Останься со мной - Алёна Ершова

подвиг Ивана да предательство Горыни разнеслась. И не поймешь, где правда, где вымысел. Кто герой, а кто предатель.

----

[1] Таль — знатный заложник, взятый для обеспечения точного выполнения договора с поверженным противником.

Глава 9, в которой Василиса выбирает путь, но не торопится следовать ему

Первый вдох дался с трудом. Василиса хватала ртом воздух, пока из глаз не потекли слезы. С души, которая едва вернулась в тело, воротило. Внутри поселилась едкая горечь. Само тело ощущало себя не лучше. В колени и ладони упирались острые камни, а холодный ветер норовил забраться под воротник. Василиса рухнула на землю, перевернулась на спину и закричала во весь голос, выплёскивая с клубами пара боль, страх и разочарование. С криком душа опустела. Осталось лишь чувство жгучего стыда и вины. Весь ее род построен на лжи и предательстве, каждый произошел от женщины, отравленной любовным зельем. Как таких потомков вообще Мать-земля носит? Как они смеют править Гардарикой?

— Ты почему это допускаешь, Макошь?! Где твоя хваленая справедливость? – Василиса лежала на спине, раскинув руки и глядела как наливается красным небо Нави.

— Справедливость? — богиня стояла, оперевшись на высокий камень. — Что ты знаешь о справедливости, дитя? Считаешь, Иван был несправедлив, победив тирана Кощея и его приспешника Горыню, взяв в жены Василису, чтобы примирить тех, кто был за власть древнего ведьмаря и выступал против нее? Он был несправедлив, когда вывел из-под гнета магов? Ты знаешь, сколько матерей прошлого благодарили Судьбу за такого царя? Справедливость правителя – творить общее благо, пренебрегая частным.

— Нет. — Василиса поднялась. Слова Пряхи разозлили. — Это не справедливость — это оправдание.

— Хочешь покажу, как Кощъ пытал магов, а Горыня жег города?

— Нет. Покажи мне, как Кощъ предавал близких, а Горыня брал женщин против воли. Покажи, как Василиса убивала безоружных. Покажи мне это, и я скажу, что они получили по заслугам! — Под конец Василиса кричала в бессильной ярости.

— То есть ты ставишь знак равенства между справедливостью и воздаянием, так? Что ж, это будет интересно, царская дочь. Я дам тебе возможность быть справедливой. Но прямо сейчас тебе пора искать жениха, а не совать нос в старые сказки. И не забывай кто ты.

Последние слова уже донес ветер. Василиса утерла кулаком раскисший нос. Споры с богами опасное дело: это всякий знает. Но Василиса раз за разом продолжала спорить с Судьбой.

— Все равно так неправильно. Интересно, чего такого Горыня попросил у Двуликой, что она его так облагодетельствовала?

Увы, путь следовало продолжать без ответа на этот вопрос. Василиса присмотрелась к седому камню, возле которого стояла богиня. Прежде чем отправляться в путь, нужно понять не только, куда идти, но и где находишься.

На камне, проступила огненной вязью надпись: «Как прямо ехать — живым не быть; направо ехать — женатым быть; налево ехать — богатым быть».

— Отличный путеводный столб, ничего не скажешь, — Она повертела на запястье шнурок, подаренный чудой и огляделась. Кругом искрился алым закатным блеском снег пустоши. Плотный, не тронутый, не реальный. Дорога не выбрана, а значит, ее не существует. Василиса прочла еще раз.

— И все в мужском роде… Видимо, распутье не для женского ума дело. Ладно, если я что-то не понимаю, это совершенно не значит, что оно не имеет смысла. Так, с «женатым быть», пожалуй, самое простое – этот путь ведет к Велимиру. То, зачем я здесь. Найти жениха, вывести его из Нави, оправдать свое честное имя и получить в награду положенное «долго и счастливо». В противовес этому «богатым быть». Зачем мне богатство в Нави? Да и откуда оно у покойников? Все умирают одинаково нищими. Нет, этот путь служит лишь для того, чтобы увести от цели. Точно не пойду.

Надпись «богатым быть» тут же исчезла. Василиса хмыкнула и, сомкнув брови, уткнулась в третью: «живым не быть». Непонятно, куда приведет ее центральная дорога, но ясно, что это будет путь рода Премудрых. Тут он начался, тут и должен завершиться. Сердце рвалось идти туда. Узнать, чем закончилась кровавая свадьба, и искупить вину царевича Ивана, выполнить просьбу дочери Кощея. Тропа манила, звала. Казалось, ее ждут там.

«Но ведь царевича Ивана даже не было среди Щуров, а я всего лишь непризнанный бастард рода Премудрых. Какой им от меня толк? Горыня умер на той свадьбе. Победившая сторона объявила себя добром и придумала свою версию событий. Богиня права: нужно исполнить то, для чего я здесь. Найти и вывести Велимира. Он — настоящее, а древний Пернатый Змей — поросшее мхом прошлое, изменить которое я не могу, максимум, рассказать Огану, как дело было».

Мысль о мимолетном знакомом укутала душу в печаль. Так грустят о возможном и несбыточном одновременно.

«Интересно, ведь древней Василисе тоже нравился предок Смогича…»

Боярыня вырвала из собственных мыслей это «тоже», яростно растрепала его по ветру и произнесла громко:

— Я иду направо, туда, где «женатым быть».

Центральная надпись вспыхнула и исчезла, а черный камень превратился в проход.

Василиса шагнула внутрь, ощущая, как спину ей жгут десятки пар глаз. Обернулась, но сзади лишь дрожал едва различимый в малиновом зареве, пустой мост.

А вот по ту сторону камня шумел лес. Зимний, влажный, серый. Голые деревья покачивались, словно на них дул ветер, скрипели. На ветвях, нахохливши черные, перья сидели алконосты. Стражи Нави зорко следили, за беспокойно снующими внизу людьми. Василиса пригляделась. Нет, то были не люди – души, хоть и плотные, тяжелые. От того и похожие на живых. Каждый что-то делал, кого-то искал, куда-то спешил. Все это создавало непомерную суету. Рядом, почти у самого выхода из этого странного леса, сидел мужичок и чинил башмаки.

— Сударыня, у вас крепкая обувь?

Василиса опустила глаза на свои мягкие полусапожки, которые ей подарила чуда.

— Вроде да.

— Отлично! Прошу вас, не истопчите их. Ведь я единственный башмачник в округе и все идут ко мне, — он с силой ударил молотком по подметке. — Всю жизнь шли ко мне. Ни дня без колодки. Они ходили на танцы, а я чинил их обувь. Они ездили отдыхать, а я чинил их обувь. Они поднимались в горы и спускались на быстрых лыжах, а я чинил их обувь. Как же я ненавидел это дело, но ничего иного, увы, не умел! Думал, помру