Большая нефть - Елена Толстая

Самолет ревел, разогревая двигатели. Пора было садиться и лететь дальше. У Косыгина была запланирована длительная поездка по отдаленным северовосточным регионам страны.

— А что я говорил? Что я говорил? — кричал Векавищев вне себя. — Говорил, будет нефть — и вот она!..

Буров, измазанный, как и все, вдруг очнулся от безумия.

— Косыгин еще не улетел?

— Да кто ж его знает…

— Вроде должен был еще задержаться, хотя кто его знает — он ведь расписанием самолетов не связан… Езжай в Междуреченск! — сказал Векавищев. — Езжай! Скажи ему… Нет, погоди. Ваня! Ваня! — крикнул он приплясывающему в дикарском исступлении Листову.

Тот придержал танец.

— Что, Андрей Иванович?

— Набери нефти в бутылку! — распорядился Векавищев. — Слышишь? Подарочек Косыгину прямо в самолет передадим!

Спустя пять минут Буров, весь в нефтяных пятнах, с драгоценной бутылкой в руках, уже мчался на газике в сторону аэропорта. Успеть бы. Только бы успеть!

Конечно, Косыгину позвонят и доложат. Отрапортуют. Еще и себе заслугу припишут, хотя это сейчас не имело значения.

Но это будет уже все не то. Не облекая свою мысль в слова, оставляя ее на уровне ощущения, Буров всем своим организмом понимал: необходимо приобщить Алексея Николаевича, хотя бы косвенно, к благородному нефтяному безумию. Совсем маленький джинн смирно сидел в бутылке, которую Буров сжимал за горло в кулаке, сидел и ожидал возможности излиться наружу и хриплым голосом вопросить своего освободителя: «Чего ты хочешь? Назови три желания».

Правительственный самолет уже бежал по взлетной полосе. Косыгин отрешенно глядел в иллюминатор. Иногда ему казалось, что жизнь течет где-то там, за пределами его тщательно охраняемого мира. Там, где живут простые люди с их обычными радостями и горестями. Но только иногда — и очень недолго.

Он не видел, конечно, как газик выехал на взлетную полосу и из последних сил рванулся за самолетом. Сзади бежал, стремительно отставая, работник аэропорта.

— Стой! Куда? Нельзя! Назад! — в бессилии надрывался он.

— Жми, Миша! — умолял Буров водителя.

Машина поравнялась с самолетом. Вот-вот взлетит правительственный самолет…

— Нефть! Алексей Николаевич, нефть! — орал, высунувшись из автомобиля. Буров, как будто Косыгин из самолета мог его расслышать, и отчаянно размахивал бутылкой. — Не-е-ефть!..

— Что это? — удивился Косыгин. — Машина на взлетной полосе и там как будто… Это Буров?

Он едва мог узнать начальника Каменногорского управления в чумазом дикаре с бутылкой в руках.

Поляков выглянул в иллюминатор.

— Да, кажется, Буров, — подтвердил он.

— Что он делает? — Косыгин прищурился.

— Не-е-ефть! — надрывался Григорий Александрович и снова взмахнул бутылкой, а потом, повинуясь вдохновению, откупорил ее и вылил себе на голову. Черная жижа потекла по его лицу, полилась за ворот, а на лице Бурова засияла широчайшая улыбка.

— Это нефть! — воскликнул Косыгин. — Нефть пошла! Как они и обещали — еще до нашего отлета.

В этот самый миг самолет оторвался от земли. Буров в автомобиле начал уменьшаться, как будто превращался в игрушку.

— Товарищ Поляков, скажите, пожалуйста, пилоту, чтобы он сделал круг над аэродромом, — попросил Косыгин. — Нужно показать Бурову, что мы поняли его послание.

Он откинулся на спинку сиденья с удовлетворенной улыбкой. Теперь все было правильно. И хотя не было никакой заслуги Косыгина в том, что нефть пошла именно в этот момент, — и он, как человек разумный, вполне отдавал себе в этом отчет, — все же он не мог избавиться от странного чувства: ему казалось, что есть и его вклад. Не зря он работал, составлял и отстаивал пятилетний план, выдвигал идеи реорганизации производственного процесса, не зря летает по всей стране и беседует с рабочими, совещается с руководителями… Не зря партия руководит страной. Коммунист и передовик производства дал слово партийному руководству — и вот, пожалуйста, нефть пошла.

О чем там говорил Векавищев? Стройматериалы. Да. В первую очередь — улучшить условия проживания нефтяников Сибири. В Москве Косыгин будет через несколько дней и первым делом озаботится этой проблемой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Буров вернулся домой поздно. Наспех обтертые полотенцем лицо и волосы были в нефтяных пятнах, рубаха — тоже. «Галина рассердится — ведь ей стирать, — думал он, счастливо улыбаясь. — Но ведь она поймет! Поймет же она! Ведь это нефть!»

