Смута. Том 1 - Ник Перумов

Я-то вот прикорнул вполглаза и теперь хоть куда. – Яковлев улыбался, но тоже устало. – Полку свою вам передаю. Поспите. Случится что – нас разбудят, не волнуйтесь. И кадет своих спать гоните. Нам завтра каждый штык потребуется, каждый ствол.

– Думаете, Семён Ильич, встретят нас?

– Наверняка встретят. Германец не дурак. Я-то на его месте и рельсы бы разобрал для верности.

– Вот и я боюсь, что разберут.

– А тогда и придётся Псков брать по всем правилам военного искусства.

– Не приведи Господь! – Две Мишени перекрестился.

– Да уж, «не приведи»… как вспомню Маньчжурию, там же любую фанзу китайскую, где япошки пулемёт поставили, приходилось до основания артиллерией сносить, чтобы вперёд продвинуться…

– В крайнем случае поезда придётся бросить и пешим порядком уходить.

– Господь с тобой, Константин Сергеевич! Какое ж «бросить»! У нас ведь немалая часть сокровищ Госбанка в императорском поезде! Всё, что успели спасти!

– Да знаю, знаю, Семён Ильич. Просто рассматриваю все варианты.

– Вариант один, – отрубил Яковлев. – Собирать весь подвижной состав, какой только сможем. Вывозить огнеприпасы, фураж, провиант. Чтобы поездов в нашей команде стало бы не семь, как сейчас, а двадцать семь. Или тридцать семь. Железнодорожная армия!.. Тогда и города сможем брать, и даже разобранные рельсы нас не остановят!

– Смело, Семён Ильич.

– Не вы ли, Константин Сергеевич, нам всем твердили о необходимости захвата и удержания инициативы?

– Если в каждом городе к нам будет присоединяться хотя бы по роте…

– Будет, непременно, – убеждённо бросил Яковлев. – Дурман мятежа пройдёт. Вспомните пятый год, Константин Сергеевич, московский бунт. И тут справимся. Я вообще полагаю, что дальше Москвы отступать нам не придётся. Первопрестольная не подведёт, она останется верна присяге!..

– В пятом-то не слишком осталась…

– Так то ж кучка смутьянов была, – отмахнулся Яковлев. – Двух батальонов на них на всех и хватило.

– Кучка-то она кучка…

– Да и изменилась Москва-то с тех пор! – Семён Ильич словно старался убедить не только Аристова, но и себя самого. – Тогда… оно и впрямь… заводчики иные от жадности голову потеряли, парижских роскошеств возжелав… А теперь-то!.. Рабочие законы, фабричные инспекции…

Две Мишени не стал спорить. Не время сейчас – лучше и впрямь поспать хоть немного. Псков брать придётся, он уже не сомневался. И хорошо, если это окажутся только немцы, а не всё впавшее в смуту население города.

«Всё не поднимется, – думал он, устраиваясь на жёсткой полке, уступленной ему Яковлевым, и накрываясь шинелью. – Достаточно будет относительно небольшой части, убеждённой и вооружённой. Там юнкера сопротивлялись неделю. И, опять же, поддержали их, увы, далеко не все офицеры, случившиеся тогда в Москве…»

Никто не хотел. И «ну никто же не мог подумать…»

А надо думать. Надо сразу же думать о самом плохом, что может случиться. Что в людях взыграет наихудшее, что враг рода человеческого поистине соблазнит малых сих. И надеть ему на шею жернов и утопить его в пучине морской окажется, увы, невозможно.

…Всё начиналось донельзя банально, как в массе иных романов: Фёдор Солонов открыл глаза. Правда, это потребовало от него таких усилий, словно к каждому веку привешен был многопудовый груз (какой и поднять-то вовсе не возможно).

Болело всё, вне внутренности. Узкая койка – даже не койка, а какая-то полка, как в плацкартном вагоне, – плавно покачивалась. Что-то настойчиво и ритмично стучало, и только теперь Фёдор вспомнил, где он и что с ним.

