История болезни. В попытках быть счастливой - Ирина Ясина

Дед пропал, совсем. Каждый год после войны бабушка писала в Подольский военный архив. А ей каждый год отвечали: “Новыми сведениями не располагаем”. Ждала ли она своего Алешу? Наверное, ждала, как ждали миллионы вдов вокруг. Наверняка это особенное чувство: не похоронить, не видеть умершим, даже не видеть имени на надгробной плите – и все равно знать, что его нет и не будет.

И вот мы нашли деда. Моя подруга Лена Жемкова из “Мемориала” нашла его за одну ночь. Просто села за компьютер и стала искать. Сначала в книгах памяти москвичей, где обнаружила все то же “пропал без вести”. Потом в военных архивах, а потом почему-то в немецких архивах. Там-то все и обнаружилось.

И тут дед, который был для меня легендой, вдруг воскрес. Я увидела его, тридцатипятилетнего Алешу Федулова, едущего эшелоном на запад. Они успели доехать довольно далеко, до границы Псковской области и Латвии. Там 12 июля 1941 года дедов полк попал в окружение. Собственно, территория к этому моменту была уже захвачена немцами. Город Себеж, около которого все и происходило, был взят 9 июля. Я нашла в интернете картинки из этого города. Очень красиво. Озера. Оттуда родом Зиновий Гердт. Небесное место – так писал великий актер о Себе-же. А для моего деда это было начало кошмара.

Мое воображение, напитанное детскими фильмами про войну, не рисует картин того, как везли военнопленных в начале войны из Советского Союза в Германию. Я стала читать про это и узнала, что никаких вагонов конечно же не было. Миллионы голодных, иногда раненных, не пойми как обутых мужчин гнали пешком. В Германии им не давали не то что еды, им не давали крыши, им не давали инструментов, чтобы вырыть землянки, они рыли норы руками. Немцы не рассчитывали на долгую войну, и мест для военнопленных – и, соответственно, кормежки для них – было приготовлено всего на полтора миллиона человек. Дед попал в плен в первые дни войны. Сразу или нет он был вывезен в Германию, я не знаю. Но в немецких архивах моя подруга Лена Жемкова довольно быстро нашла дату – п ноября 1941 года. В этот день дед был привезен в знаменитый концлагерь Берген-Бельзен недалеко от Ганновера. Огромный был концлагерь, там в 1944 году умерла Анна Франк.

Дед умер всего через два с половиной месяца после прибытия в лагерь, 23 января 1942 года. От сепсиса в лагерном лазарете. Откуда сепсис? Может, он был ранен, может, он так сильно стер ноги? Никто никогда не ответит на эти вопросы. Как, наверное, это было страшно – умирать в тридцать пять лет голодным, без единого близкого человека рядом, в холодном бараке на чужой земле.

Когда Лена нашла все эти данные, она рассказала еще одну немаловажную деталь. Немцы – ребята четкие, идентифицировать деда было очень просто. Фамилия, имя, отчество, профессия, место рождения, даже имена отца и матери – Степан и Анастасия. И самое главное – домашний адрес, улица Мещанская, дом, квартира. И фамилия, имя, отчество жены. Зачем немцам были такие подробности? Что они собирались сообщать? И кому? Но для нас важен другой факт: немецкие архивы попали в плен, Ганновер был в английской зоне оккупации. И все эти лагерные книги были в полном порядке переданы английским военным командованием в Советский Союз. Произошло это уже в 1953 году. В 1959 году эти данные поступили в российские архивы. Но никто, ни высшее командование, ни простой клерк не прочитали их. А если вдруг прочитали, то тем хуже. Ибо никто из них не отправил молоденькой матери двоих детей письмо, что солдат Алеша умер, его нет в живых, а это значит, что ее дети – сироты, а она – вдова. Может быть, она вышла бы замуж? Даже если нет, написала бы и рассказала бы детям, что их отец погиб там-то и там-то. Какое удивительное бездушие! Казалось бы, какая разница, его все равно нет… А оказывается, разница есть. И для его дочери, и для меня – его внучки. Со мной произошло просто странное. Если мама узнала, где та братская могила, в которой захоронен ее отец, то для меня дед ожил. Перестал быть мифологическим персонажем, а стал тем парнем, который держал на коленях маленькую маму, звался Лешкой-книгочеем и после работы любил прогуляться по улицам, посадив мою маму на руку. И был намного моложе меня.

Потом чудеса продолжились. Мне пришло письмо от женщины, которая точно так же разыскала своего деда. Ее дед, так же как и мой, умер от сепсиса в лазарете лагеря Берген-Бельзен, но только не 23-го, а 10 января 1942 года. Она же прислала мне телефоны немцев, семейной пары, которые изготавливают глиняные таблички с именами умерших в лагере солдат. Она прислала мне фотографию таблички с именем своего деда. Совсем мальчишка – 1915 года рождения.

