Евангелие от Джексона - Сергей Белан

— А нас Мишин дедушка предупредил, мы ничего не трогали, — бойко выпалила девочка.

— Ну, хорошо, — сказал Верховцев, — а теперь дайте нам поработать, погуляйте во дворе.

Квартира была большая, богатая, но такая же неухоженная и неопрятная, как и сам хозяин. На кухне — ворох немытой посуды, на газовой плите сиротливо стоял закопченный чайник, который, видимо, не чистили со дня покупки. В спальне, на диване, грудой валялось грязное постельное белье. Огромная антикварная люстра, почерневшая от времени и слоя пыли, напоминала декорацию из фильма ужасов. Казалось, качни ее, и тебя засыплет лавой, как при извержении вулкана. Словом, обстановка удручала, но явных признаков хаоса и погрома, как и в предыдущих случаях, не наблюдалось.

Группа принялась за работу.

— Айвар, — обратился Олег к эксперту-криминалисту, — пыли как на Луне, может, и пальчики нужные найдутся, а мы пока потолкуем с хозяином.

Верховцев поудобней устроился на тахте и достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку. Книжкой этой во время расследования дел он пользовался крайне редко, фиксируя в ней отдельные, интересные на его взгляд, детали, которые могли и не попасть в протокол, но, тем не менее, имели большую ценность в последующих разборах и анализах. Интуиция подсказывала Олегу, что сегодня тот случай, когда без своей «помощницы» ему не обойтись.

— Исаак Аронович, расскажите, когда и при каких обстоятельствах вы обнаружили кражу? Что пропало, откуда? И, по возможности, поподробней, боюсь быть банальным, но повторю избитую истину: любая мелочь может иметь для следствия решающее значение.

Вейлер потер указательным пальцем кончик носа, как бы сосредоточиваясь на какой-то мысли.

— Понимаю, молодой человек, очень даже понимаю. Я ведь, как все, детективы смотрю…

— Давайте не отклоняться, — остановил его Верховцев. — Прошу вас, только по существу…

— Все, все! — горячо заверил его Вейлер. — Только по существу! Я ведь, знаете, до войны жил в незабвенном городе Одессе. А как говорят на этот счет в Одессе…

— Исаак Аронович! — строго одернул его Верховцев, начиная терять терпение. — Об Одессе потом. Вы мне в дедушки по годам годитесь, а не понимаете…

— Уже понимаю, понимаю, по-ни-маю… Исаак Вейлер на свою тупость никогда не жаловался, насчет вложенных ген к папе и маме претензий не имею. Итак, три дня назад я поехал в Ленинград к дочери. Она восемь лет назад вышла замуж и живет с мужем в этой колыбели революции. Муж геолог, и уже полгода где-то в экспедиции. Я в свое время говорил Лоре: «Зачем тебе муж геолог?», но разве…

Нетерпеливый жест Верховцева остановил его на полуфразе.

— Дочь моя слабенькая, часто болеет, поздние роды, знаете ли. А тут как раз путевка в горящий санаторий.

— Может быть, горящая путевка? — с иронией уточнил Верховцев.

— Ну, именно. Вот видите, это волнение. А как можно говорить без волнения о родном дите. Ну вот, девочке надо ехать обязательно, путевка в санаторий ее профиля. Это же исключительная редкость! Сейчас такое время — хватают путевки — не смотрят куда. Лишь бы схватить, лишь бы другому не досталось. У Лоры есть Мишенька, внучок мой, оставить не с кем. В субботу получил телеграмму, дочь умоляет приехать к ним на месяц, приглядеть за Мишенькой. Для родной кровинки что не сделаешь — пешком до Антарктиды пойдешь. Я и сам по ним соскучился, у меня никого нет больше, жена умерла десять лет назад. Вот один и сижу в этих хоромах. Тут же взял билет и махнул к ним.

— Уехали на месяц и так рано вернулись, — прервал его Верховцев, изрядно уставший от затянувшегося пролога.

— Не перебивайте, молодой человек, — обиделся Вейлер. — Я же все излагаю по порядку. Уезжая, я дал дочкин телефон своему другу, ну, точнее, не другу, а, как это сказать… ну, у нас одна страсть, мы — филателисты. И вот он звонит вчера мне и говорит: «Ароныч, ты знаешь новость? Нет! Возьми валидол — Гейдеман-младший продает коллекцию отца». Я чуть не закричал…

— Подождите, кто такой Гейдеман?

— Молодой человек, я на вас удивляюсь. Гейдемана не знать! Гейдеман — величина, мамонт филателии! Его знал весь Советский Союз! Да что там, его знали и за бугром. Это самый известный коллекционер марок в стране, его коллекцию оценивали в два миллиона…

— Рублей? — вырвалось у Верховцева.

— Каких рублей, каких рублей, что такое есть рубль? Два миллиона, извиняюсь, швейцарских франков.

— Почему именно швейцарских? — спросил Верховцев, понимая, что это совершенно не относится к делу.

— Потому, что оценивали по каталогу «Цумштейн», но это вам, наверное, ничего не говорит. Так вот, лет двадцать назад Гейдемана убили как раз из-за коллекции, но взяли незначительную часть. И вот теперь сын решил продать коллекцию отца.

— А вы что, решили купить?

