Игры с судьбой. Книга первая - Наталья Баранова

Наглый смех резанул по ушам. Хладнокровие осыпалось, словно треснувшее стекло. Осколками. И вместе с хладнокровием сеткой морозного узора покрывалась душа. Сердце замерзало, словно брошенное в лед.

Злость вскипала пенным ядом. Он заставил себя нарисовать на лице спокойную улыбку — маску загадочного божества. Несмотря на боль израненного сердца, улыбался так, словно душа безмятежно парила, купаясь в прохладе синего неба.

— Ты еще будешь жалеть об этом дне, Катаки, — проговорил Да-Деган ласково. — Придет день, когда ты проклянешь собственное безрассудство.

И вновь смех. Издевательский, полный яда!

— Я твоих пророчеств не боюсь, рэанин. Оставь слова для тех, кто суеверен. Ах, да! Совсем забыл!

С усмешкой достав из-за пазухи богатый веер в белой кипени страусовых перьев, украшенный звездами сапфиров Катаки бросил его через прутья рэанину под ноги.

— Твоя игрушка….

Да-Деган, усмехнувшись, поднял безделушку. Недобрым светом полыхнули глаза.

Игрушка! Что ж, поверхностному взгляду покажется так. А в крепких стальных палочках каркаса укрыты тонкие, острые, словно бритва, лезвия, пропитанные ядами, что не оставляют следа. С одного края — яд быстрый, словно стрела, в другом — медленный, обрекающий на мучения. Какой стороной повернуть веер?

И вновь на губах улыбка. И раскрыт веер, и насмешливый поклон в сторону Катаки. И только сияют на бледном лице, прикрытом ореолом белопенных перьев, глаза.

— Благодарю, — играет голос, словно драгоценный бриллиант, завораживая, выпуская на волю обманные слова.

Бриллиант — камень жестокий, не ведающий сострадания и человеческого тепла. Но так хочется каждому, что слышит этот голос, откликнуться. Бриллиант — камень гипнотической силы. Его переливы — обещание рая и гурий. Как и голос, некогда ставший из дара проклятьем.

— Играйся, — звучит насмешка Катаки. — Недолго осталось.

— Ну, это, как пожелает Судьба…..

И тонкая ладонь на плече. Девочка, девчушка, рыжие локоны до пояса, глубокие глаза. Свежая как роза. Мечта его давних юношеских грез. И льнет к его телу ее тело, словно почувствовав силу, она тянется, прося укрыть и защитить….

И укрыл бы! Да нет спасенья на Эрмэ. Не выпускает Империя из своих цепких пальцев того, что считает своим. Никогда. Исключение из правил бывает слишком редким.

Все, что он может, закусив губу, обнять хрупкие плечи, успокоить. На время. Пока…. Покуда еще есть впереди несколько часов полета.

Все что он может, дерзко выставив подбородок смотреть на ненавистные лица контрабандистов Иллнуанари. Смотреть надменно, зло и свысока, понимая, что спасения нет. Да и быть не может. А все, что есть — надежда, которая слаба и хрупка.

И так хочется убедить себя, что происходящее вокруг только сон, затяжной предрассветный кошмар, который кончится с рассветом. И нарисованы разыгравшимся воображением и эти клетки, и перья веера, и сам Катаки. И девочка, так доверчиво и жадно прильнувшая к нему, ища защиты и спасения.

Он обнимает ее слабые плечи, понимая, что не властен подарить ей светлый мир, в котором она родилась. Тот, кто шагнул на Эрмэ, тот постигает смысл слова «навсегда».

— Ты не плачь, не плачь, милая, — шепчет он ей в уши слова сладкого обмана.

И она ищет его взгляда, словно спасения. А в глазах — океаны слез.

— Мы не вернемся оттуда, — шепчет она с грустью. — Так говорил Иялла. Никто не возвращался.

— Иялла солгал, — возражает он. — Ложь — один из обычаев Иллнуанари. Я точно знаю, что Эрмэ не сумела удержать Ареттара. И пусть надежды почти нет. Но все же что-то однажды случается в первый раз. Может быть, нам повезет больше, чем другим.

— Надежда, — шепчет девочка. — Это просто обман. Ты можешь мне помочь не попасть на Эрмэ живой?

Короткий взгляд глаза в глаза. Шквал, застилающий рассудок, темная пелена урагана эмоций. Сказать, что надо бороться? А надо ли? Не проще ль отпустить в страну, где нет боли, проводив по дороге на которой нет чудовищ, одарить на прощание малой толикой яда, быстрого, доброго яда, получив который, даже не успеешь испугаться?

Это у него есть сила, которой у нее нет. Это он боролся, переступая через собственную гордость, совесть, рассудок. Это он выжил в аду. Но он выживал ради сына.

Что ж ей уготовано там? Быть игрушкой, наложницей, воском в умелых пальцах властителей…. Терять себя? Или уйти в небытие в лабораториях, укрытых в темных недрах, расчлененной на молекулы, ставшей дозой наркотика или каплей сыворотки вечной юности?

И сжимаются в ниточку губы.

— Как зовут тебя.

— Лия.

Имя звонкое, как хрусталь, напомнившее былое. Лия…. Девочка с голосом сирены. И путь эта — не та, заволокло глаза туманами слез.

«А если б та, если б твоя Лия стояла вот так сейчас, что б ты сделал, Дагги? Что бы ты выбрал? И есть ли выбор там, где его не оставляет судьба?»

Отвернуться? Отрешиться? Закрыть глаза?

— Помоги мне, — тихий шепот сухими губами. — У того человека, у Императора страшные глаза. Он убьет меня! Он убил Алесси…

У Императора страшные глаза….

И это он знал лучше многих. Эти жадные, разные как день и ночь, выпивающие разум, ломающие волю, глаза. И сила, которая шла, опережая звук шагов, как удар невидимой руки в железной перчатке.

Поджарая фигура на золотом троне, покрытом звериными шкурами с черными пятнами. Буйное торнадо черных волос, словно подсвеченных синими огнями ада, до того темно это буйство. И развалившись на мехах, словно языческое божество, он взирает из выси на все, что творится у подножия скалы трона. Хозяин!

А на губах не улыбка — не знает улыбки Хозяин половины мира. На его губах оскал хищника, демонстрация силы.

— Значит, ты хочешь, что б твой сын жил, Ареттар? — жалит память голосом того, кто не ведает жалости. — Но не знаю, хочу ли этого я. Женщина из моей охраны выбрала тебя. Но ты не воин. Ты — певец. Много ль в голосе силы? Эрмэ не любит слабых. Покажи силу. Докажи, что твой сын достоин жизни!

Щелчок пальцами, и выступает из толпы тощий мальчишка с внимательными глазами. И на губенках — тот же оскал. Не умеет улыбаться свита Хозяина. И не сразу доходит до сознания, что ему предложили драться с юнцом.

У мальчишки движения плавные, текучие, быстрые, словно вспышка молнии. У мальчишки кулаки, словно из свинца. И первый же удар в подреберье едва не выбивает дух. А после второго он не в силах устоять на ногах.

И хохочет хозяин, глядя, как он силится подняться. А мальчишка кружит вокруг танцующим шагом, словно волк возле легкой добычи и полыхают странным огненным заревом его зрачки.