Варшавский вокзал. Они вели бой, и они прорвались, а потом его ударило. Уже в тамбуре, на волосок от победы. И ударило сильно, раз очнулся в санитарном поезде.

Они куда-то едут. Покачивается вагон, вместе с ним и совсем тусклая ночная лампочка. Федя лежит на нижней полке, рядом широкий проход, и у противоположной стены – другой раненый.

Совсем рядом кто-то шевельнулся – над Фёдором склонялась совсем молоденькая девушка в косынке сестры милосердия. Стой, я же её видел – да-да, видел, когда ненадолго вернулось сознание, перед тем как вновь погаснуть!..

Девушка устало улыбалась. Под глазами залегали тёмные тени.

– Как вы себя чувствуете, милый кадет?

«Милый» было обычным обращением сестёр – не зря же они прозывались сёстрами милосердия.

Где же он видел это лицо – лицо не писаной красавицы, но и впрямь какое-то тонкое, воздушное, будто иконописное?..

– С-спасибо, с-сестра… Чувствую хорошо…

– Подать вам что-нибудь? – участливо спросила она. – Воды?

Фёдор с трудом кивнул.

– Немного, – строго сказала она, осторожно подсовывая тёплую ладошку под стриженый Фёдоров затылок. – Так Иван Христофорович велели.

Простая вода показалась Фёдору напитком богов. Холодная освежающая волна прокатилась вниз по телу, и, кажется, даже болеть стало меньше.

– Где… я?

– Вы в санитарном поезде Её Величества императрицы Марии Фёдоровны, – сестра подпустила в голос чуть-чуть официальности. – Мы все едем на юг. Куда – не знаю, милый кадет. Вас ранило, когда бой уже почти кончился.

– Но… мы же…

– Тсс, тише, тише, ради Бога! – испугалась девушка. – Иван Христофорович услышат, заругаются. Да, мы победили. Вырвались из города. Собрали всех, кого могли. Вот… и наш поезд тоже.

– А… вы…

– Татьяна. Просто Татьяна.

– Спасибо вам, мадемуазель Татьяна…

– Ах, бросьте, Фёдор Алексеевич. Я… слышала, как вы с друзьями спасали… государя.

И глядела с этой странной, удивительной русской теплотой в глазах, что только у нас и встретишь в женском взоре.

– Да что вы, мадемуазель… мы ничего и не сделали…

– Вы с господином Аристовым ворвались в узилище, где заточили государя с… с цесаревичем. Освободили их, доставили через весь город, под пулями, под обстрелом…

– Ну… доставили, – признался Фёдор. – Но это всё Константин Сергеевич, полковник Аристов! Он всё спланировал. А когда от ДПЗ прорывались, так это Севка Воротников с пулемётом дорогу расчистил!..

– А вы, Фёдор? – Большие тёмные глаза поблескивали. И соврать ему уже не удалось:

– Я за рулём сидел.

– Вот! Вот! Я же говорила! Вы государя спасли!

– Мы все спасли, мадемуазель…

– Всё равно! – настаивала она. – Вы настоящие герои! Знаете, как в «Илиаде»! Или в «Энеиде»! Когда Эней спас отца, – и процитировала:

«Милый отец, если так, —

                           поскорее садись мне на плечи!

Сам я тебя понесу, и не будет мне труд этот тяжек.

Что б ни случилось в пути —

                           одна нас встретит опасность

Или спасенье одно».

Фёдор совсем смутился, ощутил, как запылали щёки. А ещё вспомнил Лизу.

Которая осталась с матерью в Гатчино. Варвара Аполлоновна Корабельникова наотрез отказалась эвакуироваться, даже когда бои уже шли на окраинах городка. Тогда ещё оставалась надежда, что из столицы вот-вот подойдут «верные части», что