Наша тайная слава - Тонино Бенаквиста

— Твой берет не красный, а малиновый.

— Красный — это красный.

— Между красным и красным есть кармин, киноварь, марена, багряный, гранатовый, алый и столько других.

— Красный для меня — это цвет крови, и повезло тому, для кого это просто маков цвет.

Когда один уезжал на задание, другой воображал его в пустыне, джунглях, среди тысячи опасностей, над которыми тот всегда одерживал верх. А когда герой грезил в казарме о своем любовнике-лавочнике, он воображал его себе в затянутом шелком ларце, который скоро с ним разделит. Вернувшись в Париж, один рассказывал, как он отбил в кровавом бою территорию у мятежников. Другой расписывал, как выторговал ренессансный диван у старьевщиков. И так они могли говорить часами.

— Я вчера освобождал заложников, а ты?

— А я ходил на выставку Домье.

Это была отнюдь не игра, это было настоящее любопытство к тому, чем жил возлюбленный во время разлуки.

— Я три ночи спал в болоте.

— А я таскался в Невер, оценивал одну вещицу Лалика.

Ни один из них двоих не подвергал другого насмешкам, за исключением их ссор, поскольку они у них случались, как у всех пар, и тогда оба били туда, где больнее. Один обзывал другого педрилой, говорил, что он похож на богатую вдовушку со своим идиотским джек-рассел-терьером. Другой издевался над бравым солдатиком, который ходит в ногу по команде лейтенанта.

Но если все истории однажды кончаются, то и их собственная не завершилась последним мирным вздохом двух стариков. Как иначе объяснить это фото посреди белой, как саван, стены, если это не изображение на могильном камне, дань уважения погибшему возлюбленному, павшему в бою, убитому на задании? И с тех пор вдовец в пиджаке цвета фуксии безутешен, потеряв своего красавца-легионера. Можно ли вообразить более романтичный конец?

Как же он был счастлив, наверное, — подумала, растрогавшись, молодая женщина.

И вот что странно, ее муж, тоже заинтригованный фотографией, думал: Как же он из-за этого распустил нюни, наверное!

Поскольку он никогда не верил в согласие противоположностей. Мало смысля в военном деле, он смотрел на солдата, не в силах определить, означал ли его красный берет принадлежность к парашютистам-десантникам или другому роду войск, означали ли лычки на его рукаве, что он полковник или всего лишь рядовой второго класса? Оценивая степень опасности его службы, он доверился скорее не знакам различия, а жесткости его лица, суровой мужественности позы. В каком бы батальоне он ни служил, это было элитное подразделение, сборище отчаянных головорезов, и именно этот перехлест тестостерона через край так взволновал торговца побрякушками. Бывший сердцеед, постаревший красавчик и чудовище. Ах, как же он содрогался, зная, что тот участвует в диверсионных операциях, воображая, как прыгает с самолета, приземляется на землю, залитую кровью и охваченную огнем, восстанавливает порядок любой ценой. Ах, его воин без сердца и упрека! И можно не сомневаться, их история больше походила на драму, чем на роман, потому что антиквар никоим образом не привлекал молодого вояку и только корыстные причины их объединяли. Наемник взял штурмом богатого, наивного коммерсанта, пожираемого страстью к иконе мужественности. Мучил его, разорял, а тот все не унимался, потому что надо было платить, и всеми возможными способами, чтобы заслужить милость своего жестокого эфеба. Вернувшись в Париж между двумя заданиями, принятый в роскошном коконе, он позволял почитать себя этому зрелому и беззащитному человеку, которого никогда не любил, а лишь заставлял страдать. Ноочень скоро старый волокита проявил себя собственником и ревнивцем, как все, кого гложет страсть, стал опасаться тесноты казарм, подозревать худшие мерзости в палатках. И вот однажды вечером, поупражнявшись в презрении, зашел слишком далеко, отнесся к своему военному как к вещи, а уж в этом-то, ведает Бог, он знал толк.

— Я купил тебя за три гроша на провинциальной ярмарке. Я увидел в тебе выгодную сделку, уникальную модель. А ты оказался всего лишь подделкой, ширпотребом, копией, причем никудышной.

«Чудовище», которого ничем нельзя было пронять, ушел на поиски других приключений.

Еще и сегодня антиквар зализывает раны; прицепил это фото на стенку как трофей, добытый дорогой ценой, но который останется его самой прекрасной, самой страстной и самой сумрачной историей.

— У меня впечатление, что цена вас все-таки смутила…

— ?..

После довольно убедительной, хоть и нудной речи антиквар заметил, что его клиенты не уделили ей ни малейшего внимания.

— Я могу сбросить десять процентов, если вы сами займетесь транспортировкой.

— Идет, — сказали в один голос муж и жена.

Бонёр-дю-журу предстояло снова послужить, может быть даже нескольким поколениям. Но прежде чем покинуть кабинет, муж не смог удержаться и указал на фото вояки на стене. Если бы он этого не сделал, его жена, несмотря на свою безупречную сдержанность, не колеблясь задала бы вопрос, который жег ей губы. В конце концов, можно ли вот так подчеркнуто выставлять подобный портрет на всеобщее обозрение, не смущаясь любопытством посетителей? Антиквару не было нужды дожидаться вопроса, на который он отвечал уже раз сто.

