РАЗБОЙНИК ШМАЯ - Григорий Полянкер

Шмая снова вернулся домой. Он прислушался к разговору сыновей с матерью, когда та укладывала их вещи: этого не надо, того они не хотят… Шмая присматривался к плечистым молодым людям, выросшим у него на глазах, и понимал их страх перед первым выездом из материнского дома. Шмая хорошо помнил день, когда он сюда приехал и встретил двух пастушков, гнавших стадо с выгона. А теперь? Они уходят, чтобы стать солдатами. А за домом их дожидаются девушки-невесты. Молодежь на улице шумит, смеется, старается быть веселой…

Шмая не знал, куда девать себя. Походил по комнате, надел новый пиджак, прикрутил к лацкану свой орден, хорошенько начистил его и снова пошел по деревне. Пастухи, не дожидаясь вечера, пригнали стадо.

Коровы, сытые и величественные, сгрудились у колодца и подняли рев, требуя, чтобы их напоили, но сегодня никто не выходил налить воду в корыта… Шмая проходил мимо людей, стоявших на площади и слушавших радио. Он не останавливался. Стоял прекрасный летний день. Жара уже начала спадать. Ребятишки как ни в чем не бывало плескались в речке. На каменных заборчиках вокруг домов и на завалинках, в тени садов прощались парочки. Шмае вдруг стало тесно в деревне, он пошел в поле по узкой тропинке, змеившейся между высоких хлебов. Над головой, как всегда, щебетали птицы. Налетал легкий ветерок, шевелил волной колосья. Шмая думал о старшем сыне Саше, который служит где-то на самой границе и сейчас, наверное, уже на передовой… Жив ли он ещё? Что с ним? Шмая шел медленно, не торопясь, углубившись в свои мысли, и не заметил, как тропа привела его на виноградник. На солнце красовались сизые гроздья – они только начинали наливаться соком. Всегда в эту пору здесь бывало так шумно, слышались песни женщин и девушек, но сейчас все замолкло, нигде – ни души.

Усталый и опустошенный, вернулся Шмая домой. Сыновья были уже готовы отправиться в путь. Шмая решительно прошел в комнату, надел старую солдатскую форму, подпоясался широким ремнем, вытряхнул пыль из полинявшего солдатского рюкзака, с которым прошел тысячи верст, и стал засовывать в него пару белья, полотенце, кружку…

– Куда это ты собираешься? – испуганно спросила Рейзл.

– Куда все собираются, туда и я,- ответил он, не поднимая возбужденных глаз.

– А все-таки, куда? – подошла она ближе.- Куда, я спрашиваю?

– На фронт…

– Совсем человек рехнулся, прости господи! Тебя кто же туда посылает?

– Совесть… – ответил кровельщик после долгого молчания. Он отвинтил от пиджака свой орден и отдал ей. – На, Рейзл, пусть это останется дома. Спрячь. Вдруг со мной что-нибудь стрясется. Пусть малыши наши видят, что отец их не сидел сложа руки, когда люди дрались за советскую власть…

В доме стало совсем тихо. Рейзл беспомощно опустила руки. Она не пыталась переубеждать его.

В напряженной тишине Шмая отошел от дверей, молча со всеми расцеловался и вышел из дому.

На площади возле сельсовета было уже полно народу. Дети прыгали вокруг лошадей, вертелись около телег. В гривы лошадей девчата вплели ленты, телеги накрыты украинскими ковриками, деревенские музыканты играли на своих инструментах, но это был уже не тот оркестр, что славился на всю округу, да и игра, кажется, была не та. Не слыхать было барабанщика Азрилика и флейтиста Симона, не играл Гуральник на своей скрипке и Саня Гринберг на тромбоне – все они прощались с родными. Музыканты играли марши и веселые песни, но веселее от этого не становилось.

Люди разговаривали тихо, будто ожидая чего-то. Но вот увидали Шмаю в полном солдатском снаряжении и сразу замолкли.

– Смотрите-ка, Шмая! Чего это он вырядился? – нарушил тишину кузнец Кива.

– На фронт! – ответил кровельщик, разыскивая глазами своих парней.

– А помоложе тебя нет никого, что ли? Ведь ты уже в летах…

– Думаете, на одних молодых свет держится? Молодых ещё учить надо, а я уже солдат готовый. И кто не знает, что за одного битого трех небитых дают…

Женщины просили Шмаю, чтобы он там, на войне, присмотрел за их детьми, помог им в трудную минуту, солдатики-то ведь ещё зеленые, мало что знают. Шмая согласно кивал головой, не желая разочаровывать женщин. Пускай себе думают, что все они, как уйдут из деревни, так и останутся вместе. Но все-таки не выдержал!

– Знаете что, соседи, назначьте меня генералом, а дивизию создадим из наших ребят…

Люди посмеялись, но женщины смотрели на Шмаю с любопытством и завистью: ему, пожалуй, на войне будет легче, чем молодым, уж он пороху понюхал на своем веку.

