История французского психоанализа в лицах - Дмитрий Витальевич Лобачев

увидеть нас: огромный, укутанный в огромное пальто, там он и был, глядя на нас обеспокоенно по одним ему известным причинам. Это стало привычной практикой: он придет на Rue Jadin один раз в неделю на обед.

С моей мамой он говорил формально, обращаясь к ней “моя дорогая”. Мама, когда говорила с ним, звала его “Лакан”.

В начале учебного года, когда мы должны были заполнять анкеты, она советовала нам написать слово “доктор” в графе о профессии отца. В те дни психоанализ рассматривался чем-то едва ли большим, чем шарлатанство»[162].

Лакан вообще был довольно страстной, увлекающейся натурой, которой сложно удержаться в одном месте слишком долго. Его регулярный семинар — настоящий подвиг, равно как и увлечение феноменологией, которой он любил бравировать среди коллег, тем самым вызывая у них раздражение, но все равно оставаясь на хорошем счету. К различным интеллектуальным экспериментам добавлялось чувство стиля — Лакан любил красивые вещи, книги, одежду и приятное времяпровождение в кругу знакомых и друзей. Среди последних можно выделить имена Анри Эя или Генри (Анри) Элленбергера, ставших со временем уважаемыми психиатрами и мыслителями, близкими к психоанализу. Примечательно то, что и брат Лакана Марк также совершил собственный бунт, только в противоположную сторону от Лакана: со временем он забросил право и стал священником и довольно известным теологом.

Таким образом, война застигла Лакана, погруженного в работу и личную жизнь. Во время немецкой оккупации Франции Лакан учил китайский язык, пытался успевать жить между Сильвией и Марией-Луизой; так как психоанализ был под запретом, Лакан не работал и не публиковал статей, однако продолжал заниматься психиатрией, обзаводясь полезными знакомствами. Примечательно, что он не примкнул ни к сторонникам правительства Виши, ни к Сопротивлению: как уже говорилось выше, единственное, что заботило Лакана — это его собственный комфорт.

После войны Лакан отправился в Англию. Там он изучал положение дел психиатрии во время боевых действий, после чего сделал доклад для французских коллег. Его влияние в ППО росло, он стал узнаваем. В известной мере своей популярностью Лакан был обязан и происхождению, по которому он сильно отличался от множества — если не большинства — французских аналитиков, выходцев из других стран, часто евреев, не разделявших ценности французской буржуазии в той мере, в которой это было заведено дома у Лаканов.

В 1949 году он заново представил переработанный текст «Стадии зеркала», который дошел до нас. Этот текст все еще выказывал интерес Лакана к паранойе и в целом подтверждал мысль о том, что само наше мышление и восприятие мира — параноидально.

Примерно в это же время Лакан начал дело всей жизни: читать семинар. Семинар был интеллектуальной зарядкой, тренировкой, если такая метафора может быть корректна. Несколько раз в месяц Лакан выступал перед аудиторией, которая год от года только увеличивалась. Тщательно подготовленные тексты, написанные где-то между шестью и девятью часами утра, часто были лишь черновиком, опорой для живой речи, они безжалостно прерывались блестящими импровизациями и ответами на вопросы. Лакан играл, то выдерживая почти театральные паузы, то меняя интонацию и настроение, то озадачивая всех необычными вопросами и высказываниями. Он одинаково мастерски препарировал Фрейда и Платона, его речь имела отсылки к Аристотелю и Эдгару По, при этом никогда не давая конкретного, единственного, выверенного ответа на поставленный вопрос. Читая семинары Лакана, невольно приходишь к мысли, что его цель — как можно более сильно озадачить своего слушателя, а не протянуть ему готовый ответ. В этом, наверное, и есть сущность «педагогики» (если позволительно применять это слово) Лакана.

Но спокойная жизнь кончилась для Лакана довольно скоро. Наступил 1952 год, а с ним приблизился и первый раскол в рядах ППО, на тот момент единственной психоаналитической организации во Франции, признанной МПА, которую основал еще Фрейд.

Летом 1952 года ортодоксы, возглавляемые руководителем ППО Сашей Наштом, перешли в наступление против лаканистов. Нашт избран руководителем только что основанного (вернее сказать, заново открытого) института психоанализа, тем самым совмещая две должности. Пользуясь властью и авторитетом, он предложил новые нормы образования: теперь аналитиком может стать только человек, имеющий медицинское образование (что фактически означало немедленную «медикализацию» психоанализа и невозможность практиковать «неврачам»). Лакан отнесся к этому с терпением, неудовольствия не выказав, в отличие от некоторых других членов ППО, видевших в Наште узурпатора.

Со временем образовательная комиссия ППО добралась и до самого Лакана: главная претензия была в том, что Лакан ведет неортодоксальный анализ: либо двухчасовые беседы, либо сокращенные сессии, по 20–30 минут вместо положенного часа. Это была лишь одна, формальная (с точки зрения Лакана) причина для претензий. Целью этого демонстративного акта было «приструнить» аналитика, ведь у Лакана становилось слишком много последователей. Его «апостолы» следовали за ним, учение о Символическом и Воображаемом стало новым «Евангелием». В той или иной мере, но Лакан начал обладать властью, причем в самой важной ее форме — властью над идеями. Лакан занял место «отца», и за ним были готовы идти. В ответ на критику Лакан пообещал исправиться, но так ничего и не поменял в своей практике, разве что просил анализантов быть более «осмотрительными» в разговорах с другими членами общества.

В конце 1952 года на собрании Общества напряжение достигло предела. Даниэль Лагаш напрямую выступил против «тирании» Нашта, не дав ему утвердить новую «медицинскую» версию устава организации, а Лакан заявил, что образовательная группа должна быть независима от правления Общества (читай — Нашта). Кроме того, Лакан, как пишет Дьяков, со свойственным ему юмором намекнул, что психоанализ не сводится к медицине, психологии, философии и т. д., а остается самостоятельным учением[163].

Действия не подчиняющихся Нашту Лакана и Лагаша вызывали приступы ненависти у Мари Бонапарт. Она буквально ненавидела Лакана и требовала самых жестких мер в отношении него, но, несмотря на это, в конце января 1953-го Лакана избрали главой ППО. Возможно, споры «верхушки» так и остались бы пререканиями разной степени интенсивности, если бы не студенты, которых «реформа» Нашта фактически лишила права практиковать, а многих обязала пройти еще один цикл образования (стоимость которого была более чем высока). Студенты начали бунт и обратились за поддержкой к «либеральной группе» преподавателей. Именно в этот момент ситуация стала «неразрешимой» без серьезных репутационных издержек одной из сторон. «Кризис 53-го» — это следствие напряжения в отношениях двух противоположных сил, двух поколений. Старшее — Нашт, Бонапарт — уже не могло увлечь за собой молодежь, жаждущую от психоанализа «революции» как в теории, в практике, так и в преподавании. Почтенные консерваторы, имеющие авторитет первопроходцев, «отцов-основателей»