Алла и Рождество - Глеб Скороходов

Это удовольствие много стоило. Художником приглашала самого модного и самого дорогого Бориса Краснова, сценического Корбюзье, специализирующегося в декорациях домов разных объемов. Сама из всех заграниц привозила реквизит, различные парики, а однажды раздобыла в Англии бутафорскую чудо-траву, привезла ее рулоны, и мы расстелили зеленые ковры на сцене, создавая подлинное ощущение сада и летнего дворика.

Все, что она делает, — прекрасно, но неправильно. У нее тоже есть семья, свои расходы на дом, ей тоже нужно готовить свои сольные концерты, что стоят недешево. Почему же не могут оценить и поддержать такое достояние, как «Рождественские встречи», мирные, добрые, красивые программы, которые могли бы развиваться, стать мюзиклами, идущими в «Олимпийском» много дней подряд, и туда бы приходили не только москвичи, но и жители районов и областей, которые съезжались бы на автобусах, как это было когда-то.

На первых наших «Встречах» мы получали очень маленькую зарплату, но считали, что для кабаре-дуэта ее достаточно: мы вообще были счастливы, что нам платят. А мы еще смотрим на Аллу Борисовну разговариваем с ней и преисполняемся гордости, что она поставила нас в программе на очень почетное место — перед своим выступлением. Представляете — два никому не известных человека, и вдруг перед Пугачевой! От этого с ума можно было сойти.

Вскоре мы стали почти постоянными участниками «Рождественских встреч», вроде бы их символическими фигурами. Конечно, случалось, когда Алла Борисовна, говорила:

— Нет, ребята, сейчас не вижу у вас песни, с которой вы могли бы у меня выступить!

К тому времени наши амбиции отпали, и мы понимали, что на творческий разговор обижаться нельзя. А с ее стороны в таком выводе не было ничего личного.

Помню, однажды решила показать ей свою новую работу. Она приехала в захудалый дом культуры, который арендовали для репетиций, далеко от центра. Зал на третьем этаже, лифта нет, высоченные пролеты. Она поднялась, уставшая, голодная, чувствовала себя плохо. Запыхавшись, села:

— Пожалуйста, начинай.

Ну, думаю, не может ей что-нибудь понравиться, когда такое настроение. А она посмотрела и как человек творческий и профессиональный сказала:

— Хорошо! Беру!

Ее «Рождественские встречи» стали сказкой, на которую она работает год. Их ждет вся страна, они стали главной елочкой. И ведь никто не знает, как тяжело это делать, выдумывать, мучиться, искать, чтобы не повторяться, бороться с усталостью. Мы, артисты, устаем, как и все. Скажем, песню, что открыла Алла Борисовна — «Тома, Тома» — мы с Сашей Цекало пели чуть ли не ежедневно в течение десяти лет. Нас уже тошнило от нее, а народ все равно просил ее петь.

Если бы меня спросили, что главное у Пугачевой, я бы сказала так: она — великое одиночество.

Независимо от того, что происходит в ее личных, семейных отношениях, не покидает ощущение, что она одинока по жизни. Она внутри себя одинока. И этим состоянием внутреннего одиночества она завораживает, этим она притягательна. Наверное, для творческого человека нет ничего более созидательного.

По Бердяеву, одиночество — стремление к общению. Такое стремление — большая сила, и те люди, что живут с этой очень тяжелой, очень нелегкой внутренностью, способны своей энергией одиночества покорять зрителей. Для них только такие артисты и представляют интерес. Счастливые люди на сцене, по-моему, одинаковы.

«На тот большак, на перекресток...»

В «Рождественские встречи» Пугачева через двадцать лет без малого после кончины Клавдии Шульженко включила две песни из ее репертуара — «На тот большак» Марка Фрадкина и «Голубку» кубинского композитора Себастьяна Ирадье. При этом она нисколько не копировала певицу, которую называли «королевой советской эстрады». Нет, тут было другое.

Рассказывают, что лучший друг всех советских артистов высказывал недовольство тем, как на экране его изображал Михаил Геловани. И вдруг в фильме «Третий удар» Сталина сыграл Алексей Дикий, внешне непохожий на вождя народов и говоривший без малейшего «грузинского» акцента, которым так гордился Геловани. Но именно диковское исполнение привело Сталина в восторг, и вскоре после премьеры «Третьего удара» артиста вызвали в Кремль.

— Объясните, товарищ Дикий, каким образом вам удалось сыграть эту роль лучше, чем это делали до вас? — спросил Иосиф Виссарионович.

Ответ Дикого необычайно понравился ему:

— Я не играл Сталина как конкретного человека. Я играл представление народа о своем вожде.

При всей условности сопоставления игры драматического артиста и пения Пугачевой их творческий принцип оказался сходным: певица дала слушателям возможность воскресить их представление о «королеве». И достигнуть это не повторением интонаций, а своим прочтением знакомого всем материала.

В «Голубке» Пугачева вроде бы воссоздает шульженковскую эмоциональную атмосферу песни, но в отличие от Клавдии Ивановны дистанцируется от лирической героини, шикарным веером и таким же нарядом не столько играет эту героиню, сколько напоминает нам саму певицу. И пусть этот веер и туалет совсем из других песен. Это неважно. С их помощью жестами, манерой пения Алла восстанавливает то пиршество эстрады, что всегда было сопряжено с Шульженко.

В «Большаке» же, прочитанном заново, у Пугачевой эмоциональный градус на порядок выше прежнего. Не знаю почему. Сегодня то ли мы стали чувствовать менее остро, то ли для восприятия песни нам надо подавать ее погорячее. Но не случайно же Алла дописала за Фрадкина вокализ — крик души одинокой женщины. Если у Шульженко главным оставался вопрос со вздохом «но как на свете без любви прожить?», то у Пугачевой уже в самом вопросе звучал ее ответ, делавшийся главным, — без любви ее героине нет жизни.

Алла несколько раз встречалась с Шульженко. Приходила к ней в ее уютную двухкомнатную квартиру на Усиевича, и они говорили «за жизнь».

После одной из таких встреч Клавдия Ивановна рассказала мне, что она в беседе с Аллой посетовала на те времена, которых современные певцы, к счастью, не знают:

— Вот вы сегодня можете петь и Цветаеву, и Ахмадулину, и Вознесенского, и вашими романсами в «Иронии судьбы» я не перестаю восхищаться. А мне всего лишь каких-то десять лет назад приходилось бороться за разрешение петь «Вальс о вальсе» на стихи Жени Евтушенко.

Меня пригласили выступить в Колонном зале в день закрытия очередного съезда комсомола. Главным секретарем тогда был некто Павлов, которого Евтушенко назвал в стихах «розовощеким вождем», и заявил, что не желает, «задрав штаны, бежать за вашим комсомолом». Крамола по тем временам страшная!