Чужое сердце - Джоди Пиколт

– Но вам кажется… Вам кажется, что я смогу пожертвовать ей свое сердце?

– Да, – сказала она. – Вполне вероятно.

Да. Вполне вероятно. Ни то ни се. Это вместо моего нерушимого завета «Господь. Иисус. Единый путь истинный».

Она постучала в окошко, торопясь убраться из конференц-зала не меньше, чем торопилась попасть внутрь.

Когда офицер нажатием кнопки отворил дверь, я схватил ее за руку.

– Не нужно зря его обнадеживать, – прошептал я.

Она удивленно вскинула брови.

– А вам не нужно лишать его надежды.

За Мэгги Блум закрылась дверь, и я проводил ее взглядом через продолговатое окно конференц-зала. В зыбком отражении я поймал и взгляд Шэя.

– Мне она нравится, – провозгласил он.

– Ну хорошо, – вздохнул я.

– Вы когда-нибудь замечали, что иногда это зеркало, а иногда – просто стекло?

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он имеет в виду отражение.

– Все дело в том, как падает свет, – пояснил я.

– Есть свет внутри человека света, – пробормотал Шэй. – И он освещает весь мир. – Он наткнулся на мой непонимающий взгляд. – Так что там невозможно, повторите-ка?

Моя бабушка была такой рьяной католичкой, что даже вошла в комитет женщин, готовых отдраить церковь по первому зову. Порой она брала меня с собой. Я обычно садился в заднем ряду и устраивал заторы из игрушечных машинок на подушечке для коленопреклонения. А она тем временем втирала мыльный раствор в исполосованную шрамами древесину скамеек и подметала проход. В воскресенье же, когда мы приходили на мессу, она обводила глазами весь интерьер – от входа до арочного свода и мерцающих свечек – и удовлетворенно кивала, довольная проделанной работой. А вот дедушка в церковь не ходил: по воскресеньям он предпочитал рыбачить. Летом ловил нахлыстом окуней, зимой сверлил прорубь и ждал клева, попивая кофе из термоса. Пар клубился вокруг его головы подобно нимбу.

Пропустить воскресную мессу ради рыбалки мне позволили только в двенадцать лет. Бабушка снарядила нас целой сумкой снеди и нахлобучила мне на голову старую бейсболку, чтобы кожа на лице не обгорела. «Может, тебе удастся его образумить», – напутствовала меня она. К тому времени я уже выслушал достаточно проповедей, чтобы понять, как невесела участь безбожников. Я забрался в алюминиевую лодчонку и дождался, пока мы остановимся у самого берега под сенью ивы. Протянув мне новенькую удочку, дед забросил свою – старую, бамбуковую.

Раз-два-три, раз-два-три. В рыбалке, как в бальном танце, есть свой ритм. Я подождал, пока мы оба размотаем лески и наживка, скрупулезно изготовленная в подвале лично дедушкой, уляжется на поверхности озера.

– Деда, ты же не хочешь попасть в ад? – спросил я.

– О боже! – ответил он. – Это тебя бабушка настропалила?

– Нет, – Солгал я, – Я просто не понимаю, почему ты не ходишь с нами к мессе.

– У меня своя месса, – сказал он. – Я не хочу, чтобы какой-то мужик в платье с воротничком рассказывал мне, во что верить, а во что нет.

Будь я старше или хотя бы умнее, я бы на том и остановился. Но я, прищурившись на солнце, продолжил:

– Женил ведь тебя священник.

– Да, – со вздохом согласился дедушка. – Я даже в приходскую школу ходил, как и ты.

– И почему ты все это бросил?

Прежде чем он успел ответить, я почувствовал, что на моей удочке клюет. Этот момент всегда напоминал рождественское утро, когда ты раскрываешь самую большую коробку под елкой. Я стал. наматывать леску на барабан, вступая в неравный бой с упрямой рыбой. Я был уверен, что такого улова у меня еще не было. Наконец рыбина вырвалась из воды, как будто заново родилась.

– Лосось! – воскликнул дед. – Фунтов десять… Представь, сколько преград ему пришлось одолеть, чтобы вернуться сюда из океана, куда он плавал на нерест! – Он поднял рыбу в воздухе. – Я таких громадин в этом озере не видел с шестидесятых годов!

Я взглянул на свою добычу, все еще экстатически бьющуюся на крючке. Она была одновременно серебряная, золотая и багровая.

Дед осторожно вынул крючок изо рта рыбы и бросил ее обратно в озеро. Мы проследили, как она уплыла, вздымая флаг хвоста и сверкая кирпично-красной спиной.

