Мама, я люблю тебя - Уильям Сароян

— Так куда вы направитесь?

— На пикники, — сказала я, — каждый день.

— Поедемте с нами, — сказала Мама Девочка.

— Если бы я могла, — вздохнула Хелен.

— А в воскресенье?

— Воскресенья — мои самые загруженные дни. Вы же знаете, я не просто числюсь работающей в этой конторе. Желаю вам хорошо отдохнуть. До встречи в понедельник утром!

Мы вышли из конторы и спустились на Пятую авеню. Мы решили, что вернемся домой пешком и заодно посмотрим на витрины. Когда мы вернулись наконец в отель, человек за конторкой сказал, что машина и шофер уже ждут нас и что в комнате — корзина для пикника. Мы поднялись к себе в номер, и там на бюро стояла большая плетеная корзина, полная еды, обернутая в зеленый целлофан и перевязанная зеленой лентой.

Из маленького конверта Мама Девочка вынула карточку и прочитала:

— «Моей звезде — вам обеим. С любовью, Майк».

— Куда мы поедем? — спросила Мама Девочка.

— На Кони-Айленд.

— Ну уж нет!

— Ну уж да!

— Но почему, Лягушонок?

— Потому что ты была там, когда была маленькая, а я не была. Потому что я видела его в шести или семи картинах и теперь хочу увидеть по-настоящему. Поедем!

Мама Девочка засмеялась и сказала:

— Поедем. Все равно я не рассчитывала, что машина будет еще сегодня, так что поедем на Кони-Айленд.

— И будем веселиться.

— И будем веселиться.

— Кататься на всем!

— Ну… почти на всем. Я просто не могу заставить себя кататься на некоторых этих бредовых штуках, но на многих мы проедемся. Мы возьмем с собой по пять долларов каждая и потратим их, и вернемся домой.

Мама Девочка дала мне пятидолларовую бумажку, чтобы я положила ее к себе в сумочку, и другую такую же положила в свою, а потом убрала остальные деньги в верхний ящик бюро.

Мы обе были взволнованные и счастливые. Мне не терпелось поскорее увидеть Кони-Айленд.

— Подумать только, — сказала она, — мисс Крэншоу в восторге от наших успехов!

— А почему бы ей не быть в восторге?

— Потому что ее удовлетворить нелегко — потому что она требует совершенства. И я рада, что она его требует. Я не работала столько никогда в жизни.

— Ты это называешь работой?

— Конечно!

— Для меня это не работа.

— Еще бы, ведь тебе только девять лет и для тебя все развлечение. Тебе терять нечего.

— Тебе тоже.

— Мне? Я могу потерять все, — сказала Мама Девочка.

— Нет.

— То есть как это нет?

— Тебе абсолютно нечего терять — вот как.

— Понятно, мисс Всезнайка.

— Возьми свои слова обратно, а то я не еду.

— Беру, беру, — сказала Мама Девочка. — Ни за что не упущу такого случая поехать на Кони-Айленд и не хочу, чтобы ты его упустила.

Она позвонила портье, чтобы машину подали к главному входу. Мы взяли корзину и на лифте спустились вниз.

Машина оказалась новеньким зеленым «кадиллаком», а шофером был молодой негр, который сказал нам, что его зовут Лерой.

— Вы не будете так добры отвезти нас на Кони-Айленд, Лерой? — попросила Мама Девочка. — Только не спешите, пожалуйста, потому что мы хотим рассмотреть хорошенько все, что встретится по пути.

— Хорошо, мэм, — сказал Лерой, и мы поехали.

Мы увидели Гринвич-Виллидж, Бруклинский мост, Бруклин и много других мест.

По дороге Мама Девочка развязала ленту, которой была перевязана корзина, и отдала ее мне. Потом она сняла с корзины зеленый целлофан, свернула его аккуратно и тоже отдала. Потом она стала смотреть, что в корзине — и чего там только не было! Несколько сэндвичей мы съели прямо в машине. В корзине был термос с холодным молоком для меня и другой, с имбирным пивом, для Мамы Девочки.

На Кони-Айленд мы приехали в начале пятого, а в семь мы все еще были там, и у нас обеих оставалось еще по доллару, так что мы, просто смеха ради, решили, что пойдем в тир, истратим по двадцать пять центов и постреляем в уток, плывущих по воде. Человек в тире показал нам, как держать ружье, как целиться, как нажимать на спуск, и тогда мы стали по очереди стрелять.

Мама Девочка стрельнула в утку — и промахнулась, я стрельнула — тоже промахнулась. Но выстрелили раза по три, научились — и начали попадать.

Это так здорово — поймать утку в прицел, нажать на спуск, пока она еще не уплыла, а потом увидеть, как оловянная утка падает. Сначала — звук выстрела, потом — щелчок пули об утку, а потом — бух!

