Нефтяная Венера - Александр Снегирев

– Господи, зачем ты нагнал тучи? Маша обещала солнце… Ваня любит солнце…

Я вожу лучом фонаря по небу, как завхоз, зашедший в тёмный склад. Хоть бы крыса какая-нибудь юркнула или вор. Никого… По небу ползут безразличные тучи.

– Это некультурно, Господи! Я с тобой разговариваю, а ты не отвечаешь!.. – Настроение меняется. – Да ну тебя… Зачем ты мне нужен вообще?! Зачем мне говорить с тобой?! О чём?! Где ты, почему ты никогда не отвечаешь?! Тоже мне, красавица избалованная нашлась!

Вот вилы, прислонённые мною к стенке веранды. Беру их в руки, делаю выпад.

– Или это всё сон… кривое зеркало… ошибка… я родился не в том мире или не родился вовсе… я мёртв…

Выпад, прыжок, разворот. Выпад, прыжок… Я скачу вокруг пустого белого блюдца. Ежи выпили молоко и ушли с миром. У меня в руках орудие, которым убили множество их предков. Надо мной небо, не желающее разговаривать. Я тренируюсь. В любой момент может начаться бой. И тогда я буду готов.

Зайдя в комнату, слышу – Ваня тяжело дышит.

– Вань, всё нормально?

Не отвечает.

– Ваня!

Он постанывает.

Сердце! Судорожно ищу таблетки. Где же они!!! Вот. Беру две, подношу Ване ко рту:

– Глотай, Ванька, глотай…

Ваня дрожит. Грудь часто поднимается.

– Сейчас всё будет хорошо… – глажу его по лбу, целую щеку.

– Больно, – жалуется Ваня.

Заговорил, слава Богу!

– Сейчас пройдёт. Это ты танцевал много…

Я ругаю себя за то, что недоглядел. Развлекался с Соней, вместо того чтобы побыть с сыном. Он сегодня столько носился.

Ванино дыхание постепенно успокаивается.

– Ну как ты?

– Зачем ты целовал Соню? – строго спросил Ваня первым делом.

– Я?.. Соню?..

– Я видел, как ты её целовал. Я с ней танцевал, я её люблю! – Ваня опять задышал тяжело.

– Вань… она… она тоже тебя любит.

– Она для меня святая!

– Вот и хорошо. Вот и хорошо… Тебе перевозбуждаться не надо.

– Перевозбуждаться вредно.

– Правильно, Ванечка, правильно. Перевозбуждаться вредно… – Я глажу его лоб.

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, дорогой. Пусть тебе приснится что-нибудь тихое и красивое.

– Мне нравятся цветы и солнце.

– А какие цветы?

– Белые пионы. Они похожи на косматых собачек…

– Пусть тогда приснятся белые пионы в солнечный день.

Утром я прошёлся по двору, убрал в сарай вилы и стремянку, на которую мы залезали, когда собирали яблоки. В сарае темно, к стенам прислонены старые грабли, косы, тяпки, лопаты. Полки уставлены банками с просроченной краской, картонками с ржавыми гвоздями. Здесь я всегда надеюсь обнаружить клад – старую книгу или нераспечатанную банку зубного порошка пятидесятилетней давности.

Гляжу на крышу. Серые стропила, неровные доски, старый, прохудившийся рубероид. Через дырочки белеет небо. Сарай – как чей-то мир. Тёмный, заваленный барахлом. Крыша – небо. Дырки в крыше – звёзды.

Заперев навесной замок, я иду к дому.

Все люди строят себе миры. Соседи, огородившиеся высоченным забором, тоже построили свой мир. Мы с Ваней создали свой, Соня с Машей живут каждая в своём…

– Папа, смотри! – кричит Ваня, указывая на что-то на земле.

– Что?

– Одуванчики!

Я вглядываюсь в землю. Кое-где рябят мятые зелёные ростки с зарождающимися бутонами. Из бутонов торчат ярко-жёлтые, словно цыплячьи, пёрышки. Одуванчики собрались зацвести в декабре. Вокруг полно будущих цветочков.

Соня выходит из дома с сигаретой в зубах.

– Соня, смотри – одуванчики! – пристаёт к ней Ваня.

Я улыбаюсь, Соня отводит глаза.

– Мне в три надо в Москве быть, клиентка позвонила, хочет вещь одну показать.

– Тогда собираемся.

– Вам не обязательно ехать.

– Но кресло-то в машине.

– Точно… Тогда придётся вам со мной прокатиться, а потом я вас заброшу.

На обратном пути возле церкви нас обогнал милицейский «форд» и встал наискось прямо посередине шоссе. Соня резко затормозила, чуть не врезавшись ему в бок. Круглый от одёжек гаишник, как ребёнок, одетый для катания на санках, перекрыл движение. Пересекая двойную сплошную, проехала похоронная процессия, состоящая из неказистого автобуса-катафалка, корейских автомобилей и второго неказистого автобуса, наполненного молодыми милиционерами. Процессия остановилась у церкви.

– На тот свет с мигалками… – нарушила тишину Соня.

