Нежная любовь главных злодеев истории - Андрей Шляхов

Кровожадный истерик Марат в конце концов надоел и своим соратникам — членам Национального собрания, тем более что те же Мирабо, Лафайет, Бриссо, Кондорсе были, что называется, профессиональными политиками, добрую половину жизни терпеливо шедшими к власти и совершенно не желавшими делить ее, а точнее говоря — отдавать ее какому-то безвестному проходимцу, скучному литератору, сомнительному ученому и никудышному врачу, преуспевшему разве что в лечении венерических заболеваний. Он вынырнул из мутного революционного потока, явился из небытия, и именно туда его следовало отправить.

Ненависть к Марату со стороны видных деятелей французской революции усиливалась гипертрофированным индивидуализмом Марата, его эгоизмом. Марат жаждал славы единственного спасителя Франции и ради этого готов был стать ее могильщиком.

Терпение иссякло в тот день, когда Марат написал в своей газете: «К оружию, граждане!.. И пусть ваш первый удар падет на голову бесчестного генерала (под бесчестным генералом подразумевался Лафайет. — А. Ш.), уничтожьте продажных членов Национального собрания во главе с подлым Рикетги (здесь речь шла об адвокате Мирабо, «мозге» революции. — А. Ш.), отрезайте мизинцы у всех бывших дворян, сворачивайте шею всем попам. Если вы останетесь глухи к моим призывам, горе вам!»

«Бред сумасшедшего!» — скажут читатели и нисколько не погрешат против правды — нормальный человек подобного не напишет. Но не надо забывать, что призывам этого сумасшедшего следовали десятки тысяч французов!

Генерал Лафайет, герой освободительной войны в Америке, незаслуженно обозванный «бесчестным», прочтя очередной пасквиль Марата, вознегодовал и немедленно отправил триста человек в типографию «Друга народа». Типография была разгромлена, а весь оставшийся нереализованным тираж газеты конфискован. Сам Марат сумел избежать ареста, словно крыса, забившись в дыру, — «Друг народа» спрятался в погребе, принадлежавшем одному из его сторонников, где и продолжал строчить свои кровавые опусы.

В них, давая волю обиде, он призывал убивать солдат национальной гвардии, поймать и оскопить генерала Лафайета, повесить «продажного» Мирабо.

Разумеется, его искала полиция, но Марат, сменявший одно убежище за другим, был неуловим — правда, все убежища оказывались, что называется, некомфортабельными — погреба, подвалы, чердаки. Устроиться со всеми удобствами предложил «другу народа» рабочий его типографии по фамилии Эврар. Эврар сообщил, что его невестка Симона, простая работница игольной фабрики, почтет за честь предоставить Марату крышу над головой. Марат с радостью согласился и поселился в доме № 243 по улице Сент- Оноре.

Симона Эврар, дочь корабельного плотника из Турнюса, оказалась хорошенькой сероглазой брюнеткой лет двадцати пяти. Она была горячей сторонницей Марата, зачитывавшейся его статьями, восхищавшейся им и сочувствующей ему. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, едва увидев воочию «друга народа», Симона тут же влюбилась в него и с первой же ночи начала делить с ним ложе. Это был маленький подвиг, с учетом того, что тело Марата было покрыто язвами, издававшими весьма ощутимое зловоние. Любовь поистине зла...

На дворе был декабрь 1790 года.

Симона оказалась сущей находкой, настоящим подарком судьбы. В ее маленькой квартире на улице Сент-Оноре Марат блаженствовал, окруженный любовью, нежностью и заботой. Симона не жила с ним, она служила ему, служила самоотверженно и беззаветно, как и подобало служить великому, по ее мнению, человеку.

Она боготворила Марата, и, надо сказать, ему это нравилось. Крыша над головой, вкусные обеды, ванна, взятая напрокат из какой-то лавки, удобный письменный стол, за которым так хорошо пишется, теплая и чистая постель, в которой лежит готовое к ласкам молодое тело... Это был рай, сущий рай на земле, рай, в существование которого Марат по-настоящему никогда не верил.

Прожив несколько дней у Симоны, Марат получил сообщение о том, что якобы его убежище раскрыто и посланцы генерала Лафайета буквально с минуты на минуту схватят его. Испуганный Марат поспешил покинуть квартирку Симоны и укрылся у знакомого католического священника в церковном приделе. Там было холодно, сыро и неуютно, поэтому вскоре Марат покинул это убежище, чтобы укрыться в доме некоего гравера по имени Маке.

Пользуясь гостеприимством гравера, Марат попутно соблазнил любовницу хозяина — хорошенькую двадцатипятилетнюю особу по имени Фуэс. Стоило доброму граверу на неделю-другую отлучиться из дому по делам, как Фуэс начала дарить своей благосклонностью Марата. Вернувшись домой, Маке вышвырнул на улицу обоих — и неверную Фуэс, и вероломного Марата.

Марат отправился к Симоне, трезво рассудив, что по прошествии времени там его искать уже не станут. Симона крайне обрадовалась его возвращению, и все вернулось на круги своя — Марат писал, а она служила ему.

В следующий раз Марат покинул Симону, уехав в Лондон, где он чувствовал себя в большей безопасности, чем в Париже, но безденежье принудило его быстро вернуться обратно. Поиски денег оказались безуспешными, и на выручку пришла верная Симона — руководимая любовью и патриотизмом, она отдала Марату все свои скромные сбережения.

В один из мартовских дней 1791 года, когда ярко светило солнце, Марат взял свою любовницу за руку и, упав рядом с ней на колени, воскликнул: «В великом храме Природы клянусь тебе в вечной верности и беру свидетелем слышащего нас Творца!» На этом церемония бракосочетания «по Марату» закончилась. Расчувствовавшись, Симона прослезилась и обняла любимого.

Поскольку даже во время революции ни французское законодательство, ни сами французы не признавали бракосочетаний, заключенных без свидетелей «в великом храме Природы», Симона Эвpap вплоть до смерти Марата предпочитала называть себя его сестрой. Лишь после убийства «Друга народа» их брак был признан законным, что дало безутешной Симоне право именоваться вдовой Марата.

Марк Алданов писал о Симоне Эврар: «Эта несчастная женщина по-настоящему любила Марата. Она была предана ему как собака, ухаживала за ним день и ночь, отдала на его журнал свои сбережения, которые копила всю жизнь. Он был старше ее на двадцать лет и страдал неизлечимой болезнью. Марат, безобразный от природы, был покрыт сыпью, причинявшей ему в последние годы его жизни страшные мучения. Влюбиться в него было трудно. Его писания едва ли могли быть понятны малограмотной женщине. Славу и власть «друга народа» она ценила, но любила его и просто по-человечески. Кроме Симоны Эврар, вероятно, никто из знавших его людей никогда не любил Марата».

Весьма вероятно. Кроме разве что англичанки Анны-Летиции, с которой у Марата были более-менее длительные отношения. Все остальные увлечения Марата были недолгими и весьма разнородными по социальному статусу — от маркиз до работниц типографии, в которой печатался «Друг народа». Связи свои Марат афишировать не любил — образ безгрешного праведника был составной частью его репутации.

О своей репутации Марат заботился неустанно, пестовал ее и лелеял. Он с огромным вниманием следил за тем, как хвалят других, и весьма старательно (причем не всегда удачно) рекламировал себя самого.

Редактор одного журнала, некий Бриссо, считавшийся приятелем Марата, получал от него для публикации готовые рецензии, в которых Марат превозносил Марата до небес. Превозносил безудержно, чрезмерно, неустанно, буквально по любому поводу.

Однажды, уже в период революции, у Марата вышел конфликт в Париже, на Новом мосту, с отрядом королевских войск. Да и не конфликт, а так — словесная баталия. Вернувшись домой, Марат тут же послал Бриссо заметку, в которой говорилось, что «...грозный облик Марата заставил побледнеть гусаров и драгунов, подобно тому, как его научный гений в свое время заставлял бледнеть Академию». Согласитесь — написано было очень скромно и достойно. Но вот Бриссо почему-то счел иначе и фразу эту из заметки вычеркнул. В 1793 году, еще при жизни Марата, Бриссо был казнен как враг революции. Делайте выводы...

Когда возникла угроза войны с Германией и Англией, правители которых вознамерились покончить с революцией во Франции, пока ее пламя не перекинулось на другие страны, Марат призвал сограждан всеми силами защищать свое отечество. Но призыв этот был весьма оригинален. 15 мая 1790 года в своем открытом письме «К просвещенным и отважным патриотам» Марат утверждал, что следует противопоставить войне между народами войну гражданскую и, обращаясь к солдатам, советовал им в случае начала военных действий в первую очередь расправиться с врагами внутренними, а уж после защищать революционное отечество. В целях защиты отечества Марат призывал к созданию революционной армии путем вооружения всего народа. Королевскую регулярную армию он требовал сократить до минимума и передать ее под контроль народных масс.