Стихотворения и поэмы - Адам Мицкевич

И убегает он все дале, дале,

Чтобы вобрать в себя земные дали

И улететь за кругозор.

Как сладко обнимать красу природы милой!

Я руки с нежностью вперед простер,

И мнится мне: от края и до края

Весь мир к своей груди я прижимаю.

В безбрежную лазурь несется мысль моя,

Все выше, в горние незримые края,

И вслед за ней душа летит и в небе тонет,

Так, жало утопив, пчела с ним дух хоронит.

1828, Петербург

Фарис - всадник, почетное звание у арабов-бедуинов, означающее то же, что кавалер, рыцарь в средние века, под этим именем известен был на Востоке граф Вацлав Жевуский.

Как туча он, мой черный конь ретивый. //Звезда на лбу его денницею горит; // Как перья страуса, летит по ветру грива, // Сверкают молнии из-под копыт. - Эти четыре строки, содержащие описание коня, являются переводом арабского четверостишия, помещенного в примечаниях к "Арабской антологии" Лагранжа.

"Чую, - каркнул, - запах трупа..." - На Востоке распространено поверие, будто коршуны чуют смерть издалека и кружат над человеком, которого ждет смерть. Как только путник умирает в дороге, тотчас же появляется поблизости несколько коршунов, хотя раньше их не было видно.

Тут африканский смерч, пустыни властелин... - Смерч (ураган) - это название (американское - урикан), означающее ужасную тропическую бурю. Так как это название широко известно в Европе, я употребил его вместо арабских слов сесум, серсер, асыф для обозначения вихря, смерча (тайфуна), засыпающего иногда целые караваны. Персы называют его гирдебад.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1829 - 1855

К***

На Альпах, в Сплюгене 1829

Нет, не расстаться нам! Ты следуешь за мною,

И по земным путям, и над морской волною

Следы твои блестит на глетчерах высоко,

Твой голос влился в шум альпийского потока,

И дыбом волосы встают: а вдруг однажды

Увижу въявь тебя? Боюсь тебя и жажду!

Неблагодарная! На поднебесных кручах.

Схожу я в пропасти, и исчезаю в тучах,

И замедляю шаг, льдом вечным затрудненный,

Туман смахнув с ресниц, ищу во мгле бездонной

Звезду полярную, Литву, твой домик малый.

Неблагодарная! Ты и сейчас, пожалуй,

Царица бала там и в танце хороводишь

Веселою толпой. А может быть, заводишь

Интрижку новую, вот так, для развлеченья,

Иль говоришь, смеясь, про наши отношенья?

Своими подданными можешь ты гордиться:

Загривок рабски гнут, кадят тебе: "Царица!"

Роскошно задремав, проснешься в ликованье.

И даже не томят тебя воспоминанья?

Была б ли счастливей ты, милая, со мною,

Вручив свою судьбу влюбленному изгою?

Ах, за руку б я вел тебя по скалам голым

И песни пел тебе, чтоб не был путь тяжелым.

Я устремлялся бы в бушующие воды

И камни подстилал тебе для перехода.

Чтоб ты, идя по ним, не промочила ножки.

Целуя, согревал бы я твои ладошки.

Мы в горной хижине искали бы покоя.

В ней под одним плащом сидели бы с тобою,

Чтоб там, где теплится пастушеское пламя,

Ты на моем плече дремала бы ночами!

[24 сентября 1829]

МОЕМУ ЧИЧЕРОНЕ

Мой чичероне! Здесь вот, на колонне,

Неясное, незнаемое имя

Оставил путник в знак, что был он в Риме...

Где путник тот? Скажи, мой чичероне!

Быть может, вскоре скроется он в пене

Ворчливых волн, иль немо, бессловесно

Поглотят жизнь его и злоключенья

Пески пустынь, и сгинет он безвестно.

Что думал он, - хочу я догадаться,

Когда, блуждая по чужой отчизне.

Слов не нашел, сумел лишь расписаться,

Лишь этот след оставил в книге жизни.

Писал ли это он, как на гробнице,

В раздумье, медленно рукой дрожащей;

Иль обронил небрежно уходящий,

Как одинокую слезу с ресницы?

Мой чичероне, с детским ты обличьем,

Но древней мудростью сияют очи,

Меня по Риму, полному величьем,

Как ангел, водишь ты с утра до ночи.

Ты взором в сердце камня проникаешь.

Один намек - и делается зримым

Тебе былое... Ах, быть может, знаешь

Ты даже то, что будет с пилигримом!

Рим, 30 апреля 1830 г.

К ПОЛЬКЕ-МАТЕРИ

Стихи, написанные в 1830 г.

О полька-мать! Коль в детском взгляде сына

Надеждами тебе заблещет гений

И ты прочтешь в нем гордость гражданина

Отвагу старых польских поколений;

Коль отрок - сын твой, игры покидая,

Бежит он к старцу, что поет былины,

И целый день готов сидеть, внимая,

Все слушать, весь недетской полн кручины,

Словам былин о том, как жили деды,

О полька-мать! Сыновнею забавой

Не тешься, - стань пред образом скорбящей,

Взгляни на меч в ее груди кровавой;

Такой же меч тебе готовит враг грозящий.

