Чёрный княжич (СИ) - Бурук Бурк

— Кхе, — Тимофей с гордостью посмотрел на дочь, — то-то же. Слышь, мать, как моя учёба действует. Погоди, — вдруг опомнился он, — а к чему ты мне это сейчас сказываешь. Каким лядом твои малюнки до женитьбы касаются, или как там оно у вас?

— Батюшка, — серьёзно глянула на отца Лизка, — неужто Вы думаете, что княжич одну картинку понравившуюся купил, да и всё? Как бы не так. Он же не токмо малюнок видел, но и как я работаю, смотрел внимательно, а опосля и говорит: в люди, мол, тебя возьму, живописцем моим личным будешь. Вот, говорит, с делами управлюсь, и сразу же учителей для тебя, Лизка, заморских выпишу, нехай у меня самолучший художник будет.

— Экх, — крякнул Тимоха, такое вполне могло быть. Баре они дурные, то им театру в усадьбе устроить надобно, то музыканта из пастушонка полоумного вырастить. Так что почему бы и не сделать живописицу из Лизки, буде на то барская воля, — ну, а молчала чего? — всё ещё сомневаясь, вопросил он.

— Александр Игоревич велели, его сиятельство опасаются, что меня перекупить могут. Сами же знаете, батюшка, как что полезное в хозяйстве сыщешь, так враз соседи через плетень утащить норовят.

Тимофей согласно покивал, соседи те ещё сволочи, и нужную тебе вещь лучше припрятать надёжно и поменьше бахвалиться. Правда, в полезности Лизки он всё же сильно сомневался.

— Вот и выходит, тятенька, что замуж мне никак не можно, — тяжело вздохнула девка, — а ну как призовёт меня княжич в Амстердам съездить али в Москву, и как же я деток-то своих брошу, на кого оставляю. Нешто Лукьян о них как след позаботится?!

Лизка подумала, было, слезу пустить, но засомневалась — очень уж часто отец в сторону сеней косился, туда где инструментарий для вразумления сложен.

— Так может ну её, живописю энту, — прониклась бедой матушка, — скажешь барину разучилась, мол, и всё тут.

— Да что вы такое говорите, матушка, я ж через свои малюнки в люди выйду, с управителями говорить стану на равных, о вас с батюшкой позаботиться смогу. Ну, там со Спиридон Авдеичем перегутарить али ещё чего.

Тимоха призадумался, бородёнку редкую в кулак зажал. И заманчиво вроде всё выплясывалось, но что-то не давало ему покоя. Он было уж решил с лозиной поподробнее дочь пораспрашивать, для порядка и уверенности, как дверь в избу распахнулась вдруг, без стука и в горницу вошёл управляющий имением. Спиридон Авдеевич собственной персоной.

Спиридон Авдеевич росточку был невеликого, плешив и мутноглаз, но держал себя с достоинством. Немало тому способствовала красная ливрея, которую он, как утверждали злые языки, даже на ночь не снимал.

Впрочем, деревенский люд относился к Авдеичу с уважением, поскольку характера тот был незлобивого, крал умеренно и ежели не наглеть, то с ним завсегда можно было договориться. Правда прислуга из княжеской усадьбы всякое про него рассказывала. Но им веры особой не было, поскольку каждый знал, что народ там собрался склочный и гораздый на всякие подлости. Управляющий же, невзирая на высокое положение, особо им не кичился и с селянами общался запросто, оставляя, впрочем, некоторую дистанцию. На подворье Тимофея Синицы Спиридон Авдеевич бывал не часто, да и то ещё когда батюшка Тимохи жив был. Оттого его визит в вечернее время привёл Синицыно семейство в замешательство.

— Мир дому сему, — прогудел управляющий.

— И Вам поздорову, Спиридон Авдеевич, — поклонился Тимоха, — к столу прошу, откушать чем Господь наградил.

— Ни к чему сие, — отказался Авдеич, — я токмо по делу зашёл.

Однако к столу присел, и откушал стервец, так что половины пирогов рыбных и миски капусты тушеной как не бывало. И от наливки, что на особый случай хранилась, рожу такоже воротить не стал. Опосля, утёршись и сбитня хлебнув, к делу перешёл.

— А что, Тимоша, детки твои здоровы? — издалека начал Спиридон Авдеевич.

— Да Бог миловал все в добром здравии, — настороженно ответил Синица и на Лизку покосился.

— Ага, ага, — покивал управляющий, — а рыжая, стало быть, у тебя одна?