— А, вы обратили внимание на это фото? Оно навевает на меня столько приятных воспоминаний. Но также свидетельствует о проклятии времени, тяготеющем над телом мужчины. Я тогда был красивым малым, верно?

Ангельское терпение

С того времени, как заболел их ребенок, родители тщательно следили за правильным употреблением слова «несчастье» и его синонимов.

Они и сами когда-то были из тех, кто кричал о катастрофе при малейшей неприятности, но, наплакавшись по-настоящему, уже не выносили, чтобы при них смешивали простую незадачу и подлинную беду. Человек, чуть что готовый помянуть свои невзгоды, редко скорбит о них, как утверждает. Ужас, говорите вы? Удовлетворитесь старым добрым беспокойством, ужас вам не по средствам, и молитесь, чтобы он вас миновал. Вы совершенно опустошены душевной мукой? Если бы вам и впрямь довелось испытать душевную или физическую боль, вас, при вашей претенциозности, сочли бы неженкой и трусишкой. И впрямь надо быть малодушным, чтобы оправдывать фатальностью свои собственные промахи! Поберегитесь, проклятие падает лишь на того, кто его призывает. Если кто влачит свой крест, будто пляжную сумку, тот достоин однажды пережить настоящее испытание. Невозможно сегодня почувствовать смятение в душе и не впасть в неизбежную депрессию с последующим лечением. Горе, тоска, такие красивые слова для столь изысканных страданий, да что с вами такое?..

— Дорогой, ты не забыл, что у малыша сегодня встреча?

— Какая встреча?

— С профессором Рошбрюном.

— Все остальные потерпели неудачу, неужели ты думаешь, что этот Рошбрюн окажется лучше?

— У тебя десять минут, чтобы собраться.

Прежде отец сослался бы на утомительный день и отказался от встречи. Сегодня вечером он поспешил сменить рубашку. Ожидая его, мать осмотрела себя с ног до головы в зеркале шкафа, приняла позу в три четверти, чтобы скрыть изгиб, который считала некрасивым, потом положила руку на живот, чтобы проверить его упругость. Напрягла брюшные мышцы, слегка выгнула спину, выпятила грудь. Прежде она пожалела бы о своей красивой девичьей фигуре, сегодня поздравила себя с тем, что осталась такой же даже в горе.

— Я отменил Лагардов на завтрашний вечер, — сказал он. — Думал, они пригласили нас чисто по-дружески, но на днях узнал, что у Фреда проблемы с торговым отделом и он хочет, чтобы я его прикрыл.

Прежде он запросто примешал бы свою профессиональную жизнь к семейной, ни с кем не посоветовавшись. Теперь работа оставалась на работе.

— Лагарды? Это те, что обожают каньонинг и имбирный сорбет? Уж как-нибудь переживем.

Он рассмеялся. Их совсем недавнее сообщничество проявлялось всегда неожиданно. Они обменялись нежным взглядом, в котором снова сквозила былая беззаботность.

— Пойду за Жюстеном, мы подождем внизу.

Ребенок лежал в своей комнате, в той же позе, что и два часа назад, — свешивающиеся с постели руки, мертвые глаза. Она склонилась к его уху, прошептала его имя и взяла за руку, холодную из-за слишком большой неподвижности.

Маленького Жюстена нашли таким вскоре после его десятого дня рождения — окаменевшее тело, в застывшем взгляде не поддающееся расшифровке выражение, любопытная смесь тревоги и скуки. После серии обследований специалисты утверждали, что ребенок не утратил ни своих двигательных, ни чувственных, ни умственных способностей, но ни один не смог объяснить это состояние психического ступора, которое обычно является следствием крайнего насилия. Поневоле заподозренные родители клялись в своей невиновности: он же не получил никакой травмы! Еще вчера энергия била через край, и он с таким воодушевлением ждал своих летних каникул! Прекратите на нас так смотреть! С этого прецедента и началась битва специалистов, всех, кому не терпелось дать свое имя небывалой патологии, пока и они не замкнулись, за неимением диагноза, встоль же совершенной немоте, как и у ребенка. Потерявшие голову родители покинули практиков, торопливо потрясавших своими невразумительными идеями, и сблизились с теми, кто ратовал за более безыскусный, более человечный подход, как они говорили. Один из них пришел к заключению, что Жюстен покинул место обитания. Иными словами, в доме все осталось на своих местах, он по-прежнему был теплым, чистым и опрятным, но его обитатель улизнул, словно почувствовав неизбежность какого-то катаклизма. Другой врач, женщина, утверждала, что, наоборот, Жюстен остался в жилище, но позаботился защитить свое уединение, воздвигнув разнообразные препятствия в виде запертых дверей, радаров, колючей проволоки, и каждое из них требовало своего ключа или какого-нибудь высокоточного орудия. Мать ухватилась за этот второй образ, хотя и заменила его другим, который, на ее взгляд, лучше описывал состояние ее дорогого малыша: в ее представлении тот был сейфом с сокровищами, комбинацию которого никто не знал. Чтобы ее найти, отныне ей требовалось слушать сердце своего ребенка, как врачу со стетоскопом. Отец склонялся к образу сейфа, хотя некоторыми вечерами, теряя терпение, был не прочь подломить его фомкой.