой отделанный полированным камнем и сиящей бронзой камин. Белое, зеленое и золотое. Три доминирующих цвета.

– А Вероника имеет вкус, не даром надела белую блузку, а не как обычно свои любимые черные petit robe, – отметил Сухинин.

И отмечая, еще раз не без удовольствия заметил, что ему теперь почти все равно, как одета Вероника, со вкусом или без вкуса, и ему абсолютно не до того, чтобы заглядывать в вырез в ее блузке, как это бывало ранее.

Его теперь заботило то, как теперь одета Олеся?

В кармане тоненько и робко тенькнул телефончик.

Сухинин достал аппарат, поглядел на светивший голубым холодным пламенем дисплей и шевеля губами прочитал:

"Спасибо, я тоже думаю о Вас. И привет Вам от Рыжика" – Кто пишет? – спросила Вероника.

– Да так, – неопределенно махнул рукою Сухинин.

– А чего улыбаешься?

– А чего мне? Плакать что ли? У меня никто не умер.

– А я вот плохая жена была и плохая теперь вдова, – тяжело вздохнув, сказала Вероника, – у меня Пузачев умер, а я замуж хочу.

– И я жениться хочу, – признался Сухинин и тоже глубоко вздохнул.

Они стояли подле зимнего окна и глядели на хорошо освещенные фонарями дорожки сада внизу, как дворник узбек или таджик садовник широкой лопатою отбрасывал с аллеи свежевыпавший подмосковный снежок.

– На ком? – спросила Вероника.

И тут…

И тут в жизни Сухинина свершилось эпохальное событие.

Он рассказал Веронике про свою другую любовь.

– А где Вероника? А где Сухинин? – в самый разгар фуршета, кто-то вспомнил о затерявшихся хозяйке и главном виновнике вечеринки.

– Не надо, не ишите, пусть пошушукаются, – заговоршицки подмигивая Бакланову, сказал Митрохин, – женихабтся они, не будем мешать.