Цапля ловит рыбу - Леонид Словин

Денисов достал листок с цитатой о мастерах дзен, который перед тем показывал Лаву и Семеновой. Протянул Костычеву: написанное имело отношение к тому, о чем тот говорил.

— Знакомый текст? Костычев сразу подтвердил:

— Это Джиду Кришнамурти! Живой бог!

— Как там дальше по тексту? В курсе?

— Суть в том, — Костычев злоупотреблял словечком «суть», — что ученик должен безоговорочно подчиняться Учителю, верить, что удар, нанесенный ему Учителем, как бы благословение, сочувствие…

«Камал — Учитель! Гуру! Его приказ — закон для Сабира Жанзакова. Для других учеников…»

Наступила минута главных вопросов. Денисов безошибочно чувствовал ее приход, доверие рождало откровенность.

— У Камала есть враги?

Костычев удивился.

— Вообще нет. Двое-трое людей в Вильнюсе…

Ниязов, слушавший до этой поры молча, спросил:

— Знаешь их?

— Альгимантас, Миндаугас… — Костычев неожиданно легко произнес литовские сложные имена. — Один художник, другой физик. Считают, что у Камала поверхностные знания, что им нечему у него учиться. А сами по нескольку раз прилетали в Бируни, в Талас. Жили у него в доме.

— А еще? — Денисов подошел к окну. «Газик» уже ждал у подъезда.

— Вы имеете в виду Журавлеву? Целительницу?

«Любопытно, какая подготовка у амбала в голубых кроссовках, который дежурит у Журавлевой в прихожей? Какой у него пояс?»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Прогноз на вчера

— Ты надолго? — Дежурный оглянулся. — После твоей ориентировки сейчас со всех концов начнутся звонки. — Денисов посмотрел на часы:

— Скоро буду. Надо проветрить мозги.

— Суров ты, старик!

— А что остается?!

Через багажный двор Денисов вышел на Дубининскую, оттуда по трамвайным путям к хозяйственному. До него было недалеко. Магазин помещался в жилом доме, не работал. Денисов прильнул к витрине. Какая-то пара средних лет пыталась, как и он, что-то разглядеть сквозь мутное стекло.

— Полировка мне нравится, — глубокомысленно изрек мужчина.

Денисов заметил за витриной «БИО-3», «Лотос» — порошки, не вызывающие у жены аллергию.

У торца здания стоял автомат, он был свободен. Денисов так с утра и не позвонил домой.

«Пока не решу для себя все с Сабиром Жанзаковым, разговор все равно не получится…»

Он мысленно вернулся к Журавлевой, к телохранителю у нее в передней. К фотографиям целительницы. Одну он видел сам — руки врача у головы погруженного в себя болезненного юноши; о второй ему рассказали — профессор Семенова, научный работник, старик на даче у Милы: фото Журавлевой с дарственной надписью Камалу — «Учителю от благодарной ученицы».

«Ошибиться в том, кто Учитель, а кто ученик, невозможно. Журавлеву запугали!..»

Проект ориентировки в Вильнюс, который Денисов, вернувшись из квартиры сен-сея, сразу передал в управление дежурному, произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Особенно занервничал ответственный — телекс должен был уйти за его подписью.

— Какие у нас основания? Журавлева, она что — пожаловалась? Просила принять меры?!

Разговор шел с выводом на динамик — на Павелецком дежурному наряду было все хорошо слышно; Денисов мог рассчитывать на молчаливое одобрение и поддержку коллег.

— Журавлева боится за ребенка. Явно дала мне это понять. Прижала к груди мальчика. И потом телохранитель в прихожей… — Связного изложения снова не получилось — кто-то мог понять, кто-то нет; расчет был на коллегу — профессионала.

Ответственный дежурный не соглашался: ему не хотелось ставить свою подпись на телексе.

— Тем более, от Сабира получено известие!

— Если с ним все в порядке, он бы обязательно связался с Сосногорском, с дочерью! С женой, наконец!

— Но Овчинникова же предупредила: «Мне он не позвонит!»

— Если несчастье… Совесть не позволяет обратиться за помощью к человеку, которого бросил… У него беда. Понимаете, наконец? Ему некому звонить. А может, нет возможности!

— Не будем пороть горячку!

— А если потом будет поздно?!

Отношения с ответственным были безнадежно испорчены. Утешало, что ответственные назначались на сутки, раз в месяц. Остальное время занимались своим кровным делом — БХСС, связь, материально-техническое снабжение. Или транспортом, как сегодняшний.

— И вообще! В чем причина ваших возражений? Какая у вас позиция?

— Денисов, — вынужден был вмешаться штатный дежурный. — Все! Мы посоветуемся. А ты тоже выйди на свой Павелецкий. Проветрись. Подумай на темы субординации… Что, если все будут так разговаривать?

