Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди

– И так до бесконечности. Понял?

– Он бежит?

– Да.

– Она ползёт?

– Точно.

– Понял! – Тритон ощутил себя мудрецом. – Не догонит! Вина!

– Вина мне и моему другу! – поддержал Фиест.

– Прамнейского!

– Да ты знаток!

– Я знаток, да!

О дядьке Локре тирренец забыл напрочь.

– …вообще‑то я на Закинф собираюсь…

– Так это рядом! – просиял Атрей. – Передашь послание, и валяй на свой Закинф! А плата…

– Ну? – подобрался моряк.

– Тебе понравится.

Атрей уже трудился над табличкой из ясеня, покрытой воском. Под заостренной палочкой рождались некие символы. Грамоты Локр не знал, и преисполнился уважения к молодому человеку. Письмо в глазах моряка было священнодейством.

– Вручишь старшему из сыновей Птерелая. Ему, и никому другому. Запомнил?

Атрей прикрыл написанное гладкой дощечкой, защищая восковый слой от случайной порчи. Завернул послание в тряпицу. Извлек из сумы на поясе золотой перстень. С перстня скалился лев. Еще вчера лев украшал безымянный палец старшего из сыновей микенского ванакта.

– Перстень отдашь вместе с посланием. И не вздумай оставить себе! Тут про перстень тоже написано.

– Как насчет платы? – напомнил моряк.

– Вот, держи. Я буду ждать ответа. Привезешь – получишь вдвое.

– Где тебя искать?

– В харчевне.

Стасим

Стилос бойко расчерчивал восковую табличку, творя мир заново. Возник остров, похожий на тушку ощипанной куропатки. Голову куропатке отрубили, отсекли и левую голень. Севернее, над птицей, валялась обгрызенная мышами лепешка – еще один остров. Крошки рассыпались аж до побережья Акарнании.

– От Тафоса до Акарнании, – сказала Комето, трудясь над табличкой, – сорок пять стадий. Это на веслах – раз плюнуть. А если ветер попутный, да под парусами…

Подняв голову, она посмотрела в сторону материка. Отсюда, с террасы дома, акарнанский берег не был виден даже в хорошую погоду. Но если подняться на отроги Айноса, встать над обрывом, презирая высоту – взору откроются не только мысы и бухты, но и многое другое. Темно‑зеленое, словно выстланное буковой листвой, устье Ахелоя, гордые стены Палера, оседлавшего крутой холм; скалы над морем, болотистые лагуны, препятствующие ладьям, если глупец‑кормчий рискнет направить корабль к суше…

– Хороших гаваней там мало. Но когда сыщется войско, жаждущее нашей крови – найдутся и гавани. За долю в добыче Палер с радостью предоставит флотилиям свои причалы. Не успеем оглянуться, враг у ворот. Высадиться на Тафосе можно здесь и здесь…

Стилос указал на бочок куропатки. Затем ткнул в подобранное крылышко, и еще – в обрубок левой ноги. Впору было представить, как полчища муравьев, спрыгивая с плавучих соломинок, вгрызаются в мягкую, слегка подгнившую на жаре плоть.

– Мы сбросим их в море! – крикнул Хромий, старший брат Комето.

Он был полной противоположностью отцу: мелкий, порывистый, весь жилы и мышцы. В жару у Хромия часто текла кровь из носа. Он так привык к этому, что пугал рабынь, шляясь по двору с окровавленным лицом. К чужой крови Хромий относился с тем же равнодушием.

– Дурак, – Комето улыбнулась брату. – Сбросит он… Тут сплошные горы. Как ты собираешься атаковать со скальной крутизны? Бросать камни? Лучники с кораблей живо укротят твой пыл. В горах хорошо прятаться. Если же мы примем бой, нас живо вытеснят вот сюда…

Острие стилоса вонзилось в правую ляжку птицы.

– Там, на низменностях, мы сможем достойно умереть. Или биться здесь, защищая город, и опять же умереть. Ты рассчитываешь выдержать осаду?

– Нет сомнений!

– Пока с нами отец – нет сомнений. С отцом мы даже устоим на низменностях. Но отец не вечен, – хмурясь, Комето повторила слова, которые Птерелай сказал дочери вчера, на закате. – Крыло Народа должен думать наперед, заботясь о потомках. О тебе, болван. О здоровяке Тиранне. О Херсидаманте, который вечно лезет в огонь. О малыше Эвере. Об остальных.

– О тебе – тоже!

– О себе я сама позабочусь, – отрезала Комето. Ветер путался в ее волосах, превращая девушку в подобие Горгоны Медузы. – Отец предвидит будущее…

– И поэтому он хочет бросить родной дом? – горячился Хромий.

– Дом останется на месте. В доме будут жить люди. Тафос – большой остров, но плодородных земель у нас мало. На камне не растет ячмень. Чем ты надеешься прокормить ораву стариков и детей? Добрым словом?!

– Добычей! Наша пашня – море! Наш ячмень – торговые ладьи!

– Наша голова – пустой пифос!

Хромий отвесил сестре затрещину, но промахнулся – Комето увернулась. Не успел парень опомниться, как получил коленом ниже пояса.

– Болван! – девушка любовалась братом: охающим, согнутым в три погибели. – Я ему о том, что Тафос трудно отстоять в случае нашествия, а он мне – море, добыча… Куда везти добычу, если дом сгорел? Если на пепелище хозяйничает враг?!

– Ты говоришь, как отец.

– Потому что отец мудр. А сыновья у него – ослы!

– Почему ослы? Я первый поддержал отца, когда он высказался за переезд на Питиус. Два дома богаче одного. Сядем на западе и востоке, тряхнем купчишек двумя руками…

– Тафос и Питиус – две руки? Хорошо. Тут ты прав. Теперь вернемся к голове. Тебе не кажется, что голову стоит укрыть в более безопасном месте, чем наш возлюбленный Тафос? Рядом, но не здесь?!

Хромий вздохнул.

– Не понимаю, – буркнул он. – Чем Итака лучше?

Вместо ответа стилос вновь запорхал над табличкой. Вдоль левой, пострадавшей ноги куропатки, отделенный от мамаши узенькой полоской воды, вытянулся птенец. Голова у птенца была собачья. Залив, клином вторгаясь в островок, грозил окончательно перерезать тоненькую шейку.

– Во‑первых, бухты. Итакийские бухты узкие и извилистые. Снаружи, в море, царит спокойствие, а в бухте всегда ветер. Не обладая должной сноровкой, не высадишься. Разобьет о скалы, пустит на дно… Флотилии врагов придется ждать у входа, как бедняку – у дома богача!

По воску зазмеились червячки – бухты Итаки.

– Во‑вторых, до Тафоса рукой подать. Мы в любой момент сможем выслать подмогу. Захватчики будут вынуждены биться на суше и на море! Ты хотел трясти двумя руками? Вот она, твоя мечта!

– Ладно, уговорила…

Хромий встал у перил. Над первенцем Крыла Народа неслись облака, цепляясь выменем за рога могучего Айноса. Молоко, смешанное с красным соком, текло по горному хребту в низины. Навстречу поднимались сизые испарения – земля дышала полной грудью. Запах можжевельника, насквозь прокаленного дневным солнцем, разносился далеко по округе.