У нас оставалось еще по семьдесят пять центов, но мы решили сберечь их на тот случай, если по дороге домой захотим зайти купить чего-нибудь. Мы пошли к «кадиллаку», и там был Лерой — он сидел за рулем и читал книгу.

Мы ехали по Бруклинскому мосту, когда зажглись огни Нью-Йорка, и это, я вам скажу, было зрелище! Нью-Йорк вечером самый взаправдашний! Мы поглядели друг на друга, и Мама Девочка крепко-крепко обняла меня, а я — ее.

Когда Лерой высаживал нас перед подъездом «Пьера», он спросил Маму Девочку, нужно ли ему быть готовым рано утром — на случай, если мы захотим поехать куда-нибудь далеко. Мама Девочка секунду подумала и сказала:

— Не завтра, Лерой. Может быть, послезавтра. А завтра приезжайте к десяти.

Мы поднялись с корзиной для пикника наверх и посмотрели в окно. Мы смеялись и радовались, потому что молнии вспыхивали пурпурным светом, а мы видели их и слышали раскаты грома, и начинал накрапывать теплый дождик, и мы были в Нью-Йорке, не знали никаких забот, были здоровы и ждали только хорошего.

Невеселый брак

От теплого дождика Нью-Йорк и вечер запахли очень приятно, и стало казаться, что всем людям в мире так же хорошо, как трехлетней Гейл Донни, когда она стоит в ночной рубашке на газоне перед их домом на Макарони-лейн. Выйдет туда рано утром, встанет — и ни на что не смотрит. Она не спит — глаза у нее открыты, — но кажется, что она видит все во сне. Я часто смотрела на нее из окна своей комнаты — было похоже, будто она хочет что-то вспомнить. А теперь из-за теплого нью-йоркского дождика я сама вспомнила ее.

Мама Девочка выключила свет. Мы стояли в темноте у окна и смотрели, и прислушивались к дождю.

А потом зазвонил телефон, и сразу все изменилось.

Звонила Глэдис Дюбарри, и потому, как Мама Девочка с ней разговаривала, я поняла, что у Глэдис что-то произошло. Они проговорили почти час.

— Что случилось?

— Она поругалась с мужем, — сказала Мама Девочка, — и он ударил ее. Она хочет вызвать полицию. Говорит — не знала, что вышла замуж за сумасшедшего. Говорит, что он угрожает ее убить. Боится быть с ним под одной крышей. Хотела приехать к нам ночевать, но я, конечно, сказала ей, что нельзя. Просто не знаю, что для нее можно сделать. Он не из тех, кто бьет своих жен. Наверное, он просто толкнул ее. Глэдис говорит, что она в истерике и ей нужно успокаивающее, но у нее его больше не осталось и муж ей его больше не дает — говорит, что оно ей ни к чему и единственное лекарство для нее — это порка. Она просит, чтобы я взяла такси и к ней приехала.

— Поедешь?

— Нет. Брак — это такая штука, которую жене либо удается создать, либо не удается — но создать его должна она сама. А потом, эти дни мы отдыхаем. Все, чего я сейчас хочу, так это отмокнуть в ванне и завалиться спать. А ты?

— Я тоже. Но все-таки мне жаль Глэдис.

— Думаешь, мне не жаль? Ведь я знаю ее с тех пор, как нам с ней было шесть или семь лет. Она всегда была невозможной, но внутри, где-то в глубине, она хорошая.

— Я знаю. Я люблю ее. Если ты хочешь поехать к ней — поезжай, мне не будет страшно одной. Я выкупаюсь и лягу спать.

— Нет, — сказала Мама Девочка, — я ей друг, но поехать к ней сейчас было бы ошибкой. Это было бы нехорошо по отношению к бедному Хобарту, да и к ней тоже. И вообще, ничего необычного в этой ссоре нет. Рано или поздно такое происходит в каждой семье. Это часть брака, а брак — трудная вещь. Он нелегок, если оба очень бедны, он нелегок, если оба очень богаты, он нелегок, если один богат, а другой беден.

— Почему?

— Потому что в браке один человек — мужчина, а другой — женщина.

— А не легче было бы, если бы оба были женщины?

— Тогда это не будет брак.

— Почему? Для брака нужны двое, так вот пусть и будут две женщины.

— У двух женщин не могут родиться дети.

— А разве они не могут взять чужого ребенка?

— Нет, потому что никакой ребенок не хочет двух матерей. Он хочет одну мать и одного отца — своих собственных. Одной матери для ребенка достаточно, а бывает даже, что и слишком много. И теперь я, кажется, понимаю, из-за чего все их ссоры.

— Из-за чего?

— Из-за детей.

— У них есть дети?

— Нет, на это нужно некоторое время, но все равно ссорятся они, вероятно, из-за них, хотя сами, вероятно, думают, что из-за чего-то другого. Я уверена — он хочет, чтобы она стала настоящей женщиной и родила ребенка, а она стать настоящей женщиной пока просто не может.