Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 1 - Семен Маркович Дубнов

Юдофобы в Национальном собрании не могли и в последнюю минуту примириться с торжеством равноправия. Не имея возможно­сти помешать этому акту, они постарались, по крайней мере, влить каплю горечи в радость евреев. В заседании 28 сентября, во время обсуждения поправок к редакции эмансипационного декрета, Ревбель попытался вновь запугать палату призраком «народных волне­ний, которые будут вызваны этим декретом в Эльзасе». Для предот­вращения погромов он предложил дать эльзасским христианам ком­пенсацию за еврейское равноправие, а именно: ввиду крайней задол­женности христиан у евреев (сумма таких долгов будто бы достигала в Эльзасе 12—15 миллионов ливров), правительство должно взяться за ликвидацию этих долгов путем сокращения долговой суммы до одной трети, на что будто бы согласны и евреи; а потому следует поручить местным властям потребовать от всех евреев-кредиторов, чтобы они в течение месяца представили точные счеты по всем ссу­дам, затем ознакомиться с платежеспособностью должников, выра­ботать проект ликвидации и представить весь этот материал в Па­риж на усмотрение Законодательного собрания. Этим способом, уверял Ревбель, палата докажет, что она заботится о народных интересах, и примирит христианское население Эльзаса с еврейс­ким равноправием. Национальное собрание приняло предложение Ревбеля. Нет сомнения, что запутанные экономические отноше­ния в Эльзасе, возникшие на почве кредитных операций, требова­ли официального вмешательства и урегулирования для пользы обе­их сторон, завязших в этом финансовом болоте, наследии старого порядка. Но тяжелое впечатление производило совпадение такого вотума с торжественным актом эмансипации. Оба декрета — о рав­ноправии и о ликвидации долгов — были приняты в один день, и получилось впечатление, будто евреям дали равноправие за выкуп, взамен частичного аннулирования причитавшихся им долгов.

Оба декрета были представлены на утверждение королю, кото­рый подписал их только 13 ноября, уже после того как Учредитель­ное Национальное собрание (Конституанта) закрылось и уступило тесто Законодательному собранию (Легислатива).

Больше двух лет французским евреям пришлось бороться за достижение того, что с логическою необходимостью вытекало из Декларации прав. Плод еврейского равноправия не упал созревшим с дерева свободы: его пришлось с большими усилиями сорвать. Ев­реи завоевали свое равноправие, и звуки победы слышатся в том во­сторженном послании к общинам Эльзаса и Лотарингии, которое обнародовал после объявления декрета 1791 года печальник народ­ный Исаак Берр. Этот нансийский фабрикант, представитель лота­рингских общин, который двумя годами раньше стоял у решетки На­ционального собрания и со слезами молил о справедливости для го­нимого народа, мог теперь принести своим братьям благую весть о свободе: «Наступил наконец день, когда разорвалась завеса, отде­лявшая нас от братьев-сограждан! Мы наконец добились тех прав, которые у нас отняли 18 веков тому назад. Не должны ли мы в этом признать дивную благость Бога наших предков? Благодаря Верхов­ному Существу и суверенитету народа мы теперь признаны не толь­ко людьми, не только гражданами, но и французами. Какой счастли­вый переворот, великий Боже, совершил Ты с нами! 27 сентября мы были еще единственными жителями этой великой страны, которые, казалось, были осуждены на вечное унижение и порабощение, — а на следующий день, в этот достопамятный день, который мы будем всегда праздновать, Ты внушил бессмертным законодателям Фран­ции, чтобы они произнесли слово, которое превратило более 60 000 несчастных, оплакивавших свою судьбу, в людей, упоенных истин­ною радостью... Бог избрал благородную французскую нацию для того, чтобы возвратить нам наши права и содействовать нашему возрождению, как некогда избрал он Антиоха и Помпея, чтобы унижать и угнетать нас» ... В то время, когда Берр писал эти стро­ки, еврейское общество было охвачено пафосом революционного патриотизма. Революционный пожар разгорался, и фигуры еврейс­ких бойцов мелькали в самом центре огня.

§ 18. Патриотизм свободы. Жертвы террора

С первых дней революции многие французские евреи, увлечен­ные освободительным движением, прониклись тем патриотизмом, который тогда обозначал любовь к свободе и родине свободы, к стра­не, впервые провозгласившей права человека и гражданина («патри­отами», как известно, назывались сторонники революции). В новых лозунгах «свободы, равенства и братства» потомкам древних проро­ков послышались родные звуки, заглушенные в веках звоном раб­ских цепей. Этим могучим влиянием революционной атмосферы, в связи с более ранним действием просветительных идей XVIII века, объясняется быстрое приобщение к политической жизни людей, вче­ра еще замкнутых, граждански обособленных. Наибольшую поли­тическую активность проявили, конечно, парижские евреи. О степе­ни этой активности можно судить по тому, что небольшая еврейская колония в Париже дала уже в первый год революции сто доброволь­цев в национальную гвардию. В то же время евреи усердно записы­вались в члены влиятельных политических клубов — якобинцев, фельянтивов и других. Они участвовали и в секционных, или участко­вых, собраниях Парижской коммуны. В этих политических очагах еврейские деятели черпали тот опыт и ту энергию, которые они про­явили в борьбе за свое равноправие, в своей внепарламентской аги­тации, в настойчивом воздействии на Национальное собрание, на сто­личную коммуну и прессу.

В прессе евреи имели немногих представителей. Наиболее дея­тельным был боец за эмансипацию, вышеупомянутый писатель-пат­риот Залкинд Гурвиц. Его статьи в радикальных органах Парижской прессы («Chronique de Paris» и др.), подписанные обыкновен­но эпитетом «Polonais» (из Польши) при имени автора, обращали на себя внимание своим оригинальным, остроумным стилем, пред­вестником саркастического стиля Берне. После отсрочки еврейс­кого вопроса в Национальном собрании Гурвиц опубликовал письмо в «Парижской хронике» (22 февр. 1790 г.), где он ирони­чески просит «казуистов всех религий» разрешить следующее муча­щее его сомнение: с одной стороны, он, автор, дал требуемую зако­ном «гражданскую присягу» в том, что будет охранять конституцию, основанную на признании прав человека, а с другой — постановле­ние Национального собрания обязывает его не признавать этих прав за людьми, молящимися Богу по-еврейски и не имевшими счастья родиться в Бордо и Авиньоне... Гурвиц откликался едкими полеми­ческими статьями и на парламентские речи аббата Мори, и на вы­ходки клерикальной прессы. Когда католическое духовенство, раз­драженное декретом об отчуждении церковных имуществ в пользу нации, стало травить евреев, Гурвиц напечатал сатирическую ста­тью, в которой просил сведущих людей разъяснить ему, профану, «некоторые физические и нравственные явления из естественной ис­тории духовенства».

После провозглашения эмансипации патриотическое настро­ение евреев поднимается. В газетах появляются восторженные письма, благодарственные гимны освобожденных. С особенным умилением читалось следующее письмо, подписанное неким Са­муилом Леви, присвоившим себе странный титул «князь диаспо­ры, начальник восточных и западных синагог»: «Франция, кото­рая первая сняла позор Иегуды — наша Палестина, ее горы — наш Сион, ее реки — наш Иордан. Будемте пить живую воду ее источ­ников: это вода свободы... У свободы один язык, и все люди знают его азбуку. Нация, более других порабощенная, будет молиться за ту, которая развязывает узы рабов. Франция есть