Видимо, от нечего делать круглый гаишник подошёл к нам. Соня приспустила стекло.

– Документики, будьте добры.

Соня протягивает техпаспорт и права.

– Софья Георгиевна, почему с чужими номерами ездим?

– Как с чужими номерами?

– В техпаспорте двести тридцать восемь, а на номере двести восемьдесят восемь.

– Чего?! Быть такого не может! – Соня выходит из машины.

Мы с Машей удивлённо переглянулись.

– Разводка какая-то!

Из автобуса и корейских автомобилей тем временем высыпали похожие друг на друга мужчины и женщины в кожаных куртках. У мужчин чёрные брючины спадают на чёрные туфли с сильно загнутыми, как у персидских тапок, носами. Женщины, как одна, имеют на голове шапки завитых, крашеных в светлый цвет волос. Милиционеры, вышедшие из автобуса, развернули знамя.

– Жалко, флаги из синтетики шьют! Таким накроют, только вспотеешь, – рассуждает Маша.

Соня шутит о чём-то с гаишником, тот смеётся. По жестам понятно, что он интересуется происхождением дыры в капоте. Соня рассказывает что-то смешное, машет руками, стреляет глазками. Гаишник кокетливо возвращает ей документы, прощается. Соня садится на своё место, заводит мотор.

– Так… ответьте мне, пожалуйста, кто пририсовал маркером восьмёрку вместо тройки?!

Я закусываю губу, поворачиваюсь к Ване.

– Это я, – говорит он. – Мне Ангел сказал, что надо сменить номер, чтобы нас шахидки не нашли.

– Кто?!

– Ваня имеет в виду тех вчерашних мужиков… – скороговоркой произнёс я.

– Не мужиков, а шахидок, которых они могут к нам подослать! – поправил Ваня.

Повисла неловкая пауза. Я готов провалиться сквозь землю. Вроде уже всё про нас известно, но стыдно ужасно. Ну и бред, шахидок подослать…

– Идиотская выходка! – выплюнула Соня. – Я еле отболталась, сказала, ребёнок пошутил…

Ваня сидит красный как помидор.

Встреча у Сони назначена на Кунцевской.

– Только в разговор не вмешивайтесь, пожалуйста, – инструктирует Соня. – Одна балерина картину продаёт. У неё хорошие рекомендации, за вещь просит мало. Короче, важный клиент.

Балерина оказывается худой девушкой с зачёсанными назад волосами и нервной бледностью. Маша пересаживается к нам, на заднее сиденье.

– А это кто? Мы же одни договаривались встречаться! – первым делом спрашивает балерина, кивая в нашу сторону.

– Родственники, в больницу везу. Вы на них внимания не обращайте.

Ваня дружелюбно улыбнулся и слегка склонил голову. Балерина достала из бумажного «бутикового» пакета небольшую картину. Соня принялась изучать холст. Пейзаж, сантиметров сорок на двадцать. Серое голландское небо, поле, мельница вдали. На переднем плане какое-то пятно, краска стёрта. Как будто неприличную надпись ацетоном смыли. В целом вещь нейтральная, если не сказать – неинтересная.

Ваня берёт слово, тыкая в незакрашенное место. Я не успеваю его остановить.

– А это что?

Балерина даже не поворачивает головы.

– Вань, не вмешивайся.

– Извините, пожалуйста, – говорит Соня. – Вы хотите тысячу?

– Да.

– Но там же не дорисовано.

– Ваня, это не твоё дело, – злобно говорю я вполголоса, угрожающе глядя на него.

– Да, хочу тысячу… Евро, естественно… Это подлинное… – теребит краешек пакета балерина.

– Ого! – Ваня прижимает ладони ко рту и обводит всех участников беседы большими глазами. Не то чтобы он был искушённым финансистом, но я держу его в курсе цен, и он понимает, что тысяча евро – это тысяча шоколадок «Осенний вальс».

– Фёдор, угомонитесь там, будьте добры! – требует Соня.

– Мне порекомендовали вас как специалиста высокого класса. А вы на встречу с идиотами являетесь! – взвизгнула балерина и начала ломиться вон из машины.

– Я не идиот, у меня синдром Дауна, – поправил Ваня.

– Ты можешь заткнуться? – сверкнула глазами Соня и стала уговаривать балерину: – Постойте, не обижайтесь. Пойдёмте в кафе спокойно посидим, обсудим…

Но та уже выскочила из машины, фыркая и пыхтя. И, вся расхристанная, не застёгнутая, принялась судорожно «голосовать».

– Она же так простудится. – Ваня озабоченно посмотрел на меня: – Пап, скажи ей, чтобы застегнулась. Она меня не послушает.

– Ваня, просто сиди молча…

Сколько мы просидели в тягостном молчании – не знаю. Балерина поймала тачку и укатила. Не говоря ни слова, Соня тронулась с места.

– Сонь… ты это… – начал я.

– Я про-сила про-сто по-сидеть мо-лча, – отчеканила она по слогам. – Молча! Это, блядь, не понятно?! – Соня закончила криком.