Тимофей молча склонил голову, подтверждая.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Тут такое дело, Тимоша, его сиятельство Александр Игоревич, барчук наш, возжелали её себе в люди взять. Лизка глаза выпучила, что те плошки, и даже дышать забыла. Когда она от Лукьяна Низишина отбрехивалась, то и помыслить не могла, что болтовня её правдой обернуться может. В головёнке лишь одна мысль крутилась: «Сейчас отбиться, а после ещё чего-нибудь удумаю». А тут эвона как. Неужто и впрямь княжичу так её работа глянулась, что он решил её по художественной части приспособить?

— Ой, господи, — не выдержала меж тем матушка, — в люди! Никак живописькой?

— Кхм, — чуть не поперхнулся Авдеевич от такой терминологии, — ну, наверное, и так можно сказать. Однак барчук наш всё же княжеских кровей. Ему так выражаться не пристало, оттого сказал просто в сенные девки её определить. Остальное не нашего ума дело. И вот то, что ты сказала, то меж собой перетирайте, а на улицу сие выносить не след.

— Художницей, значит? — зло спросил Тимоха и на Лизку зыркнул. — Учителей заморских, стало быть, наняли?

— Каких учителей? Ты ополоумел никак?! Девки ей всё покажут да научат. Ну и я пригляжу по старой памяти, — дробно захихикал Спиридон Авдеевич.

— А я согласная, — вдруг выпалила Лизка, здраво рассудив, что как оно там в людях будет — пока не ясно. А вот батюшку в такой ярости ей прежде видеть не доводилось.

— Да кто ж тебя, девица, спрашивать станет, — хмыкнул управляющий, — ты завтра с утра приходи в усадьбу. Меня спросишь али ключницу Матрёну. Ну и возьми там с собой что тебе нужно по первости. Одёжи много не тащи — на месте всё новое устроют. А ты, — повернулся он к Лизкиной матушке, — уж подучи дочку тому об чём говорила. Чтобы, значит, лишнего не натворила, а то куда ей потом с карапузом на руках службу исполнять.

— Да, чуть не забыл, — обернулся он уже в дверях, — его сиятельство порешили тебя и семью твого старшого от барщины ослобонить и оброк вдвое противу прежнего урезать. По мне так многовато за одну девку, но барин решил — мы исполнили. Цени.

— Пш-ш, — выдохнул Тимоха, понемногу успокаиваясь.

И вышел проводить гостя до калитки. Обратно он вернулся, похлопывая толстой лозиной по ноге.

— Не сметь! — грозно пискнула Лизка, сама себе напоминая мышонка, что с соломинкой на кота нападает. — Ты что ж это, батюшка, княжьего человека бить удумал?!

— Ничего пока не княжьего, — ласково проговорил Тимоха приближаясь, — ты мне аж до утра доченька родная и кровиночка. Иди сюда, маленькая, тятенька тебе напоследок разъяснит кой чего.

— Батюшка, — взвыла Лизка, отступая вокруг стола, — ну сами подумайте, на што вы гневаетесь. Говорила, что в люди возьмут — взяли, говорила, что семье помогать стану так уже вон и барщины нет, и оброк вполовину. Да не токмо вам, но и братику. А дальше ещё чего удумаю. Я у самого княжича в услужении окажусь.

— В постели ты у него окажешься, — устало опустился на лавку Тимофей Синица.

— А у Лукьяна на полатях лучше?!

— Лучше, — прихлопнул по столешнице Тимоха, — Лукьян бы тебе честным мужем был бы, а не это вот не пойми что!

— Батюшка, родный мой, — Лизка осторожно присела рядом и тихонько прислонилась к отцовскому плечу, — поймите меня, пожалуйста. Во сто крат лучше «не пойми что» с княжичем, нежели честное и верное с корявым бобылём. Я б там с тоски в первый же год померла бы, как тётка Фрося, жена его первая. Такой доли вы б для меня хотели, батюшка?

Ничего на это не ответил Тимоха, только вздохнул тяжко да рыжую бестолковку к себе покрепче прижал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Примечания:

[1] - В «Прибавлении к Духовному регламенту» 1722 года имеется отдельная глава, посвященная женским монастырям: «О монахинях». Если мужчинам пострижение разрешалось после тридцати лет, то женщинам только в возрасте от пятидесяти до шестидесяти лет.

[2] - В ночь на 25 ноября (6 декабря) 1741 года 31-летняя Елизавета в сопровождении инициатора заговора Лестока и своего учителя музыки Шварца подняла за собой гренадерскую роту Преображенского полка.