— Купить? Скажете… Я — бедный человек, нет, мне это просто не по средствам. Я хотел приобрести только маленький фрагмент земской русской почты, фрагмент ошибок, это двенадцать марок, а так как наличных у меня нет, я решил продать облигации, их у меня примерно на пять тысяч. Беру билет в Ригу, беру внука, вылетаю. С аэропорта позвонил Гейдеману-младшему, сказал, что возьму этот фрагмент.

— Так что, пять тысяч за двенадцать марок?

— Молодой человек, вы не знаете, что такое страсть коллекционера… Да он стоит десять… И вот мы с Мишей подходим к двери, а она уже открыта. Я уж подумал: склероз — уезжая, забыл закрыть, но когда вошли, сразу понял — обокрали.

— Почему вы так решили? — спросил Верховцев. — Что-то изменилось в обстановке? Большой беспорядок был?

— Как раз наоборот, — Вейлер снова принялся тереть кончик носа, — внешне — никаких перемен. Но мы, коллекционеры, я имею виду настоящих, — народ наблюдательный, специфика хобби уж такая. Я сразу почувствовал — что-то не так. Будто бы их запах какой-то чужой, незнакомый. Полез в шкафчик, где облигации, их нет.

— Стало быть, пропали облигации?

— Да, и драгоценности жены, серьги, теперь они стоят тысяч семь, и браслет не дешевле. Но поймите, они мне дороги, как память…

На глаза Исаака Ароновича навернулись слезы, лицо вмиг осунулось, посерело и стало печальным и жалким, как увядший цветок.

— Я их собирался подарить дочери, но не успел.

— Значит, взяли все самое ценное?

— Самое ценное, но не самое дорогое. Остались невредимыми марки, а их здесь на сорок тысяч…

Верховцев невольно почесал за ухом; но, зная стоимость гейдемановской коллекции, удивляться таким цифрам уже не приходилось. Он сделал пометку в записной книжке.

— Хорошо, а номера облигаций у вас случайно не записаны?

— Случайно… — задумчиво повторил Вейлер. — Я случайно никогда ничего не делаю. Я дожил до седых волос, Но не понимаю этого слова «случайно». Случайно можно, извиняюсь, только наступить на кое-что…

Вейлер порылся в письменном столе, вынул оттуда потрепанную общую тетрадь, раскрыл ее в нужном месте и протянул Верховцеву:

— Естественно, у меня все есть. Вот номера, вот серии… Коллекционирование, знаете ли, приучает человека к порядку, к бухгалтерской скрупулезности. Это основа основ, без этого нельзя.

Верховцев аккуратно зафиксировал столбики цифр у себя в книжке. Нужно будет дать срочный запрос во все отделения Сбербанка, возможно, на сей раз повезет — ценные бумаги еще не сданы и где-нибудь всплывут. Хотя надежд на это откровенно мало. Было бы наивно полагать, что преступник не учтет вероятность того, что владелец облигаций мог переписать их, а потому он не будет медлить — постарается реализовать и кратчайший срок. И все же проверить надо: следствие в этом деле нарвалось на практически «неловленый мизер»; тут любая, даже самая призрачная зацепка, будет на вес золота.

— Вернемся к вашей коллекции, Исаак Аронович. Вы точно уверены, что из нее ничего не пропало? — спросил Верховцев.

— Абсолютно. До вашего прибытия я ее всю просмотрел. Да, ее держали чужие руки, альбомы листали, их переставили, стоят они не так, как ставил их я.

— Почему же их не украли? — скорее размышлял вслух, чем спрашивал Верховцев.

— Молодой человек, я думал об этом тоже. Тут два предположения, хотите знать?

Верховцев кивнул.

— Первое и менее вероятное. Преступник или преступники — темные люди, они посчитали, что на этих бумажках особо не разживешься. Второе, и более вероятное: здесь побывали люди далеко не глупые.

— Смотрите сюда, — Вейлер взял в руки один из альбомов, открыл его. — У каждой марки стоит бирка со стоимостью ее во франках и рублях, я помечал здесь сокращенно, для себя, но при желании разобраться можно. А в том альбоме марки стоимостью в сотни рублей каждая.

Верховцев недоуменно пожал плечами, действительно, почему же тогда не взяли.

— Так вот, — продолжал Вейлер, — заковыка в том, что эти вещи довольно трудно продать. Продавать по одной марке? Кому? Поехать на Чиекуркалнский рынок и сбывать там? Не-ет, нужно знать круг людей, а это особый мир, куда не многие вхожи. О существовании уникальных коллекций, типа моей, знают все мало-мальски солидные коллекционеры и практически только они могут купить такие вещи, но об этом станет известно сразу же большому кругу людей. Как видите, все не так просто. Нужно выйти на покупателя, показать товар, товар должен быть исследован. Кроме того, может возникнуть вопрос, вполне правомерный: как у продавца оказалась эта коллекция? Я бы, например, непременно спросил, у нашего брата своя этика, свои кодексы, хоть и не писанные. Такие коллекции и коллекционеры наперечет, заподозрил бы что, и в милицию позвонил бы. Нет, марки — это не магнитофон, который можно сбагрить за полцены прохожему на улице, и мои посещенцы, на мое счастье, это учитывали.