Он предвкушал, как откроет дверь, как Галина встретит его… Сначала на ее лице, как обычно в последние дни, будет недовольная мина: мол, опять задержался да еще и изгваздался весь… а потом она увидит, как он сияет, и поймет, что это за пятна… Он обхватит ее, поднимет, закружит, и они опять будут вместе смеяться, как прежде.

— Галя! — крикнул Буров, врываясь в квартиру. — Галя, ты только не сердись, что я грязный, потому что… Галя…

Тишина была ему ответом.

Он замер, прислушался. На мгновенье екнуло сердце: не стало ли ей плохо? В последнее время она плохо выглядела, была бледной. Он приписывал это ее пустым, вздорным обидам на него, обычным женским делам… Но вдруг все обстояло серьезнее, а он и не заметил? Вдруг она больна?

— Галя! — закричал Буров и заметался — из прихожей в комнату, оттуда — в кухню.

Галины нигде не было. Квартира стояла аккуратная, чисто прибранная, как и всегда… но пустая.

Наконец Буров заметил на кровати листок бумаги. Сел, не обращая внимания на то, что пачкает чистое покрывало рабочими штанами. Взял листок в руки.

«Гриша, я пыталась сказать тебе, но ты не слышал. Я больше не могу так жить. Уезжаю к родителям в Москву. Без меня тебе будет лучше. Я должна все обдумать и понять, как мне дальше поступать с моей жизнью. Будь счастлив. Галина».

Буров скомкал хрустнувший листок. Вот как? «Без меня тебе будет лучше»? Да кто она такая, чтобы вот так запросто решать его судьбу! Откуда ей знать, как ему лучше?!

— Стерва, — произнес он вслух.

Слово гулко брякнуло в пустом доме и затихло.

— Стерва! — заорал Буров и швырнул скомканный листок в стену. — Да ты знаешь, что сегодня… именно сегодня… Да что ты понимаешь?

Он вскочил и опять заметался по квартире. Ему было тесно, как тигру в клетке, стены давили его.

— Именно сегодня! — выкрикивал он. — Ну почему сегодня? Ты не знаешь!..

Да. Она не знала. Потому что он, зажав бутылку с нефтью в руке, гнался не за Галиным самолетом — он настигал самолет Косыгина. Галина находилась в аэропорту в тот самый момент… и он проехал мимо. А она даже не видела его. А если и видела, то не сочла нужным обратить внимание. Ну конечно. У нее свои планы. Она едет в Москву. К родителям. Обдумать, «что делать со своей жизнью дальше». Там, в Москве, ее уже поджидает этот ее бывший ухажер, как его… диссертацию недавно написал. Открытку прислал к Восьмому марта. Тьфу ты.

Где-то должна быть бутылка водки. В буфете. Точно. В буфете. Галина держала на разные случаи. Простуда, нервы или замерзшие гости. И еще у нее, помнится, была настойка на кедровых орешках. Марта делала и одну бутылку подарила.

Марта. Вот верная подруга. Никогда не бросит. И настойку делать умеет.

Буров выпил винтом водку, потом взялся за настойку и прикончил ее в два глотка. Легче не стало, но боль притупилась. Теперь она ворочалась в его желудке как несколько чугунных утюгов.

Буров понял, что необходимо выпить еще. Нажраться до беспамятства — это было бы лучше всего, но завтра на работу…

И еще он понял, что не может больше оставаться один и слушать эту звенящую тишину.

Буров выскочил из квартиры так стремительно, словно за ним гнались.

Дорошин жил на одной площадке с ним, дверь в дверь. Было уже поздно — к полуночи. Макар наверняка собирался спать. А жена и дети — те точно спали. Но в этот момент Бурову было безразлично. Боль терзала этого большого, сильного человека, терзала так сильно, что затмевала всякие доводы рассудка.

— Макар! — Он постучал в дверь.

За дверью никак не реагировали.

— Макар! Черт тебя дери! Ма-кар!

Алкоголь начал действовать: у Бурова заплетался язык, однако он этого пока не ощущал.

— Ма…кар…

Дверь отворилась, и Дорошин просочился на лестничную площадку. Так и есть, дети и жена уже спят. Буров рвался войти, но Дорошин деликатно и в то же время решительно преградил ему путь.

— Ты чего, Саныч? — удивленно спросил он. — Чего ты колотишься, как лось?

— Того! — бросил Буров, неодобрительно окидывая Дорошина взглядом.

Ну да, парторг стоял перед ним в тапочках на босу ногу, в семейных, извиняюсь, трусах и майке на голое тело. А как еще прикажете ему стоять, если его выдернули из кровати?

— Случилось что-то, Гриша? — нахмурился Дорошин. Что-то в сумасшедшем лице Бурова его насторожило.