Хозяин Проливов - Ольга Елисеева

Сама Радка до смерти боялась темноты и прижималась к теплому потному боку Хиронида вовсе не для того, чтоб предать уверенности кентавру. Жеребец это чувствовал. Жеребец… Если б он был жеребцом! Рядом с Радкой Хиронид постоянно забывал об этом.

Поборов первую робость, «амазонки» зажгли смоляные факелы. Они чадили. Под землей было холодно и сыро. Сверху сочилась вода. Некоторое время караван шел в полном молчании, разгоняя светом лишь малую часть мрака, обступавшего людей со всех сторон. Иногда путникам мерещились огромные ледяные колонны. Иногда сосульки, свисавшие сверху, достигали пола. Огоньки отражались в застывших стеной водопадах, в темных неподвижных лужах под ногами. Путь был труден, особенно для лошадей, копыта которых постоянно скользили. Хиронид споткнулся на льду и выругался на весь караван. Нестор неодобрительно покосился на него и открыл, было клюв, чтобы цыкнуть на кентавра, но Элак обеими руками зажал хронисту рот.

— Не трогай его, — угрожающе потребовал он. — Кентавры вспыльчивы и обидчивы. Не хватало еще драки в темноте.

— Я не желаю с тобой знаться, мальчик-козел! — Грифон высокомерно выпятил грудь. — Кому ты делаешь замечания? Я старше тебя лет на триста. Не меньше!

— Для меня время не имеет значения, — парировал юный Пан. — Там, куда я уйду, его нет вовсе. Разве моя вина, что ты, прожив три сотни лет, так и остался напыщенным болтуном?

Нестор надулся, но любопытство распирало его изнутри.

— А куда это ты собрался? — через минуту не выдержал он.

— Увидишь.

В это время свет факелов померк. Караван вступил в громадный зал округлой формы, наполненный слабым дневным светом, струившимся тускло, как из-под воды. Три глубоких колодца уходили вверх. Именно здесь в Трехглазой пещере, по легенде, должна была храниться Золотая Колыбель. Люди озирались вокруг. Зал был пуст.

«Чудес не бывает», — подумала Бреселида. Хотя ее жизнь в последнее время только и состояла из чудес. «Свет не тот, — сообщил ей Феб. — Я сейчас». Теперь «амазонка» вспомнила, что Колыбель становится видно, только когда солнце бьет во все три глаза сразу и световые столбы перекрещиваются между собой. Но разве это возможно? «Положись на меня». Феб играл золотым диском, как мячом. Он мял его в пальцах, как воск, и разделял на три части. Жонглировал тремя шарами, и осталось только задержать время так, чтобы они застыли: один на восходе, другой в зените, а третий на закате.

«Однажды я держал солнце целиком, — думал Аполлон. — Сумею ли удержать его по частям?» Он снова, как когда-то у смертного ложа Алкесты, поднял руки, и подброшенные шарики повисли в воздухе, каждый на своем месте. От разделения солнц в мире не стало меньше света. Но он распределился иначе. В листве зачирикали сразу и утренние и вечерние птицы, а полуденный зной пригнул траву к земле. Ничего этого Бреселида не могла видеть. Зато она хорошо запомнила миг, когда во все три глаза пещеры солнце ударило одновременно и в скрещении его лучей сверкнула крутыми боками Колыбель Великой Матери.

Меотянки в трепете пали ниц. И лишь сотница, которая давно разочаровалась в сокровенном смысле любых святынь, шагнула к ней. Достав кожаный мешок, она аккуратно высыпала в покачивавшуюся люльку прах царя. Вместе с его обугленными костями, там были и кости оленей, волков и птиц, которых сожгли прежде, а также непрогоревшие деревяшки и камешки. Отделить одно от другого не было никакой возможности.

— Элак, помоги мне, — бесцветным как пепел голосом позвала женщина. — Я хочу снять браслет. — Она показала слуге, будто золотая проволока не разгибается на ее запястье.

Юный Пан оказался на полшага позади нее. Он опустился перед «амазонкой» на колени, и прежде чем она успела что-то сказать, по-собачьи облизнул ей руку. Волчий браслет соскользнул легко, потому что и держался некрепко. В тот же миг Бреселида вытянула из-за пазухи Серп и взмолилась Иетросу, чтоб ее удар был точен. В последнюю минуту она взглянула Элаку в глаза и поняла, что он все знает. «Амазонка» попыталась отвести руку, но молодой Пан сам наклонился вперед и полоснул горлом по широкому острому лезвию.

Кровь хлынула в Колыбель.

— Все, до кого долетят брызги, загадайте сокровенное, — успел прошептать Элак. Звук из разрезанного горла вышел со свистом и бульканьем.

Бреселида осознала, что ее ладони, как и три дня назад, в царской крови. Теперь это был молодой Царь Леса. Он отдал ей свою жизнь легко, без жалоб и просьб. «Я хочу, чтоб Делайс жил! — взмолилась меотянка. — Со мной или без меня, только бы он вернулся!» Это не была правда, Бреселида желала царя для себя и ни для кого другого. Но она просила так, как считала достойным, и подобную просьбу грешно было не исполнить.

Веером разлетевшиеся капли крови обдали и стоявших позади Бреселиды Радку с Хиронидом. Они двигались в хвосте каравана, вошли в ледяной зал последними и очутились у самой Колыбели случайно. Просто потому что она возникала как раз перед ними.

Кентавр почувствовал, как горячая, точно раскаленный металл, кровь обрызгала ему грудь и ноги. Он очень хотел навсегда остаться с Радкой в человеческом обличье, но загадал совсем другое. Его тело налилось новой силой, разом вернулись запахи, цвета, звуки окружающего мира. Они перепутались: пахли, пели и распускались душной благоуханной волной — и главным среди них был настойчивый женский аромат, едва сдерживаемый, но изо всех сил рвущийся наружу.

«Она ведь всегда боялась!» — удивился Хиронид, переводя взгляд на Радку. Рядом с ним, перебирая маленькими копытами, стояла женщина-кентавр. Единственная в своем роде спутница для такого однолюба, как он. Радка смущенно улыбнулась, стесняясь своего нового облика. В душе она сгорала от радости, что у ее «названого брата» такой ошарашенный счастливый вид.

Справа от Колыбели стоял Нестор. Когда брызнула кровь, он успел растопырить крылья, закрыв ученика. Малютка грифон так и не смог пожелать вожделенных сладостей. Впрочем, гору засахаренных орешков Бреселида в силах была подарить ему и без всякого волшебства. Зато старый хронист оказался в горячих каплях от шеи до пят и с отвращением встряхнулся, как собака. «Боги, как они меня утомили своими бесконечными выходками! — возмутился он. — Хочу на покой! На покой!»

После пережитого потрясения Бреселида очнулась первой. Она-то раньше других и заметила, что происходит с Элаком. Его мертвое тело съежилось сухой скорлупой каштанового ореха, и вместо него у края колыбели оказался свернувшийся клубком Золотой Зверь. Он уже однажды являлся сотнице ночью в буковом лесу. Зверь мерно дышал, как во сне, когда же женщина коснулась его рукой, вздрогнул, открыл глаза и попытался встать. Его лапы разъезжались от слабости. Но он был жив! И это больше всего поразило «амазонку».