Кратчайшая история Советского Союза - Шейла Фицпатрик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посиделки за этим кухонным столом – другими словами, общение с семьей и друзьями в неофициальной обстановке – можно считать символом хрущевской эпохи: они подготовили почву для зарождения того, что на Западе называют гражданским обществом, т. е. отдельной от государства сферы, где формируется общественное мнение. Этому процессу способствовала и новая, хоть и доступная далеко не всем возможность съездить в заграничное путешествие, когда границы, накрепко запертые при Сталине с целью сдержать проникновение в страну западной культуры и, конечно, шпионов, слегка приоткрылись. В 1939 г. в Советском Союзе насчитывалось менее 5 млн работников с высшим образованием (3 % от общей численности работающего населения), но к 1959 г. таковых было уже 8 млн, а к 1970 г. – 15 млн (6 % от общей численности работающего населения), и число это продолжало расти. На Западе такую социальную страту описали бы как средний класс, но в СССР у этого термина были плохие коннотации («буржуазия»), так что ее называли интеллигенцией – и, быть может, в кругу советской интеллигенции отчасти сохранялись идеализм и ощущение высокой нравственной миссии, свойственные ее дореволюционной предшественнице, несмотря на тот факт, что состояла она к тому времени в основном из получивших образование детей рабочих и крестьян.
Новая жилая застройка в Москве (1963)[28]
В культуре за хрущевским периодом закрепилось название «оттепель» (в честь одноименного романа Ильи Эренбурга) – слово, намекающее на таяние льда и снега после долгой зимы. Как хорошо известно любому, кто бывал в России в период настоящей оттепели, такое таяние превращает землю в жидкую грязь, а из-под сугробов появляется самый разнообразный, часто зловонный мусор, с которым нужно что-то делать. Доклад Хрущева на XX съезде партии стал частью этого процесса. Но у оттепели есть и другая сторона – буквально животная радость, которую вызывают в людях первые признаки весны, приходящей на смену жестокой русской зиме. Страну охватило воодушевление: уж теперь-то возможно все – даже коммунизм, который, согласно неосторожному обещанию Хрущева, сделанному в 1961 г., должен был быть построен уже через 20 лет.
Интеллигенции показалось, что писать о прежде запретных темах теперь не только можно, но и нужно, что это ее гражданский долг. Владимир Дудинцев в романе «Не хлебом единым» громил бюрократов как врагов любого творческого начала. По итогам одной из эпических битв с цензурой, которые стали особенностью той эпохи, Хрущев разрешил опубликовать в журнале «Новый мир» основанный на личном опыте рассказ Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», описывавший жизнь в сталинских лагерях. Когда в том или ином толстом журнале появлялось нечто «смелое», номер расхватывали как горячие пирожки; если же цензура запрещала публикацию, сарафанное радио разносило новость по Москве и Ленинграду. В искусство вернулись и формальные эксперименты (выставка работ Пикассо в Москве вызвала настоящую сенсацию), но преобладало стремление «говорить правду». Поэт Евгений Евтушенко читал стихи на стадионах, собирая многотысячные аудитории. Зрители рыдали на премьерах новых произведений Дмитрия Шостаковича, которые воспринимались как протест одинокого творца против подавления его государством. В качестве ориентира для современников историки заново открыли «Ленина-демократа», юристы – Ленина, уважающего законность, а экономисты – Ленина, начавшего НЭП и позволившего хотя бы отчасти возродить рыночную экономику.