7 июня. Кузина Зина повела меня вчера на премьеру “Бориса Годунова” (ой, что-то очень популярно стало произведение!) в “Оперу” к Вишневской. Все хорошо, голоса, сценография и т. д. Убило другое. Рядом с Вишневской, которая на любом спектакле, а тем паче на премьере, присутствует, сидел отставной наш Юрьмихалыч Лужков. Шикарно выглядящий, гладкий. Дорогие масквичи толкались в очереди за аффтографом. Яко оглашенные, наслушавшиеся царственной музыки Мусоргского. Сбивая всех на своем пути.

9 июня. Как часто в сообществе стали появляться истории о том, как с детей-инвалидов снимают инвалидность! Все чаще и чаще. Чего жалеют: денег на мизерные пенсии, льгот при поступлении, отсрочек от армии? А какой из Робки боец, окажись он, не дай Бог, в рядах?

Из Робки боец никакой. Ибо родился Робка, внук моей кумы Тани, с неслабой гидроцефалией. Первый год – тремор-массажи, возбудимость-ванны, таблетки, уколы. И т. д. Помогало. Очень толковый Робка пошел в школу и стал хорошо учиться.

А в десять лет начались головные боли. Тики, скачущие зрачки. Учителя звонили Тане и говорили: мы отправили Робку домой, у него опять болит голова. У Робки нашли неоперабельную кисту. Под черепом где-то. Не важно где.

Сейчас ему четырнадцать. Он освобожден от физкультуры и от всех серьезных нагрузок. Нервничать тоже не на пользу. Бывает, что он почти кричит от боли. По нескольку дней. И в школу ходить не может.

Инвалидность Робке не дали.

А у девочки без пальчиков на руке, которая сидела в очереди на Большую Комиссию, инвалидность сняли. Зря они ехали из дальнего Подмосковья и надевали самую красивую кофту. Они полдня были в коридоре рядом с Робкой. И с мальчиком, организм которого не усваивает что-то жизненно важное.

Таня сидит напротив меня и перечисляет этих детей, с которых сняли инвалидность. Перечисляет долго.

12 июня. Съездили в Тверь. Четыре часа по пробкам туда, два часа с ветерком обратно. Лето, особенно его начало, русским городам к лицу. Зелень, Волга, несколько церквей, несколько особняков – и что вам еще нужно? Памятник Афанасию Никитину с ладьей, на которой он ходил за три моря (маршрут не вспоминается!), Михаилу Ярославичу Тверскому на коне, ну и Ленин гигантский, жопой к речке. Речной вокзал, где выставка открылась, старый, красивый, полуразрушенный. Ступеньки выщербленные, осыпающиеся. Про отсутствие пандуса я молчу. Выставка классная. Но она мне понравилась еще в каталожном виде. Сто картин, стилизованных под надписи, сделанные каким-нибудь прыщавым “патриотом” ночью в подворотне из баллончика с краской, информируют: “Пушкин – на четверть арап”, “Циолковский – наполовину поляк, наполовину татарин”, “Майя Плисецкая – еврейка”. И вдруг становится понятно, что “наше российское все” – это такая мешанина кровей и национальностей, что любо-дорого смотреть.

14 июня. В 1925 году старшая сестра Анна выходила замуж. Семья была крестьянская, но довольно обеспеченная. Отец и мать, Александр Васильевич и Ефросинья Федоровна, подарили дочери-невесте маленькие золотые сережки с крошечными камушками бирюзы.

Где-то к концу тридцатых Анна потеряла одну сережку на огороде. Страшно расстроилась. Искала-искала, но крохотулю в земле не нашла. Вторую сережку отнесла в торгсин. Времена были голодные и бедные – сколько выручишь за одну сережку? Немного. Но и то было важно.

В конце сороковых случилось чудесное: Аня, уже послевоенная вдова, на том же огороде увидела, что на вилах что-то блеснуло. Это нашлась потеря. Пары не было, унесенная в торгсин “сестра” ушла безвозвратно.

Младшая родная сестра Анны жила в Москве. Тоже молодая вдова, тоже с детишками. Она и сделала сестре у какого-то мастера подделку из латуни с голубым стеклышком – в пару.

Внучка Анны в середине 70-х поступила в университет, и бабушка подарила ей свою единственную ценность – две сережки с голубыми камушками. Одна настоящая. Одна не очень.

Месяц назад мне звонит Зинка, моя троюродная сестра:

– Я потеряла бабушкину сережку!

– Какую?

– Золотую…

В конце лета Зинке исполняется шестьдесят. Я заказала ей в подарок две золотые копии по латунному образцу.

18 июня. С утра в здании МГУ на Моховой вручение призов детям-инвалидам, победителям и участникам олимпиад “Талант преодоления”. Красивая была церемония! Обалденный Императорский зал (там говорил речь Александр Первый). Ректоры ВУЗов с красивыми белыми бантами-эмблемами. Дети в костюмах и чудесных платьях и с такими чудесными мордахами!

Действо вел Цискаридзе, который хоть и приглашал всех “на сцену” там, где никакой сцены не было, продемонстировал отличное чувство юмора. Объяснял, например, свои ошибки тем, что “на сцене обычно молчит”.