Вечерние поезда отбывали один за другим, но пассажиры все подъезжали. Вокруг сновали носильщики, дети, старики. Сотни людей.

Какая-то девочка запнулась, повисла на руке у матери. — Марина! — крикнула мать, еще не зная, в чем дело. — Под ноги надо смотреть! — Ребенок заплакал. Нервозность родителей передавалась детям.

В киоске «Союзпечати» продавали свежий номер «Советского экрана» с портретом Жанзакова. В залах по-прежнему было полно людей, все кресла заняты. У буфетов, касс чернели очереди.

Рядом с отделением связи освободился телефон. Денисов вошел в кабину, набрал номер. В квартире Сильвестрова сразу ответили. Костычев ждал звонка сен-сея. Ниязов стоял рядом; услышав голос Денисова, он взял трубку:

— Слушаю вас.

— Из Вильнюса не звонили? — спросил Денисов.

— Нет.

— Леонтьев прибыл? — Из отдела в помощь Ниязову был направлен второй инспектор.

— Здесь он.

— Как Костычев принял предложение остаться до утра?

— Спокойно. Нормальный парень… — Младший хотел о чем-то спросить.

— Что-нибудь неясно?

— Нас здесь двое теперь. Я и Леонтьев…

— Я и сам хочу приехать. Но прежде выскочу утром в Шереметьево, к первому самолету. Потом к поезду Вильнюс — Москва. Будем следить, как развернутся события… — Ему пришлось подробно сначала Ниязову, а затем и Леонтьеву пересказать содержание направленного в Вильнюс телекса.

— Все понятно?

— Да.

Мимо телеграфа, междугородных телефонов-автоматов Денисов прошел дальше в конец зала — обрывки слов, разговоров здесь, казалось, плавали в густом, уплотненном воздухе.

У одной из кабин он остановился: кто-то говорил на немецком:

— Вас махст ду дох? — спрашивал немец. — Им бет? Лист? Вас лист ду дох? Цайтунг? Одер бух? — его абонент лежал в кровати с газетой или книгой. Денисов вдруг заметил, что он понимает каждое слово.

В первую секунду это показалось необъяснимым.

Лишь отойдя, уже на улице, Денисов понял, что фразы, которые он перевел, были самыми простыми, из школьной программы.

Он не спешил возвращаться, прошел вдоль здания. Одно из окон на первом этаже было слегка освещено. В депутатской комнате работал телевизор, из-за не до конца незадернутой шторы был виден экран. Шел сериал очередного детектива.

Денисов остановился.

К ночи основательно подмерзло. Уже через несколько минут он почувствовал это спиной и подошвами. Какой-то человек подошел, встал рядом. Денисов заметил у него в руке «вечный календарь» — зубчатое колесико с таблицей, рассчитанной до конца тысячелетия. Мужчина вскоре ушел. Денисов продолжал смотреть.

Следователь или оперуполномоченный на экране — красивый, осанистый подполковник — осматривал чью-то одежду. Несколько человек — мужчины и женщины — ему помогали.

«В принципе, — понял Денисов, — подполковник решает те же вопросы, что и я, это вполне могла быть та одежда, которую Жанзаков оставил в поезде: голубая рубашка, пуловер…»

Подполковник на экране был ростом с Денисова, но плотнев, представительнее. Действовал он с размахом, в его руках сосредоточивались все нити расследуемого преступления; был он сметлив, раскован.

«Один почерк, — сказал он кому-то, — и там, и здесь действовала одна и та же рука…»

Денисов вдруг подумал, что автором, может быть, является Аркадий Савельев, муж Милы.

«Дался им этот преступный почерк!.. И Ниязов, и даже Кравцов, пришедший в розыск чуть более года назад, не говоря уже о Денисове и Бахметьеве, — каждый скорее бы откусил себе язык, чем заговорил бы о преступном „почерке“ и „руке“… Так, куда ни шло, могла еще выразиться Лина. А в общем, смотреть можно».

Подполковник выглядел элегантным и мудрым, роль его играл известный актер. На время Денисов забыл о собственном деле. В этом и заключалась чудесная сила детектива.

Обсуждение мероприятий подполковник продолжил в летнем саду за шашлыком. Денисов все не уходил. Личность владельца одежды герой установил, прохаживаясь по живописному розарию, рассуждая о проблемах иммунологии. Отпечатки пальцев убитого были идентифицированы где-то далеко на Западе, и тамошний детектив сообщил об этом по телефону на ломаном русском. Подполковник, правда, не догадался включить диктофон, как это делал дежурный на Павелецком, и его помощнику пришлось быстро, на слух писать в блокноте. Но это было неглавным.