– И зачем идти в церковь, если хочешь обрести Бога воскресным утром?… – пробормотал мой дед.

И еще долгое время после этого я считал, что дедушка прав: Бог – в деталях. Но я ведь тогда еще не знал, что в обязанности истинно верующего входят воскресная месса и священный отдых в воскресенье, причащение и ежегодное примирение, денежные пожертвования и соблюдение Великого поста.

Давно, еще в семинарии, мне казалось, что я слышу дедушкин голос: «Я думал, Бог должен любить тебя безоговорочно. А оказывается, оговорок тут хватает».

Дело в том, что я перестал его слушать.

Когда я покинул здание тюрьмы, толпа уже выросла раза в два. Там были больные и недужные, старики и голодранцы, но там же я увидел и группку монашек из монастыря в штате Мэн, и церковный хор, распевающий «Славься, славься!». Меня удивило, что для обращения в новую веру им достаточно было слухов о так называемых чудесах.

– Вот видишь, – сказала какая-то женщина, указывая на меня, – даже отец Майкл сюда пришел.

Это была моя прихожанка, чей сын страдал кистозным фиброзом. Инвалидное кресло толкал его отец.

– Значит, это правда? – спросил мужчина. – Этот парень действительно творит чудеса?

– Господь творит чудеса, – уклончиво ответил я и положил руку мальчику на лоб. – Святой Иоанн, защитник всех больных и увечных, прошу о твоем заступничестве. Пускай Господь смилостивится над этим дитятей и возвратит ему здоровье. Взываю к тебе от имени Иисуса.

«А не от имени Шэя Борна», – уточнил я про себя.

Аминь, – пробормотали родители.

– А теперь мне пора, – сказал я и зашагал прочь.

Шансов быть Иисусом у Шэя Борна было не больше, чем у меня – быть самим Богом. Эти люди, приверженцы ложной веры, даже не знали, кто он такой, этот Шэй Борн. Они не были с ним знакомы. Они выставляли спасителем мужчину, который разговаривал сам с собой, мужчину, чьи руки обагрила кровь двух невинных жертв. Они путали шоу и необъяснимые загадки с божественной силой. Чудо остается чудом до тех пор, пока ему не найдется объяснение.

Я начал проталкиваться сквозь толпу, все дальше от тюремных ворот. У меня появилась новая миссия. Наводить справки умеет не только Мэгги Блум.

Мэгги

Оглядываясь назад, я понимаю, что гораздо проще было просто позвонить какому-нибудь профессиональному медику и выведать у него все подробности о донорстве органов. Но занятому врачу, чтобы перезвонить мне, могла понадобиться целая неделя, а обратный путь из тюрьмы пролегал как раз через территорию больницы Конкорда. Во мне еще кипела праведная юридическая ярость. Пожалуй только этим я могу объяснить свое решение заглянуть в приемное отделение. Чем скорее я смогу побеседовать с экспертом, тем скорее начну выстраивать дело Шэя.

Тем не менее в ответ на мою просьбу поговорить с врачом дежурная медсестра – настоящий линкор в обличье крупной седеющей женщины – подозрительно поджала губы.

– А по какому вы вопросу? – спросила она.

– Мне нужно кое-что у него спросить…

– Всем нужно у него что-то спросить, но вам все-таки придется объяснить мне, какое у вас заболевание.

– Нет-нет, я не больна…

Она оглянулась по сторонам.

– Тогда где же пациент?

– В тюрьме штата.

Медсестра покачала головой.

– Пациент должен лично присутствовать при регистрации.

Я ей, признаться, не поверила. Разумеется, человека, которого сбила машина, не бросят в коридоре и не будут ждать, пока он придет в себя и сумеет продиктовать номер страховки.

– У нас сейчас много пациентов, – сказала медсестра. – Когда ваш больной прибудет на место, обратитесь в регистратуру еще раз.

– Но я юрист…

– Тогда можете подать на меня в суд, – ответила медсестра.

Я вернулась в приемную и села возле какого-то паренька с окровавленной салфеткой на руке.

– Я тоже однажды сильно порезалась, – сказала я. – Когда разрезала бублик.

Он перевел взгляд на меня.

– Я пробил рукой стекло, когда узнал, что моя девушка трахается с моим соседом.

Вышла медсестра.

– Уит Романо? – позвала она.

Парень встал.

– Удачи, – сказала я ему вдогонку и, поигрывая прядью волос, погрузилась в раздумья. Можно было, конечно, передать записку через медсестру, но тогда никто не мог гарантировать, что врач прочтет ее в ближайшем тысячелетии. Нужно было искать другие лазейки.

Пять минут спустя я снова стояла перед женщиной-линкором.