Мамочка в законе - Наталья Александрова

Однако эта идиллия продолжалась недолго. В тридцать седьмом году арестовали самого Воскресенского и сразу за ним всю его семью. Не помогли ни подпись Дзержинского на охранной грамоте, ни ходатайства новых высокопоставленных пациентов.

И тут Шурочка совершила удивительную вещь.

Она собрала самые ценные вещи своих хозяев и спрятала где-то, в одном ей известном месте. Сделала она это ночью, сразу после того, как домочадцев профессора увезли на «черном вороне» сотрудники НКВД. На следующий день приехала новая бригада чекистов, устроили капитальный обыск и вывезли все имущество в неизвестном направлении. Молоденькую домработницу тоже на несколько дней забрали в НКВД, допрашивали ее, пытались добиться показаний, бросающих тень на доктора и его семью, но Шурочка, даром что молодая и неопытная, держалась на допросах очень хорошо, на хозяев не наговаривала, но и героизма не изображала, отговаривалась тем, что девушка она деревенская, темная, господских разговоров не понимает и потому проку от нее для следователя никакого.

— Господ в семнадцатом расстреляли! — внушал ей следователь. — И ты своим пролетарским сердцем должна чувствовать враждебный элемент и помогать рабоче-крестьянским карающим органам вывести его на чистую воду и подвергнуть справедливому народному суду!

Но Шурочка только хлопала глазами и повторяла: «Мы люди темные, деревенские, ничего такого не понимаем».

К счастью, никто из чекистов не заметил пропажи ценностей из квартиры Воскресенских, да и не пришло никому в голову, что эта полуграмотная деревенская дуреха способна что-то подобное сотворить. Продержав несколько дней, Шурочку выпустили. Она устроилась на швейную фабрику, где давали койку в общежитии, а после, как передовик производства, выхлопотала и собственную комнату в коммунальной квартире. Впрочем, никаких других квартир в то время почти и не бывало. Там, в той квартире на Петроградской стороне, и познакомилась Шурочка с Аней Мироновой.

Через какое-то время окольными путями, с оказией, дошло до Шурочки письмо из Средней Азии, из республики Таджикистан. Туда, как оказалось, сослали жену профессора Воскресенского, его дочь и маленького внука. Сам профессор сгинул бесследно, и родные его уж оплакали. Жена Воскресенского, пожилая и нездоровая женщина, не перенесла тяжелого таджикского климата, так непохожего на ленинградский, и умерла в ссылке в первую же зиму. Так что остались от большой и счастливой некогда семьи только дочь профессора и внук, маленький мальчик полутора лет.

Дочь Воскресенского дала понять Шурочке в таких словах, чтобы не догадался посторонний человек, что живут они очень тяжело, бедствуют и голодают, и если от старого профессорского дома что-нибудь ценное осталось, то чтобы Шурочка с той же верной оказией попробовала им передать.

Шурочка очень обрадовалась, что сможет хоть чем-то отплатить своим прежним благодетелям, и передала с тем же верным человеком кое-какие золотые вещи.

Посылка благополучно дошла по назначению, и некоторое время спустя Шурочка получила письмо, в котором дочь Воскресенского благодарила ее. Эта посылка фактически спасла ей и ее маленькому сыну жизнь.

Шурочка еще раз смогла с оказией передать в Таджикистан посылку, а потом разразилась война. Александра Никодимовна эвакуировалась из Ленинграда в июне сорок второго года, пережив самую страшную блокадную зиму, и попала в Свердловск. Жизнь там тоже была тяжелой, но молодая и крепкая женщина не пропала. Она устроилась на оборонный завод, получала дополнительный паек. Из Свердловска она попыталась связаться с Воскресенскими, но безуспешно. После войны ей с большим трудом удалось вернуться в Ленинград. Она снова устроилась работать на ту же швейную фабрику, а вскоре к ней приехала из деревни младшая сестра Антонина с маленьким ребенком. Муж Антонины погиб на войне, и сестры вместе воспитали мальчика. Жизнь была трудной, но Шура никогда не прикасалась к имуществу Воскресенских. Женщина была воспитана в строгих правилах христианской морали, и тронуть чужое, в особенности принадлежащее людям, которых она считала своими благодетелями, было для нее невозможно. Она также ничего не говорила об этом имуществе сестре — человек слаб, и сестра могла соблазниться чужим богатством, которое вытащило бы ее из нищеты…

