В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком - Жан Беливо

Отчаявшись отделаться от них, покупаю четыре куриных яйца в соседней лавке и под испепеляющими взглядами моего почетного эскорта выпиваю их. А потом запираюсь на ночь в моей комнатушке за двенадцать долларов, пока вооруженный египетский охранник всю ночь стоит на посту у меня под дверью… Отныне я буду все время под бдительным присмотром стражей порядка. О том, чтобы установить контакт с местными жителями, можно забыть, и я чувствую себя заключенным. Моим церберам не понять простых человеческих взаимоотношений, они уверяют, что ни один египтянин не пустит меня на ночлег под свою крышу. Наши жители гостей не любят, утверждают они, люди у нас неприятные, они грубияны!.. Тем не менее, будучи уверенными, что я христианин, мне по крайней мере разрешают обращаться к настоятелям монастырей и священникам в церквях. И на том спасибо! Я взбешен, выхожу из себя, мечу громы и молнии, растрачивая свою энергию почем зря. Для моей трехколесной верной спутницы создается сложная логистическая схема. Повсюду меня сопровождает четверка охранников, и на их внутреннюю координацию мы ежедневно тратим по несколько часов впустую, пока они, остановившись на обочине, переговариваются по рации то с одним постом, то с другим. Я потихоньку выхожу из себя. Наконец через десять дней я их покидаю. Просто отпускаю их. Я по-прежнему буду идти под охраной, раз власти на этом настаивают. Не буду вступать ни в какие контакты с населением. Раз так, мои переходы заметно увеличатся: ведь мне ничего не останется, как идти. Мои охранники теперь будут ждать меня у дверей кафешек, воинственно выставив вперед дула своих автоматов. «Наше государство не может допустить, чтобы с вами приключились какие-нибудь неприятности», — любезно поясняют они, когда я снова и снова пытаюсь уточнить: они здесь торчат для моей безопасности или все-таки считают меня опасным и подозрительным? У меня ощущение, будто я шагаю в наручниках по тюремному двору. Мне запрещено вступать в беседы — с кем бы то ни было! — особенно с оппозиционерами. Меня даже лишили права побыть простым бродягой! Жители деревушек провожают нас непроницаемыми взглядами, а во мне нарастает ярость, передается внутренняя зажатость и боль этих людей! Выходит, семьдесят два миллиона египтян и поговорить-то толком ни с кем не могут? И впустить в дом кого-то им нельзя? И все это «во имя безопасности»? Что можно подумать о такой борьбе с терроризмом, которая оправдывает исключительные правила, позволяет притеснять людей, ограничивать их права, заключать под стражу без суда и следствия тысячи человек по надуманному подозрению в «покушении на общественный порядок»? В глазах людей, с которыми мне категорически запрещается общаться, я читаю меланхолию: эту грустную тоску, которая со временем трансформируется в насилие, а потом и в террор. Вдруг мне на память приходят страхи и фобии американцев, которые боятся без нужды покидать свою страну. Они так запуганы яростной пропагандой опасностей в регионах, контролируемых террористическими группировками… Я опять спрашиваю себя, а так ли они свободны, эти американцы…

Как-то вечером в конце января ночь застала нас в районе древнего города Ахмим на левом берегу Нила. Мои сопровождающие сделали остановку напротив православной церкви, однако местный батюшка не позволил мне переночевать в храме.

— Как поступим? — спросили полицейские, искренне рассчитывая, что сейчас я найду решение.

Это окончательно вывело меня из себя! Я выложил целый список возможных мест для ночлега: у спасателей, в госпитале, в организациях Красного Креста, в семьях, наконец… Они отвергли все мои идеи. Значит, я поставлю палатку прямо здесь! «Ни в коем случае!» Без лишних слов они решили запихнуть мою коляску вместе со мной в такси, торопясь укрыться в ближайшем полицейском участке. Но в тот самый момент, когда они, как ни в чем не бывало, с отсутствующими взглядами попросили меня оплатить проезд, я не выдержал. Я ворвался в здание участка и принялся кричать, как бешеный, яростно толкая своей коляской все распашные двери:

— Где тут начальник? Где ваше начальство?

Никто не осмелился ничего ответить, и я торпедой ринулся в единственную открытую дверь. Там, затянутый в свою зеленоватую униформу, за пустым столом дремал шеф полицейского участка. Я мгновенно разбудил его криками:

— Я хочу спать! Спать! Есть в вашем городе хоть какое-нибудь место, любая дыра для меня?

Он, дрожа, указал рукой на пустой стол в углу. Там я и уснул при свете люминесцентной лампы…

День за днем напряжение начало спадать. Я даже научился завязывать некое подобие взаимоотношений с приставленными ко мне охранниками. Как-то утром, пока мы ждали очередных сменщиков, Махмуд, один из молодых офицеров, начал расспрашивать меня о моей семье… Я тотчас принялся рассказывать ему все как есть. Что я старший из пяти детей, что не принадлежу ни к одной церкви, что родители мои в разводе, да и сам я с первой женой давно развелся. А когда встретил Люси, то наши с ней дети сами решили нас «поженить». Ха-ха, ну что на это скажешь, господин полицейский? От собственной неожиданной смелости меня бросило в дрожь, волосы встали дыбом. Но все равно я решил, что и дальше буду предельно откровенен в разговорах «о запретном».

— Ого! Но это совсем не хорошо, — бормочет в ответ Махмуд, округляя от удивления глаза.

— А я так не думаю! — резко возражаю ему. — Если нам хорошо, то и Господу нашему хорошо. Разве не так?

Я вижу, как лицо Махмуда становится мрачным, а тело деревенеет от напряжения. Наконец он поднимает голову:

— Нет, не так.

А я продолжаю настаивать:

— Но, несмотря на все мои недостатки, я все равно иду по планете во имя мира во всем мире. Знаешь что, Махмуд? Нельзя упрятать любовь в какие-то заповеди!

Я вижу, что парень смущен и нервничает. Но вдруг атмосфера разряжается сама собой: он достает из кармана свой мобильник и показывает мне, хихикая, несколько картинок с порносайтов:

— А у вас тоже такое есть? Смотри! В каких позах девчонки, а! На этого парня погляди!

— Ну конечно, есть! Такое везде есть! А у вас запрещено?

— Еще как! Двадцать восемь лет тюрьмы, если поймают. И не оправдаешься… Я быстро оглядываюсь на дверь, ведущую в обезьянник.

— А ты разве не рискуешь?

— Нет. Я же полицейский. Для нас другие законы.

Ну конечно. Всемогущая полиция живет выше всяких законов. Как я мог забыть…

В Каире мы наконец расстаемся с моими телохранителями после целого месяца путешествия под конвоем. На проезжей части моста, соседствующего с кольцевой автодорогой, в самой суматохе большого города начальник отряда прощается со мной, желает приятого путешествия по египетской земле и исчезает в толпе.

Я иду по горной дороге, в окружении нильских вод, обдуваемый ветрами с равнины, и наконец чувствую себя свободным.

Пять месяцев спустя в этих краях, в Шарм-эль-Шейхе, на побережье Красного моря, произойдут новые кровавые теракты. Восемьдесят восемь погибших…

А пока я иду по заболоченной местности в сторону Александрии, глядя, как рыбаки забрасывают сети, и жадно вдыхая витающие в воздухе запахи водорослей и ракушек. Кажется, будто я уехал на каникулы, чтобы поглазеть на пирамиды, а по пути наслаждаюсь остановками и болтаю то с торговцами, то с местными жителями, то просто с прохожими. Из романтичной Александрии моя дорога делает крюк на запад, к Магрибу Я спешу, чтобы услышать там французскую речь, но все же нервничаю. Каждую неделю я обращаюсь в посольство Ливии в Каире и справляюсь, как идут дела по оформлению моей визы. Но они пока ничего не отвечают. А я тем временем иду под палящим солнцем, встречая тут и там древнеримские развалины и следы Второй мировой войны… Сегодня утром заглядываю в мастерскую к господину Слума. Сидя прямо на земле, он ремонтирует какую-то запчасть от автомобиля. А затем поднимается и, слегка пошатываясь на своей деревянной ноге, выдвигает маленький ящик и что-то ищет. Я понимаю и начинаю отмахиваться: «Нет! Не надо! У тебя четверо детей!» — однако его черные глаза смотрят уверенно и непреклонно, когда он кладет в нагрудный карман моей рубашки купюру… Вчера его друзья рассказали мне, что «цветок зла» рванул прямо у ног Слума, когда он был еще мальчиком и жил в Аламейне[61]. Только сам Слума не любит об этом говорить.

Многие семьи радушно принимают меня на ночлег, однако, едва я касаюсь в наших полуночных задушевных беседах темы полиции или терроризма, разговор сходит на нет. Чтобы избежать дьявола, нужно держаться от него на расстоянии… Как-то по пути в Мерса-Матрух я встречаю Сайда. Он настаивает на своем приглашении пойти к нему домой поужинать — и мы входим в дом, наполненный детским смехом и криками. Сидя прямо на полу перед блюдами с едой, я угадываю неясные тени, незаметно мелькающие мимо нас и исчезающие в глубине дома, в скрытых от посторонних глаз уголках. У Сайда тридцать детей, и он спешит этим похвастаться. От двух жен, уточняет он, расплываясь в широченной улыбке и обнажая серебряную коронку. К концу трапезы он чинно, с помпой достает крошечную коробочку искусной ручной работы и выуживает из нее пакетик гашиша, который мы вместе раскуриваем. Я погружаюсь в эйфорию, и тут до меня вдруг доносится голос Сайда: