В поисках апполона. - Юрий Аракчеев

Но я бы уже физически не мог путешествовать в дебрях Дремучей Поляны, потому что вечером, после возвращения домой, спина моя, а особенно плечи, горели огнем от солнечных ожогов, и погасить его не могли ни крем с одеколоном, что обычно мне помогало, ни кислое молоко, ни сок свежих огурцов. Спал я на животе, а днем не мог даже носить через плечо фотоаппарат: его ремешок жег, словно раскаленное железо. Но температуры не было, и это утешало. Я верил в потенциальные возможности своего организма, усиленные сейчас горячей жаждой возвращения на Склон.

С Игорем мы испытывали истинно братскую нежность друг к другу, уезжая, он пожелал мне хороших путешествий, а я с удовольствием вспоминал, что он почти ничего не ловил на Склоне — неужели подействовала моя «психологическая обработка»? И еще он советовал обязательно посетить Самарканд, где я пока не бывал.

Я уже говорил, что, если ты вступаешь на путь добрых взаимоотношений с природой, она отвечает тем же, и подчас совпадения удивляют… На этот раз се «доброжелательность» выразилась в том, что утро следующего дня было затянуто серой сетью дождя. Игорь уехал, и заняться мне было нечем. Те из старожилов, которых я спрашивал, говорили, что бесконечный дождь в июне — такого в Средней Азии не припомнят. А он моросил между тем не переставая, весь день. И только потом я понял, что это было и на самом деле актом доброжелательности ко мне со стороны природы: по крайней мере поджила кожа на спине и плечах.

И утро 2 июня было свежим, прохладным, омытым вчерашним дождем и ясным.

В каком нетерпении ехал я по знакомому маршруту! Этот день, казалось, будет еще более интересным, важным. Ведь сколько лет я мечтал о путешествии в дебрях Дремучей Поляны! И вот наконец… Взрослый человек, я вел себя в сущности, как мальчишка. Эти два-три часа, пока я добирался сначала на троллейбусе, потом на трамвае до автостанции, затем ерзал от нетерпения в душном автобусе, потом ловил попутную машину (и поймал очень быстро!) и наконец очутился вновь в цветущей долине горной речки, — все это время ком, казалось, стоял у меня в горле, меня тянуло словно сильнейшим магнитом, я, как путник, умирающий от жажды, рвался к живительному колодцу. Едва ли в тот момент было для меня что-то более важное… Даже по росистой, сверкающей алмазами долине в струях упоительных ароматов шиповника и боярышника я чуть ли не бежал, хотя путь был все время в гору. Удивительная сила просыпается в нас, когда мы чего-то на самом деле хотим! Вот они, скрытые резервы, которыми обладает каждый человек… Да, странная и на первый взгляд необъяснимая одержимость во мне была, когда я, торопясь, сбиваясь с дыхания, чуть не падая от того, что темнело в глазах, торопился в гору, стремясь к Дремучей Поляне. Опять на все голоса заливались птицы, опять жизнь торжествовала в многоцветии и многообразии, звенела, журчала, шумела речка, щедро источали ароматы цветы… А я стремился вперед и вперед. Я как будто боялся, что все то, что было 30 мая, окажется миражем: даже два дня, которые я вынужден был пропустить, провожая Игоря и спасаясь потом от дождя, казались мистическим препятствием к осуществлению давней Мечты. Одно дело, что Аполлонов я снял и вроде бы память не должна подводить меня — ведь было же, было! — а другое дело, что могло это быть случайно и больше не повторится. Но тогда опять получается, что реальности в моей Мечте нет и вообще какая-то мистика. Скорее, скорее удостовериться, успокоиться, понять, что все так и есть, что я не ошибся, а значит, жизнь может быть прекрасной, она должна быть прекрасной, и не только для меня — для многих, для всех!

Едва переводя дух, почти бегом добрался до уютной кущи деревьев. Пока все так и есть — вот камень, на котором мы с Игорем сидели, вот заводь с хрустальной водой и камешками на дне, вот даже конфетная бумажка — единственная, но все же позорная, потому что ни соринки не должно остаться там, где ты был. Теперь можно было перевести дух. Воды попить. Наполнить фляжку. Оставить рюкзак, взяв только фотосумку со снаряжением. Кепку не забыть. И ни в коем случае не снимать рубашку. Рукава застегнуть и даже воротник поднять. Теперь вперед!

И уже привычное, спокойное благоговение начало охватывать меня, как только я сделал первые шаги на пути к дебрям Дремучей Поляны. Открой заветные двери свои, Природа! Пусти уважающего тебя, любящего тебя, сына твоего, внимательного и смиренного. Дай мне радости, покажи родник своей щедрости и любви, научи, просвети, очисти…

Тут не место суете. Только когда едешь, идешь, бежишь сюда, есть смысл торопиться. Теперь торопливость долой. Весь — внимание, весь — в настрое. На музыку жизни, на этот великий ансамбль. «И зри, и внемли…»

Опять солнце в первый миг ослепило. Бесконечный простор неба, гор. И Поляна. Травы, цветы. Торжествующий сущий мир. Я шел на великое свидание с Природой. И мне так хотелось, чтобы она с добром приняла меня..

Сначала надо немного подняться, вон до тех камней. Там было больше всего Аполлониусов, и там самые густые, красивые травы. Пока что-то солнечных бабочек не видно… Но что это? Я увидел огромный белый сачок на длинной палке. И его диаметр был больше, чем у Максимова. и палка гораздо длиннее. А нес его высокий грузный человек в широкополой фетровой шляпе. Да, это никакое не видение… Вот тебе и раз!

Человек медленно спускался мне навстречу, а из меня, как вода из дырявой посуды, быстро уходили радость и восторг, уступая место тоскливой досаде. Это было настолько неожиданно и несправедливо, что я не знал, что и делать. От злости, досады, беспомощности у меня, помню, чуть слезы не навернулись на глаза. Вот так сюрприз…

— Вы из Москвы? — спросил человек, приблизившись и переводя дух, вытирая пот со лба.

— Да, из Москвы, — буркнул я ему в ответ не слишком-то любезно, настолько переполненный неприязнью, что не успел даже удивиться его проницательности.

— Юрий Сергеевич? — опять спросил он, и, хотя неприязнь во мне прямо-таки кипела, подогретая еще и его голосом, который показался мне для этой Поляны слишком громким и грубым, я почувствовал себя ошарашенным.

— Да… А что? — машинально вырвалось у меня, и я, наверное, имел очень глупый вид в этот момент.

Только в следующий миг догадка озарила меня: Крепс! Ну конечно же старший Крепс! Отец Ростислава, Роман Янович. Лена Богданова в музее говорила же, чтобы я обязательно связался с ним — он покажет хорошие места, тем более что Игорь ведь уезжает. Но мы так и не познакомились. Да и какие еще места нужны, если у меня есть Склон Максимова?

А он уже протягивал свою огромную руку, которую я в растерянности пожал, едва сумев охватить его гигантскую ладонь. «Вот почему ни одного Аполлониуса пока не видел! — пронеслось у меня в голове. — Он всех переловил, ясно. Испугался, что мы с Игорем переловим, скорее прибежал со своим сачком…» Неприязнь моя еще сильнее забурлила и, наверное, брызгала во все стороны, а он тем временем как ни в чем не бывало принялся зачем-то рассказывать: