Граф-пират - Джулия Энн Лонг

Граф действительно был дикарем. Он не любил, когда его дразнили.

И все же он не смог не отозваться на слова и голос Вайолет. Он был мужчина, а она женщина, и упоминание об обнаженной груди вызвало в его воображении образ самой Вайолет, разгуливающей в одной набедренной повязке. «Я могу воспользоваться вами когда пожелаю».

Граф шагнул к ней и остановился. Вайолет снова ощутила его запах. Внезапно она вспомнила, как он брился, намыливая щеки душистой пеной.

И когда они смотрели друг другу в глаза, все снова изменилось. Воздух в комнате сгустился словно опиумный дым, каждый вдох стал мучением и наслаждением, ее дыхание участилось от предвкушения событий, которые могли бы оказаться роковыми или изменили ее жизнь. И вновь она словно погрузилась в глубокую воду, не в силах спастись, и оставалось бороться за выживание, хитростью добиваться своего.

Новое ощущение пришлось Вайолет по душе больше, чем следовало бы. И в то же время ее охватил страх.

— Верно, — спокойным, ровным голосом ответил граф. — Женщины на Лакао не носят ничего, кроме набедренных повязок, мисс Редмонд.

Он улыбнулся слабой, понимающей улыбкой, и Вайолет показалось, что эта улыбка коснулась ее, будто граф легко провел пальцем по ее спине, и от этого по коже пробежали мурашки. И еще показалось, словно одна из тех голубых бабочек, что сейчас порхали в ее животе, легко прикоснулась к ее напряженным соскам.

Он понял ее.

Граф видел ее насквозь.

Проклятие!

Все это сводило Вайолет с ума. Ну почему, почему она искала его восхищения? Возможно, потому что прежде ей никогда не приходилось его завоевывать. Она никогда не мечтала о нем, поскольку с самого дня рождения оно окружало ее со всех сторон, и только презрительный взгляд брата или испепеляющий взгляд холодных ярко-зеленых глаз отца помешали ей превратиться в совершенно несносную особу. Вайолет подозревала, что, кроме фантазий, которые у любого мужчины вызывало упоминание о полуобнаженных женщинах, граф восхищался ее стратегий, хотя и не желал в этом признаться. Именно стратегию оценивал он выше всего, а не темные ресницы, женственные изгибы тела и другую подобную чепуху, о которой без умолку говорили ей молодые люди, страстно сжимая ее пальцы во время вальса. Все это граф Эрдмей мог легко найти на всех континентах, и Вайолет была тому свидетельницей.

Она тяжело вздохнула от расстройства, хотя и выиграла.

Граф подарил ей одну из своих обворожительных улыбок. Странно, но теперь он казался восхищенным.

— Отлично, я попался на вашу удочку, мисс Редмонд, — произнес он, ни словом не упомянув обнаженных женщин.

Казалось, он необычайно развеселился — правда, его могли взбодрить мысли об этих самых дамах.

— Откуда вам столько известно об этом Богом забытом южноамериканском островке?

— Мой брат, Майлз Редмонд…

— …исследователь? Мистер Майлз Редмонд?

Граф с удивленным видом откинул голову и громко рассмеялся.

Красивый смех, такой теплый, что мог бы пробудить к жизни семена в иссушенной земле.

— Ну конечно же! Прекрасный ход! — Он покачал головой. — Озорница.

Последнее слово прозвучало почти нежно.

Граф подошел к книжной полке, достал книгу в красном кожаном переплёте с золотыми буквами и, улыбаясь, подал ее Вайолет.

«Мое путешествие на Лакао», том I, Майлз Редмонд.

Вайолет не могла скрыть изумления. Труд Майлза обошел весь мир и даже попал в руки графа-дикаря!

С нежностью улыбаясь, Вайолет обвела пальцем имя автора. Внезапно ее охватила острая тоска по нему. Она пожалела о своем отъезде: что будет с ее семьей, если они узнают, что она не в Нортумберленде?

Вайолет быстро отогнала неприятные мысли.

— Мне следовало бы догадаться, что вы родственники, — мягко заметил граф. Он пристально посмотрел на Вайолет. — Он ведь, кажется, чуть не расстался там с жизнью?

Она вздрогнула и вскинула голову, наткнувшись на пристальный, испытующий взгляд графа.

Никогда она не слышала подобных слов: «Он ведь, кажется, чуть не расстался там с жизнью?»

Ей это не понравилось.

Вайолет настороженно смотрела на графа и медлила с ответом, словно надеясь, что молчание что-то изменит.

— Да. Сначала он чуть не умер от лихорадки, а потом его чуть не съели каннибалы.

Майлз любил об этом вспоминать, рассказывал о своих злоключениях во время лекций, и хотя именно это способствовало его громкой славе, он мог и вовсе не вернуться домой. Его возвращение Вайолет приняла как должное, поскольку, после того как Майлз чуть не потерял голову от любви, но в конце концов счастливо женился, он снова стал непоколебимым, как Дуврские скалы.

— Возможно, поэтому вы помните так много о Лакао, хотя Майлз путешествовал по всему миру?

И снова граф ошарашил Вайолет своей проницательностью.

Она с шумом выдохнула. Внезапно ее охватил гнев. Она прикусила губу, чтобы успокоиться.

— Возможно.

Вайолет опустила руку, сжимавшую книгу; пальцы теребили складки платья. Никогда прежде она так не нервничала, никогда не теребила одежду, ведь она могла помяться. Вайолет усилием воли сжала руку.

Взгляд графа устремился на ее пальцы, потом на лицо. От него ничто не ускользало. Он словно всю жизнь был начеку, все замечал, собирал сведения, откладывал их в памяти, как солдаты складывают пушечные ядра для атаки или кирпичи для строительства крепости.

— Он вам очень дорог, — уверен но произнес граф. — Ваш брат и ваша семья.

Вайолет была слишком предсказуемой. Граф знал, что семья для нее источник силы и в то же время ее ахиллесова пята. Ради Лайона ей надо научиться быть более осмотрительной.

— Как вы попали на Лакао мальчиком? Вы видели голубых бабочек?

Граф чуть заметно улыбнулся, и только тут Вайолет заметила, с какой жадностью она задала вопрос: ей тоже хотелось увидеть бабочек.

— Я их видел: прекрасные существа, как будто из другого мира, из сна. Я служил на корабле под названием «Стойкий», когда мы бросили якорь у острова. Это был корабль капитана Морхарта.

— Служили? Но вы ведь были ребенком?

Граф изумленно посмотрел на нее, подумал, потом сжал губы, словно размышляя, с чего начать.

— Верно, — наконец ответил он.

У него был такой тон, словно он делал Вайолет одолжение. Слова сопровождались чуть заметной снисходительной улыбкой, которая будто бы говорила, что душевный разговор между ними практически невозможен. И чем дольше они будут говорить, тем шире будет разделяющая их пропасть, и они превратятся в людей, которые протягивают друг другу веревки над бездной. Они их протягивают, но схватить всякий раз не могут.