Рейзл стояла в стороне, смотрела на своего мужа, на женщин, тесно его окруживших, и только сейчас поняла, что он не шутит, что он расстается с ней и… кто знает, вдруг – навсегда. Та война отняла у нее первого мужа, а сейчас уходят сыновья и Шмая. Может быть, попробовать удержать его? Он, правда, шутит и притворяется веселым, но она-то знает, что все это напускное. Она на минутку забыла о сыновьях, сейчас она думала только о нем, о верном, чутком друге. Рейзл тихо проговорила:

– Одумайся, Шмая, что ты делаешь? Разве мало в нашей стране молодых солдат?

– Я давно все обдумал.

– Сколько горя ты уже перенес!

– Ничего, Рейзл, на войне все залечится, там все горести забываются.

На глаза навертывались слезы, она вытирала их углом головного платка, но слезы не унимались.

Рейзл шла рядом с мужем, старалась не отставать от него. В стороне бежали их младшие дети. Рейзл почувствовала страшную тяжесть: сыновья заняты своими девушками, Шмая шагает тяжелым солдатским шагом и смотрит в сторону, словно ждет с нетерпением, как бы скорее распрощаться.

Подводы остановились на мосту. Наступила минута прощания. Люди оглядывались на свои дом, казавшийся в эту минуту ещё милее, ещё дороже и роднее…

– Перестань, Рейзл, зачем плакать? Попрощайся с детьми, пожелай им счастья…

– Ну, ребята, – повеселев, обратился Шмая к уезжающим, – время не ждет! Давайте закругляться! А ну-ка, невесты, покажите, как вы любите своих женихов, расцелуйтесь и пожелайте им счастливого пути… Не тужить! Ещё погуляем на свадьбах, вернемся домой!…

И через несколько минут подводы вытянулись по старому тракту, по которому колонисты уже не раз уходили на войну. Провожающие остались на месте и долго ещё махали руками, платочками и фуражками.

– Счастливого пути!

– Скорого возвращения!

– С победой!

Настал вечер, прекрасный летний вечер в притихшем поселке на Ингульце. Но никто его не замечал, и никому сейчас не нужна была его красота. Молодые солдаты в последний раз оглянулись на родные места, на близких своих и любимых. Нигде ещё огня не зажигали. Подводы шли, монотонно поскрипывая, в гору. Ребята уже сидели на подводах, и только Шмая шел, погруженный в свои мысли.

– О чем вы задумались, Шмая?

– Думаю по прибытии в полк обратиться к начальству с просьбой снять с меня старое звание – ефрейтора.

– А зачем?

– Очень уж досадно: этот бешеный пес, Гитлер, тоже, кажется, ефрейтор. Он испакостил такое славное звание… Провалиться бы ему сквозь землю!

На следующий день Шая Спивак благополучно вернулся домой. Он старался пройти незамеченным. Лицо его горело от стыда. Он шагал понурив голову, и солдатский его мешок уныло болтался за плечом. Не успел он свернуть в свой переулок, как навстречу попалась соседка, подняла шум, и со всех сторон стали сбегаться люди.

Что случилось, Шмая? – удивленно спрашивали соседи. – Может быть, уже кончилась война?

Шмая махнул рукой, чтобы его оставили в покое. Но люди хотели знать, что стряслось. Пришлось подчиниться. В районе его выслушали и попросили вернуться домой и приняться за прежнюю работу. На фронт, сказали они, его послать не могут, так как год его не подлежит мобилизации. Все очень хорошо понимают его патриотические чувства, но пусть он лучше поработает у себя в колхозе…

– Эх, Шмая, кто красив, а я умен… – сказал кузнец Кива.

– А что?

– Ведь тебе говорили, что человека, которому под пятьдесят, на фронт не бе- рут…

– Счастливая твоя Рейзл, ты снова дома…

– Братцы! Вы долго ещё будете меня донимать? – сказал Шмая.

Он закурил и стал таким, как всегда.

Кто-то побежал на виноградник сообщить Рейзл добрую весть. Она примчалась запыхавшаяся, постояла минутку в растерянности, потом растолкала народ, велела Шмае идти в дом, а сама побежала к колодцу за водой.

– А ну-ка, умойся и отдохни. Хватит, побыл в солдатах…

Утром, едва забрезжил рассвет, Шмая пошел на площадь к сельсовету. Там установлен громкоговоритель. На площади в ожидании передачи собралось много народу. Минуты ожидания казались часами. Каждый из этих людей имел отношение к войне: кто отдал сына, кто отца, брата, родственника. Радио никого не успокоило. Оно принесло сообщения об ожесточенных боях, о фашистских танковых колоннах, об оставленных и сожженных городах. Шмая проходил через эти города много лет назад, в первую мировую войну. Эти горестные вести камнем ложились на сердце. Люди стояли на площади озабоченные, разгневанные, смотрели друг на друга и никак не могли понять, что случилось, почему наши войска отступают, почему отдают города и села.