И если б целый мир расцвел в покое,

Все примирилось - люди, веры, мненья,

Твой сын живет, чтоб пасть в бесславном бое,

Всю горечь мук принять - без воскресенья.

Пусть с думами своими убегает

Во мрак пещер; улегшись на рогоже,

Сырой, холодный воздух там вдыхает

И с ненавистным гадом делит ложе;

Пусть учится таить и гнев и радость,

Мысль сделает бездонною пучиной

И речи даст предательскую сладость,

А поступи - смиренный ход змеиный.

Христос - ребенком в Назарете

Носил уж крест, залог страданья.

О полька-мать! Пускай свое призванье

Твой сын эаране знает.

Заране руки скуй ему цепями,

Заране к тачке приучай рудничней,

Чтоб не бледнел пред пыткою темничной,

Пред петлей, топором и палачами.

Он не пойдет, как рыцарь в стары годы,

Бить варваров е-ввим мечом заветным

Иль, как солдат под знаменем трехцветным,

Полить евфею кровью сев свободы.

Нет, зов ему пришлет шпион презренный,

Кривоприсяжный суд задаст сраженье,

Свершится бой в трущобе потаенной,

Могучий враг произнесет решенье.

И памятник ему один могильный

Столб виселицы с петлей роковою,

А славой - женский плач бессильный

Да грустный шепот земляков порою.

[11 - 14 июля 1830 г.]

БЕГСТВО

Баллада

Он воюет - дни уплыли,

Год - не едет; знать, в могиле.

Панна, жалко юных лет:

Выслал свата князь-сосед.

Князь пирует неустанно,

Слезы льет в светлице панна.

Уж зеницы - не зарницы,

А Две мутные криницы;

Ясный месяц - лик девицы

Ныне будто мгла скрывает:

Панна чахнет, панна тает.

Мать в кручине и в смятенье,

Князь назначил оглашенье.

Свадьба едет с гудом, с людом.

"К алтарю не поведете,

На погост меня свезете,

А постель в гробу добуду.

Если мертв он - пусть умру я,

Мать, и ты умрешь, тоскуя!"

Ксендз в костеле восседает,

К покаянью призывает.

Входит кумушка-мегера:

"Знаться нечего с попами!

Бог и вера - бред, химера!

Мы с бедою сладим сами.

У кумы найдется в келье

Папоротник и царь-зелье,

У тебя ж - дары милого

Вот и все для чар готово!

Змейкой прядь его сплети,

Вместе два кольца сведи,

Кровь из ручки нацеди,

Будем змейку заклинать,

В два колечка дуть, шептать,

Он придет невесту взять".

Шабаш начат - всадник скачет.

Сам в проклятье - внял заклятью.

Ледяной открыт приют.

Панна, панна, страшно тут!

Все затихло в замке, спит он.

Глаз лишь панна не закрыла.

Дремлет стража. Полночь било.

Панна слышит стук копыта.

Будто силы не имея,

Пес завыл и смолк, немея.

Тихо скрипнули ворота,

Кто-то там, внизу, ступает,

В коридорах длинных кто-то

Дверь за дверью открывает.

Входит всадник в белом платье

И садится на кровати.

Быстро сладкий час промчался.

Ржанье вдруг, совы стенанье.

Бьют часы. "Конец свиданью,

Ржет мой конь, меня заждался;

Или - встань и вместе в путь,

И моей навеки будь!"

Месяц мглится - всадник мчится,

Густ кустарник, ветки бьют.

Панна, панна, страшно тут!

Мчится полем конь летящий,

Мчится чащей - глухо в чаще;

Только слышно из-за клена

Крик встревоженной вороны,

Да зрачками из-за елки

Лишь посверкивают волки.

"Вскачь, мой конь, во весь опор!

Месяц вниз плывет из туч,

А пока он в дебрях туч,

Одолеть нам девять гор,

Десять скал и десять вод;

Скоро петел пропоет".

"А куда мы едем?" - "К дому.

Дом мой на горе Мендога;

Днем доступна всем дорога,

Ночью ж - ездим по-иному".

"Есть там замок?" - "Замок скоро;

Заперт он, хоть без запора".

"Тише, милый, я слабею,

Придержи коня немножко".

"За седло держись сильнее,

Что в твоей ладони, крошка?

Не мешочек ли с канвою?"

"Мой молитвенник со мною".

"Нет! Вперед погоня рвется,

Слышишь топот? Нас настигнут.

Конь у пропасти споткнется,

Брось книжонку - перепрыгнет".

Конь, избавясь от поклажи,

Перепрыгнул десять сажен.

По болоту, между кочек,

Конь несется что есть силы,

От могилы до могилы

Пролетает огонечек,

Словно верный провожатый,