Семигорье - Владимир Корнилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юрочку Алёшка застал на кухне, за столом. Он, как на троне, восседал на широкой лавке, по-деревенски наглухо прибитой к стене. Перед ним на старенькой клеёнке стояла четвертная бутыль с молоком и тазик, выше краёв набитый свежими огурцами.
— Здорово! — сказал он. — Раздевайся и проходи…
Из-за стола Юрочка не встал, он просто не мог встать, — к столу он лип, как муха, хоботком нащупавшая сахар.
— Давай, садись! Будем лопать… — Юрочка в нетерпении шевелил пальцами над столом. — Не думай отказываться! От удовольствий отказываются только дураки! — Он достал кружки, в обе налил молока. — Садись…
Юрочка склонился над столом, разгорающимся взглядом нацелился на тазик с огурцами. Осторожно, как изюминку из булочки, вытянул приглянувшийся ему свежак, приложился носом к его травянисто-матовому, тронутому желтизной боку, с наслаждением втянул в раздувшиеся ноздри огуречный запах и вдруг жадно, с хрустом откусил. Он сжёвывал огурец за огурцом, запивал молоком и, проглатывая это немыслимое в глазах Алёшки месиво, в блаженстве жмурил глаза.
— Юрка, ведь животом намучаешься! — Алёшка почти в ужасе смотрел на белые от молока Юрочкины губы и зелень огуречной кожуры, застрявшую в его неровных зубах. Юрочка, вытягивая очередной огурец из тазика, вздохнул:
— У тебя мамаша случайно не доктор?.. Моя мамочка, например, не боится за мой живот… Ей кажется, что я нарушаю умственную диету… Запомни, чудик, приятное не может быть человеку во вред. Завтра буду наедаться селёдкой с белым хлебом и сладким чаем…
Юрочка дожевал огурец, с сожалением посмотрел на остаток молока в бутыли.
— Всё. Под шнурок!.. На сегодня отхотел…
Он вылез из-за стола, поиграл мускулами рук и плеч, как будто в животе у него не болталось почти полчетверти молока, прошёлся по кухне.
— Я тебе сразу скажу, чтоб ты на меня очки не пялил… Я — такой. Я давно понял, что жизнь не то чтобы скучная. Она, понимаешь, жмёт на нас разными делами. И всё чересчур важными, нужными, самыми нужными… Насмотрелся я на свою мамочку. Спит с портфелем под подушкой! А ты вон понаблюдай — курица и та не всё подряд клюёт, выбирает, что хочет. Гвозди, например, не клюёт, хоть они и на червяков похожи! Ты как на это смотришь?
— Не знаю. Не думал, — сказал Алёшка. — А радости всякие люблю!..
— Во, я в тебе это почуял! — Юрочка удовлетворённо похлопал себя по животу. — А вообще… Славу мою показать?..
Юрочка повёл Алёшку в комнату, выложил на стол альбомы с фотографиями.
— Это я на соревнованиях. На стадионе… Это — в области… Эти призы городу добыл! Я ж чемпион области по лыжам и бегу!.. Не знал? Пора бы знать. Я в области загорал, когда вы учиться начали. Меня с двумя гавриками в Москву готовят! Зимой — кросс. Летом с братьями Знаменскими на одну дорожку выйду! Серафим, тот, понятно, бог — не одолею. А Георгию пятки покажу. Не веришь? Десять секунд на полуторакилометровке осталось добрать, будем нос к носу… Ты как насчёт спорта?
Алёшка неопределённо пожал плечами.
Юрочка оглядел его фигуру, пощупал мускулы.
— Заняться бы тобой… впрочем, не обещаю… Слава требует времени. И характер нужен. Зато свободы больше, чем у любого смертного… А вообще-то меня другое захлестнуло. Что навострился?! Нет, Полянин, об этом с тобой рано говорить. Ещё неизвестно, что ты за фрукт! С виду зайчик. А что у тебя там, за твоим травоядным видом?!
Алёшка обиженно закрыл и отодвинул от себя альбомы.
— Ну, не девочка! — примирительно сказал Кобликов. — Съедим с тобой хотя бы фунт соли, тогда…
Он сел на один из чинно стоявших вдоль стен старинных стульев с прямыми спинками, заплетёнными рогожкой, ногу закинул за ногу, поиграл бровями.
— Случайно, не ты погоду заказывал? Сколько ещё лить будет — год, два?..
Алёшка засмеялся. Юрочка менялся на глазах, как осенний день, невозможно было сердиться на него.
— Что тебе погода? В лесу и в дождь хорошо!
— И никакого удовольствия!
— Я ходил.
— Ну и как?
— Двух из глухариного выводка взял…
Юрочка руками охватил спинки рядом стоящих стульев, в задумчивости сидел, вытянув хоботком сочные губы, покачивая ногой.