Благодаря успехам советской космической программы (в 1957 г. СССР вывел на околоземную орбиту первый спутник, а в 1961-м отправил в космос первого человека, Юрия Гагарина) Хрущев выглядел триумфатором как в стране, так и за рубежом. США, которые, как и в случае с недавним изобретением атомного и термоядерного оружия, не сомневались в своей естественной монополии на исследования космоса, пришлось проглотить эту горькую пилюлю. Первый визит Хрущева в Америку в 1959 г. произвел на него сильное впечатление: все вокруг его просто завораживало, от небоскребов и автострад до капиталистов («типичные капиталисты, но отнюдь не фигуры со свиноподобными физиономиями, как изображали их на наших плакатах времен Гражданской войны»). Запад тоже был заворожен Хрущевым, хотя реакцию он вызывал неоднозначную. Когда глава Советского государства снял с ноги ботинок и постучал им по трибуне ООН в ответ на обвинения Советского Союза в империалистических амбициях в Восточной Европе, это сочли грубостью не только за рубежом, но и внутри страны. Его знаменитую фразу: «История на нашей стороне. Мы вас похороним» – восприняли как угрозу, а не как сердитое подтверждение марксистского постулата (социализм неизбежно приходит на смену капитализму), которым она на самом деле была.
Увы, в международных отношениях многое шло не так, как хотелось Советскому Союзу. Китай, единственная за исключением СССР великая держава, где установился коммунистический режим (благодаря революции 1949 г.), в 1960 г. вышел из-под опеки «старшего брата» и выслал советских специалистов, чем расколол мировое коммунистическое движение. Вечной болевой точкой холодной войны оставалась Германия: Германская Демократическая Республика входила в советский блок, а Федеративная Республика Германия являлась сателлитом США. Западный Берлин, чуть ли не пародия на яркие огни и вызывающую роскошь капитализма, оказался – очень некстати – таким притягательным, что пришлось построить Берлинскую стену, лишь бы удержать восточных немцев в своей стране и заставить их по-прежнему производить продукцию «настоящего немецкого качества» на лучших в социалистическом лагере фабриках.
Хрущев стучит ботинком по трибуне Генеральной ассамблеи ООН (1960)[29]
Несмотря на то что на Западе Хрущева порой считали любителем побряцать оружием, он поставил военные расходы СССР под жесткий контроль. В его личном разговоре с Эйзенхауэром главы двух государств сошлись на том, что генералы могут крайне настойчиво требовать своей доли, когда дело доходит до распределения средств («Давайте договоримся, что ни вы, ни я в будущем не станем давать деньги на такие проекты. Зачем нам сталкиваться лбами?»), и Хрущев уж точно не был склонен идти на поводу у военных лоббистов. Он сократил армию до 2,5 млн человек (объясняя это тем, что в современном мире важно количество ракет, а не численность сухопутных войск) и снизил как общие военные расходы, так и заработную плату офицеров. Он даже отправил в отставку своего бывшего друга маршала Жукова якобы из-за подозрений в бонапартистских амбициях – вполне разумный, хотя и крайне неблагодарный поступок, учитывая, что именно Хрущев затащил Жукова в политику, заручившись его поддержкой в смещении сначала Берии, а потом «антипартийной группы».
В республиках
Программа КПСС, принятая в октябре 1961 г., содержала новую идеологическую формулу ответа на национальный вопрос; утверждалось, что сближение народов в составе СССР в конечном итоге приведет к их слиянию и сформирует единую советскую идентичность. Однако власти таким образом напоминали о долгосрочной цели, которую ставила перед собой страна, а не давали понять, что собираются добиваться этого силой. В реальности же хрущевская оттепель стимулировала возрождение национальных культур, освобожденных от жестких рамок сталинского контроля, – движение это, конечно, не было антисоветским и, более того, щедро финансировалось государством. Советские программы позитивной дискриминации 1930-х гг. принесли свои плоды в виде новых национальных элит, воспитанных в социалистическом духе, но не отказывающихся от своей этнической идентичности. Местные уроженцы все чаще брали управление республиками в свои руки. Но то, как это выглядело на практике, сильно различалось в зависимости от того, о какой конкретно республике шла речь.
Украина при Хрущеве процветала. Со времен своей службы там он сохранил немало политических сторонников среди украинцев; он не только оказывал им поддержку в управлении республикой, но и продвигал их на руководящие позиции в Москве. В силу подозрительного отношения к ним Сталина украинцы не были достаточно представлены в ЦК КПСС, но при Хрущеве число украинцев
