Нежное солнце Эльзаса - Диана Машкова

Стоило нам оказаться рядом, как его естество приходило в крайнее напряжение, которое длилось до тех пор, пока не наступал момент разрядки. Иногда мне удавалось отделаться легко — я ласкала непокорную плоть руками, а Иван сам доводил дело до конца. Но чаще он настаивал на настоящей близости. Причем овладеть мною только один раз значило для него просто в полуобморочном состоянии избавиться от сексуального напряжения. После этого Ваня приходил в себя, и начиналась, по его словам, настоящая любовь. За пару часов, пока не приходили с работы бабушка и мама, он успевал, борясь с моим сопротивлением и отговорками, завладеть моим телом раз пять-шесть и столько же раз достигнуть в невероятно длительном и буйном соитии финала. Всякий раз мой гений, дойдя до наивысшей точки наслаждения, сотрясался в бурных конвульсиях, потом проваливался в обморочный восторг и, мокрый от затраченных усилий, лежал в моих вялых объятиях ровно две минуты. После чего все начиналось сначала. Хуже всего было то, что использовать презервативы он никак не хотел. «Ри-и-ита, это же все равно что купаться в сапогах. Разве же так можно?» «А если я забеременею?» — спрашивала я, чуть не плача. «Значит, ты согласишься наконец выйти за меня замуж». Железная логика, ничего не скажешь. Только как с таким человеком, который себе-то на кусок хлеба заработать не может и вечно витает в облаках, можно жить?! «Ну ладно, — соглашался он, увидев мое отчаяние, — давай так. Я забочусь об удовольствии: ты можешь вообще ничего не делать в постели. Я сам. А ты только предохраняешься. Договорились?» Умнее некуда. Зашибись! Дальше шли его глубокомысленные размышления о том, что лучше всего мне пить таблетки. Потому что изобретатели всех прочих средств совершенно не позаботились о благе мужчины: презервативы невыносимы, внутривагинальные кремы и капсулы вызывают раздражение головки члена. И всю эту околесицу нес человек, который утверждал, что любит меня больше жизни, что готов ради моего счастья на любые тяготы и лишения, что ради одного моего взгляда отдаст все, что у него есть! В такие минуты я была вне себя от ярости. Готова была его убить.

Видимо, все-таки мужики — это эгоистичные гады от рождения. Живут, получают удовольствие, кормятся за наш счет, пудрят нам мозги и даже ни на секунду не задумываются над тем, каковы наши ощущения и страхи во всей этой нелепой суете ради их радостей! Мне идиотский секс, от которого я не получала тогда ничего, кроме болезненных потертостей и трещинок в промежности, на хрен был не нужен! Просто я боялась ненароком нанести душевную рану этому безумному, влюбленному в меня человеку. Берегла его хрупкое внутреннее равновесие. С такими жизненными установками, как у Ванечки, вполне можно было получить в финале его собственный труп. Убить себя из-за неразделенной любви — это в духе гения. Иван и сам об этом неоднократно говорил.

Однажды, после очередной моей попытки с ним расстаться, он раскаленным железом выжег непонятной формы расплывчатое клеймо на своем плече. Прямо в общаге, пугая соседей стонами и запахом паленого человеческого мяса. Рана заживала долго, несмотря на всевозможные противоожоговые мази. Исходила сукровицей, гноилась и покрывалась ужасной на вид темно-розовой коркой. Когда я потом, причитая и чуть не плача от ужаса, допытывалась, зачем он это сделал, Ванечка ответил просто: «Чтобы физическими муками притупить душевную боль».

Несмотря на все эти дикости и странности, я его тоже по-своему любила. Как гения, как друга, как человека. Я верила в силу его ума, надеялась на то, что он рано или поздно совершит прорыв в науке, станет известнейшим ученым. Я обожала разговаривать с ним: мы по-прежнему вели долгие и страстные беседы на кухне, я, как и раньше, узнавала от него много такого, о чем в учебниках не пишут. Он подсказывал, направлял. А когда в упоении начинал выводить на клочке бумаги такие формулы, которые были под силу далеко не каждому из университетских профессоров, я просто растворялась в своем счастливом и трепетном к нему восторге. Думала, плевать на все — главное ведь его непревзойденный талант. Просто нам, обывателям, не так-то просто это понять, а принять тем более. Но ради гениальности таким людям нужно прощать все! И помогать им изо всех сил. Это долг каждого гражданина, заботящегося о будущем своей страны.

Но только в тот момент, когда дело доходило до расплаты за общение с гением — я уже не имею в виду продукты, добытые мамой, я говорю о собственном пугливом теле, — меня накрывала такая тоска, что хоть в петлю лезь. Да еще этот вечный, не преходящий страх забеременеть, который скручивал и выжимал до последней капли мои натянутые в струны нервы. Гормональные таблетки, которые, между прочим, имели море побочных действий на женский организм — не мог мой Ванечка как взрослый мужик и продвинутый химик об этом не знать, — я пить не могла: желудок подводил. После каждого приема очередной крошечной капсулы меня выворачивало наизнанку. Понятно, что толку от такого предохранения не было никакого. И, промучившись с пару месяцев, я бросила бесполезное дело.

Чертов коитус чем дальше, тем ожесточеннее убивал во мне жажду жизни. Я уже разве что не дрожала от омерзения при каждом прикосновении ко мне тощего тела своего постылого влюбленного гения, а он делал вид, будто ничего не замечает. Не устаю до сих пор благодарить судьбу за то, что я тогда не забеременела.

К моменту окончания Ваней университета СССР больше не существовало. Выстраданный диплом, а уж тем более дальнейшие исследования на заданную советским правительством тему перестали кого-либо интересовать. Всякое финансирование со стороны государства перекрыли. Не просто перекрыли, а словно отрезали раз и навсегда. Студенты — народ предприимчивый, еще и не в таких условиях выживали. Все моментально приспособились: просто подрабатывать стали активней. Преподавателям пришлось сложней, но и они в основной массе весьма грамотно научились выкручиваться. Только вот Ваня никогда не был одним из тех, кто способен мириться с условиями человеческого быта. Для него в одночасье рухнул целый мир. Исследования его — и это самое страшное — вдруг стали никому не нужны. Даже в аспирантуру (уж это-то с самого начала подразумевалось само собой) его теперь не приглашали. А сам он был слишком гордым, чтобы кого-то о чем-то просить.

Университет он окончил, красный диплом получил, в последний раз приехал ко мне домой, чтобы повторить бесконечное «Выходи за меня замуж», и, не получив положительного ответа, вернулся на свою родную Украину.

Кстати, несмотря на все его разочарования в жизни, без трупа, к счастью, обошлось. Забегая много вперед, скажу, что лет через десять, окончательно уже потеряв его след, я случайно столкнулась с Иваном в одном весьма известном столичном казино. Мы не поговорили — его нельзя было отвлекать. Он работал крупье.