Смерть в Сонагачи - Рижула Дас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мелодичная композиция Колтрейна лилась из динамиков Bose, рассованных, как пасхальные яйца, по всей квартире. Как только она вошла, из кухни прогремел мощный голос:
— Бегума![38] — Висхал поставил ударение на последнем слоге, как бывало, когда им овладевало особенно романтическое настроение. — Иди сюда и посмотри, чем занят твой муж.
Дипа прошла в кухню. На плите что-то шипело и булькало. Из дымной завесы, как из тумана, выплыла мужская фигура. Держа в одной руке лопатку, а в другой сигару, Висхал прижал Дипу к себе.
— Ты что-то спалил? — спросила она.
— Нет, а что? Пахнет гарью?
Дипа отрицательно покачала головой.
Висхал потянулся к рабочему столику за электронной сигаретой, оставленной в опасной близости от огня. Деликатно отворачиваясь от Дипы, выпустил изо рта огромное облако дыма, но белые струйки все равно потянулись к ней.
— Не бери в голову, — улыбнулась она. — Слушай, как ты можешь курить и то и другое одновременно?
Висхал не ответил и принялся сосредоточенно переворачивать мясо на сковороде, двигаясь в такт Колтрейну.
Она прошла в свой кабинет. Дверь оставила открытой — было некоторое утешение в звуках, которые издавал Висхал, когда бродил по комнатам, готовил причудливые блюда и напевал себе под нос. За двадцать лет Дипа ни разу не позволила себе признаться в удовольствии такого утешения. Оно всегда казалось ей чем-то украденным, чем-то, на что она не имела права в этом мире. Но она чувствовала его как нечто нерушимое, что соединяет двух людей.
Дипа включила лампу, стоявшую, как страж, рядом с письменным столом. Висхал редко заходил в кабинет, и никогда — в ее отсутствие. Провела пальцем по шероховатой поверхности старого письменного стола, единственной вещи, которую она привезла с собой в этот дом. Во втором ящике лежал конверт. Она достала его и развязала бечевку, обмотанную вокруг него. Пальцы слегка дрожали. Разложила фотографии на столе, одну за другой. Сати, 26 лет. Протима-ди, 52 года. Сонал, 43 года. Тезима, 23. Мохамайя, 28. Все мертвы, а ведь когда-то она виделась с ними, сидела за одним столом, смеялась, спорила, ругалась.
Она склонилась над фотографиями, цепляясь дрожащей рукой за спинку стула.
Висхал хотел было постучаться, но увидел жену и отдернул руку. Услышав его мягкие шаги, Дипа повернулась. Он поставил хрустальный стакан на стол — очень осторожно, как если бы находился в святилище. Дипа подошла, схватилась за грубую ткань его курты и прильнула в поисках привычного повседневного утешения.
В янтарной жидкости, налитой на два пальца, громоздились кубики льда. Оторвавшись наконец от мужа, Дипа села на диван и прижала к щеке холодный стакан:
— Не стоило тебе жениться на социальном работнике.
— Не стоило выходить замуж за парса[39], — прогрохотал Висхал сквозь джунгли бороды. Под неухоженными бровями сияли глаза лепрекона, не растерявшие своего блеска за прошедшие два десятка лет. — Ты же знаешь, как про нас говорят: они все немного чокнутые.
— Немного, хм? — она вскинула брови.
Висхал улыбнулся, усаживаясь в старомодное кресло-качалку.
— Это не война нарративов, — заговорил он после недолгой паузы. — Что бы ни утверждали твои недоброжелатели в дебатах и телевизионных интервью, как бы ни защищали свои методы, это не умаляет твоей работы или твоей честности.
Дипа молчала.
— Твой опыт не менее ценен. Тебе позволено смело отстаивать свои убеждения, — закончил он свою мысль.
— Знаешь, что она мне сказала? Когда я впервые встретила ее? — голос Дипы прокрался сквозь низкие басы по-прежнему лившейся из динамиков музыки. — Она объяснила мне разницу между паевыми инвестиционными фондами и долговыми взаимными фондами. — Дипа улыбнулась и закрыла глаза, переместив стакан на лоб. — Потом попросила не смотреть на нее выпученными глазами и закрыть рот. Она была умной, уверенной в себе, наша Майя. У нее всегда были планы… — Висхал умел слушать, и Дипа продолжила: — Она никогда не рассказывала мне, откуда родом, как попала в Сонагачи — рано или поздно они все там оказываются, об этом только ленивый не знает. Конечно, я не давила на нее, но она сама честно все выкладывала, и я, наверное, даже восхищалась ее прямотой. Девушки так часто рассказывают эту историю, и стольким людям, которые на самом деле не имеют права вторгаться в чужую жизнь. Я никогда не настаивала. В ней было что-то особенное, но она была одной из нас. Я все еще думаю, что в случившемся есть и моя вина. — Она на мгновение открыла глаза; Висхал и не пытался перебивать ее возражениями. Бесполезно. — Я знаю, это была моя ответственность, и то, что произошло, — моя неудача, — продолжила Дипа, откидываясь на мягкие подушки. — Да, она сама сделала выбор, но я, вечно разглагольствующая о выборе, не смогла подсказать ей, что выбрать. И все равно это не должно было случиться с ней. Такое не должно случиться ни с одной из них.
— Ты не можешь их защитить, это не твоя работа, — произнес Висхал спокойным голосом, медленно и обдуманно.
— Это должно быть чьей-то работой, — тихо ответила Дипа. — Кто-то должен этим заниматься. Какой-нибудь богом забытый человек, сам бог, дьявол, религия — кто-то, что-то… Кто там присматривает за нами?
После паузы, когда смолкла мелодия Колтрейна, Дипа снова заговорила.
— Как ты думаешь, что почувствует Малини, когда узнает, что это моя вина? Что может сравниться с таким предательством?
Висхал выбрался из кресла-качалки, подошел к жене и опустился перед ней на колени. Дипа положила руку ему на затылок. Он наклонился и прикоснулся холодным кончиком носа к ее ключице. Она зарылась пальцами в гущу его шевелюры. Тепло от его груди пробивалось сквозь прохладный воздух, струящийся из кондиционера.
— Пойдем, поужинаем, — прошептал он.
Дипа кивнула, в отчаянии зажмуриваясь и утыкаясь лицом в его взъерошенные волосы.
Глава 20
Самшера ощутимо подташнивало, но он героически держался, чтобы сохранить достоинство перед подчиненными. Правда в том, что Самшер никогда раньше не участвовал в расследовании убийств. Он видел мертвых — жертв автокатастроф и линчевания, но ему не доводилось осматривать изуродованные тела, заштопанные после вскрытия, покоящиеся в морозильной камере морга. Что еще хуже, это было обнаженное тело двадцативосьмилетней женщины. Ее голый торс, тугой и холодный, эротичный и отвратительный, словно бросал ему