Прошли многие годы. Александра Никодимовна старела. Она не раз писала Воскресенским по прежнему адресу, но ответа не получала — должно быть, во время войны их отправили из Таджикистана в какое-то другое место. От них писем тоже не было. На какое-то время женщина оставила свои попытки. Антонина умерла от болезни сердца, у племянника была уже давно собственная семья. Александра сдружилась с соседкой по квартире Анной Алексеевной и, поверив в ее бескорыстность и порядочность, рассказала ей историю семьи Воскресенских и того клада, хранительницей которого ей волею судьбы пришлось быть всю свою жизнь. Конечно, она не сообщила, где этот клад спрятан, но дала понять, что он в полной сохранности, несмотря на прошедшие годы и пробушевавшие в стране невзгоды. Анна Алексеевна не вполне поверила в рассказанную историю — уж больно необычно она звучала, похоже не на житейскую историю, а на волшебную сказку… однако она знала соседку как женщину серьезную и не склонную к фантазиям, поэтому не могла сбросить ее рассказ со счетов. Как-то видела она и ту папку, о которой я говорил, и обратила внимание на то, как бережно Александра с этой старенькой папкой обращалась…

Прошло еще много лет, обе женщины состарились. Удивительным образом Александра Никодимовна получила отдельную квартиру, но с прежней соседкой по-прежнему часто виделась, потому что та была для нее единственным близким человеком. К сожалению, внучатый племянник не радовал Александру Никодимовну, он связался со скверной компанией и ввязался в явную уголовщину, хотя и навещал изредка старуху, видимо рассчитывая на ее квартиру. И вот, уже совсем недавно, Александра рассказала подруге, что получила неожиданную весточку от семьи Воскресенских. Ее разыскал человек, который видел внука старого профессора в Иркутске, и дал его адрес.

Александра Никодимовна переживала, что умрет, не возвратив законным владельцам их имущество и тем самым не отплатив добром своим благодетелям, и поэтому донельзя обрадовалась и написала в Иркутск.

Завершения истории Анна Алексеевна не знала, потому что жила безвылазно на даче. Завершение знал я и рассказал ей, как, судя по всему, развивались дальше события.

Письмо вернулось из Иркутска, не найдя адресата (то ли адрес был неверен, то ли приезжавший к Александре человек и вовсе все сочинил). Внучатый племянник случайно нашел это письмо и прочел его. Должно быть, старая женщина была в письме недостаточно осторожна, и Вовка из него узнал о существовании клада. Он попытался вытрясти из старухи информацию, но добился только того, что ту разбил паралич и она больше не могла говорить, а вскоре и вообще умерла.

Можно было бы сказать — умерла, унеся тайну с собой в могилу, но это не совсем так. Перед смертью она успела пригласить меня и, хотя лишилась дара речи, сумела поручить мне довести дело ее жизни до конца.

Только теперь мне сделалось ясно поручение моей покойной клиентки.

Я должен найти потомков доктора Воскресенского и передать им сохраненное немыслимой ценой имущество. Или, по крайней мере, передать им инструкцию, спрятанную Александрой Никодимовной в старой папочке. Как юрист, член коллегии адвокатов, я не имею права не выполнить поручение доверившегося мне человека, даже если доверитель умер.

Я поблагодарил Анну Алексеевну и отправился обратно в город.

К своему дому я подъехал уже поздним вечером. Однако я не успел заехать на охраняемую стоянку. Недалеко от нее мою машину остановили двое вооруженных людей самого бандитского вида. Они подсели ко мне, угрожая оружием, один сел за руль, мне в бок ткнули ствол револьвера и приказали молчать. Я не понимал, что им нужно от меня, но выбора так или иначе у меня все равно не оставалось.

Меня привезли в пустой гараж на окраине города, там приказали выйти.

В гараже меня ждал пожилой мужчина с руками, разукрашенными татуировками, — явный уголовный авторитет. Рядом с ним стоял молодой парень, который выглядел испуганно и заносчиво. В ходе разговора я понял, что это — тот самый Вовка, внучатый племянник Александры Никодимовны.

Доставившие меня люди подтолкнули меня ближе, ткнули в спину стволом и отступили, предоставив переговоры своему боссу.

— Нехорошо, адвокат, — проговорил тот медленно, с характерной уголовной растяжкой, — нехорошо.

Поскольку эта фраза была явно риторической и не подразумевала ответа, я промолчал.

— Вот парень стоит, — авторитет кивнул на Вовку, — бабки той законный наследник, а ты его будто и не замечаешь. Нехорошо.