— Нет! — сказал он, вздохнув. — У дождя есть одно неприятное свойство: он мокрый…
Алёшка услышал в сенях медленные твёрдые шаги. Кто-то открыл и плотно прихлопнул за собой дверь. И от этого по-хозяйски плотного хлопка в доме что-то сразу изменилось. Вещи остались на местах: и стол, и старинные стулья, и гераньки на окнах, и не подходящая к общей обстановке, сурового вида железная кровать, накрытая серым суконным одеялом и отгороженная от комнаты самодельной этажеркой с книгами и журналами, — всё осталось на местах. Но Алёшка ясно почувствовал напряжение, которое вдруг установилось в сыром, пахнущем геранькой воздухе комнаты. Он видел, как Юрочка поспешно сбросил ногу с ноги, подобрал руки, на его беспечное лицо легла хмурая тень ожидания.
В напряжённой тишине отщёлкивал секунды тяжёлый маятник старинных часов.
Заскрипела половица, медленные шаги приблизились к порогу комнаты, и Алёшка невольно встал: слишком властным был вид невысокой полной женщины в чёрном строгом костюме, остановившейся в дверях. Женщина без улыбки смотрела на Алёшку — так смотрят усталые люди на ещё одного явившегося просителя. Ни руки её, ни заметно припухшие под глазами веки, ни властно сжатые губы не сделали ни единого движения, пока она смотрела на Алёшку. Юрочка пошевелился, привлекая внимание женщины к себе.
— Мама, это Полянин, Алексей… Новенький в нашем классе. Из Москвы.
— Полянин? — низкие брови на невозмутимом лице женщины приподнялись и опустились, как крылья медленно летящей птицы. — Слышала… — Голос её и взгляд смягчились. — Я рада, что у Юрочки, наконец, появился друг. Меня зовут Дора Павловна…
Звук «р» Дора Павловна выговорила с такой металлической чёткостью и силой, что струны испорченного боя в массивном футляре часов, висевших на стене, отозвались сквозь ритмичное щёлканье маятника дрожащим резонирующим звоном. Дора Павловна подошла к зеркалу, чётким движением руки поправили в костюме воротничок.
— Всё-таки, Юрочка, я недовольна тобой. — Она сказала это, не отходя от зеркала, строго глядя себе в глаза. — Ты обещал убрать дрова в сарай. Дрова у всех на виду, под дождём… Не думаю, что надо ждать, когда тебе или мне скажут об этом люди. Посидите здесь. Я приготовлю чай.
Дора Павловна вышла в кухню.
— Кажется, пронесло… — прошептал Юрочка. Шёпот прозвучал за спиной Доры Павловны, и Алёшка поморщился.
В поведении и словах Доры Павловны не было ничего, что могло бы Алёшку обидеть или унизить, и всё-таки он не сразу освободился от напряжения и ощущения какой-то душевной зябкости.
— Слушай, Юрка. Пойдём дрова в сарай перекидаем! — Он сказал это тихо, Дора Павловна не могла его слышать, но глаза Юрочки тут же по-зверюшечьи сверкнули. Не сводя с Алёшки взгляда, он с каким-то наивным удивлением протянул:
— А ты, оказывается, в паиньки лезешь?! Ладно, чай ты себе и так заработал. А таскать мокрые поленья — бррр!.. Ты лучше приготовься: у мамочки даже чай с политикой! Так что… — Юрочка пальцем покрутил у лба, — соберись…
Дора Павловна пила чай редкими медленными глотками. Алёшку она не угощала. Всё, что сочла нужным, она выставила на стол: хлеб, масло, пряники из магазина, вазочку яблочного варенья. Алёшка мог брать то, что хотел, мог ничего не брать — Дору Павловну это не волновало. Она сидела напротив, уперев локти в стол, в ладонях перед собой держала чашку, как будто сразу грела озябшие руки и подбородок, и глазами, полными дум, напряжённо разглядывала за окном серое низкое небо.
Юрочка уже два раза ронял на пол нож, звякал в чашке ложечкой, нервно покашливал, а Дора Павловна всё смотрела на обрызганное дождём стекло, изредка приближала к губам чашку, отпивала глоток и не замечала ни Юрочку, ни затихшего в углу Алёшку. Юрочка наконец потерял терпение.
— Мама, кажется, мы тоже за столом!..
— Да, я это знаю, Юрочка, — отчётливо произнесла Дора Павловна. — Бывают, мальчики, в жизни дела, когда всё, буквально всё отступает на второй и даже на третий план… Тебе, Алёша, налить чаю? Стесняться не надо. Ложный стыд порой толкает на поступки, которые человек в ясном сознании не совершает… Дай чашку… Я хочу сказать вам, мои мальчики, что нам всем надо иметь очень ясную и очень холодную голову. Наше время — время жестокой борьбы. На наших плечах свинцовая тяжесть туч. Сердца мы должны держать в холодных и крепких ладонях целесообразности… Ты, Алёша, конечно, в комсомоле? Да, в этом я не сомневалась. Ты кем думаешь стать?..
Алёшка от неожиданности обжёгся горячим чаем, неловко отставил чашку, с мольбой взглянул на Юрочку. Юрочка был безучастен. Как только Дора Павловна заговорила, он успокоился и теперь, локтями навалившись на стол и закрыв глаза, с наслаждением тянул сладкий, густо заправленный вареньем чай. С Дорой Павловной Алёшка был один на один и, смущаясь её вопроса и изучающего взгляда, краснея, ответил: